лауреат 1 премии международного Бунинского конкурса (Воронеж, 2015). Живет в Воронеже.
Лариса Оленина
***
Вот-вот я здесь расслышу это слово,
что утолит сердечную печаль...
Но как же стонут у затона совы!..
Чего же им по-человечьи жаль
в такой атавистической тиши,
в идиллии замшелого затона?
Как их очеловеченные стоны
невыразимой жутью хороши:
то ли псалмы по гаснущей звезде...
то ль атавизм языческой печали...
Возможно, слово, бывшее вначале –
печаль. Она и в небе...И везде...
***
Все перепуталось, и сладко повторять:
Россия, Лета, Лорелея…
О.Э. Мандельштам
Под благовест Покровского собора,
смешавшись с отмолившейся толпой,
мы забываем о причине спора,
и угасает он, само собой...
Опять Россия, Лета, Лорелея,
поэзия, покинувшая храм…
И ты молчишь молчаньем иудея,
не доверяя истину словам.
***
…А там маслиновые рощи
цветут в голубоватых дюнах,
и времена до дыр полощет
прибой из пены тонкорунной.
Так капля твердь гранита точит,
скользя по собственному следу...
Так проступает между строчек
несказанное напоследок...
Так память прошлое стирает
в приливе суетной надежды,
что может статься жизнь вторая,
несостоявшаяся прежде…
***
Море морщится от пены,ветру море по колено,
он желает сбросить в море, будто пену, облака.
Шаловливые повадки
демонстрируют наядки
от морского антуража ошалевшие слегка.
Человеку в жизни этой
в самый раз бряцать над Летой,
потому что органичен вечный аккомпанемент –
море, ветер, и наяды
без распевки и помады
подыграют человеку, как пить дать, в любой момент.
Мы – вселенская эстрада,
нам гармонии не надо,
и заждавшейся вселенной презентуя свой аккорд,
человек сидит на пляже
и в художническом раже
щиплет струны лиры старой – беден, одинок, но горд.
***
Ночной скрипач играет под баян,
Гармония здесь явно вне закона.
Но сам маэстро откровенно пьян.
Идет разгар курортного сезона.
и в этой модной суетной глуши
он – только лабух в припортовом баре,
о чем ночами, в разворот души,
страдает его псевдострадивари.
Как умный зверь, слабеющий в вольере,
маэстро не противится судьбе,
лишь убивает Моцарта в себе,
назначив сам себя своим Сальери.
А баянист, таперствуя при нем
и, сопереживая раздвоенью,
испытанным вакхическим огнем
поддерживает искру вдохновенья.
***
На эстраде мулат имитировал чувственный раж,
посылая пинг-понгом улыбочки барменше-пышке.
С ресторанной веранды был виден пустующий пляж,
где хлестал сам себя триколор на спасательной вышке.
Ананас на столе заменял икебану цветов…
Смуглолицый шашлычник гремел о мангал шампурами…
На веранду собака вошла, и абсурд был готов –
эта псина застыла в проеме дверном, словно в раме.
Воплощенную гордость явив, как классический мим,
пляжный дог был осанкой под стать генуэзскому дожу…
Многослойность подтекстов у жизни-поди, отними,
что останется мне, и тебе что останется тоже?
Поддаваясь абсурду, ты стал разрезать ананас,
и сказал, что поэзия здесь, что всегда она рядом,
может, в этой собаке... И псина взглянула на нас,
бездну истин хмельных
невзначай всколыхнув этим взглядом…
***
Вечерняя тень ложится на дальний мыс.
На пляже стихает разноголосый гомон.
И если имеет это какой-то смысл,
то он позабыт, как ключ, а замок поломан.
Попробуйте, объясните, зачем сюда
так манят, будя немыслимые надежды,
брега-обереги, в которых штормит вода,
как год или два назад и столетье прежде.
Здесь ты – лишь мишень для тысячелетних волн.
Но парус судьбы подняв и заделав бреши,
подумаешь: « Слава Богу, плывет мой челн...
а тот, кто еще плывет, тот уже утешен».
***
Наверное, так Эверест покоряют, как я островок -
карабкаясь вверх, о ракушки царапая тело.
А море меня догоняло и пеной потело,
раскачивая мое сердце, как поплавок.
Я знала – Харон,
мускулистой рукой опершись о весло,
за мною следит, капюшоном лицо прикрывая.
И плавилась жизнь моя в пальцах судьбы,
будто глина живая,
и лишь оставалось молиться, чтоб мне повезло,
когда я, навстречу волне соскользнув со скалы,
летела, спугнув по соседству вспорхнувшую птицу,
в какой-то момент хладнокровно успев удивиться,
как тело в полете неловко, а руки для крыльев малы.
***
Все изменилось, а тянет вернуться на круги своя.
Так изначально задумано это пространство
гиблых страстей и глухих тупиков бытия,
чтобы манила к себе карусель постоянства.
Мой карусельный скакун возвращенье сулит
во времена, от которых осталось в итоге
фото на фоне заброшенных траурных плит,
как указатель, увы, предстоящей дороги.
Парком веселья и отдыха ставший погост,
я возвращаюсь кружить на твоей карусели –
синяя птица летит и поет Алконост,
и предлагают с лотка молодильное зелье.
***
Сентиментальная прелесть неспешной прогулки
вниз по Стрелецкой и вверх по Базарной горе,
будто находка утерянной в детстве шкатулки
с напоминаньем о незавершенной игре.
Где-то в эфире тесно от пророков и умниц...
Время шагает по судьбам железной пятой...
Здесь же бурьян вековой вдоль заброшенных улиц
и у молельного дома источник святой...
Встретишь прохожего с темным лицом пилигрима –
тихо смеется и крестится на небеса,
будто ему из небесного Ерусалима
благословеньем Господним звучат голоса…
Не было этого в детстве моем босоногом,
но вековечная патриархальная пыль
скрыла детали, и смотрится все по-другому –
это другое легко трансформируя в быль.
***
Смыкаются кроны вверху шелестящим навесом.
Кончается август, давая простор сентябрю.
От заводи цапля взлетела и кружит над лесом
развернутым веером крыльев тревожа зарю,
как будто сейчас улетит в свои дальние страны,
где солнце щедрее, а в реках теплее вода.
Стремиться туда, где тепло,
мне, конечно, не странно –
храни всех идущих в пути, кочевая звезда.
Храни и меня. Я не верю в надежность идиллий,
хоть кажется вечным здесь этот дремучий покой,
и белые звезды еще сохранившихся лилий,
и плавно плывущий вечерний туман над рекой…
Опасен покой. Я боюсь верить тихому счастью
меня приютившему здесь на исходе тепла –
сентябрь у порога. И скоро осенним ненастьем
взмутится река, и сгорят эти рощи дотла.
Душа и природа всегда накануне разлуки.
Надежней прощанья у них состояния нет.
Всегда для прощального взмаха готовую руку
взметну – уходящему отдан последний привет.
Прощай, мое лето! Прощай, длиннокрылая птица!
В парении вольном пьяней от тоски заревой,
что тихо мерцает на вдруг повлажневших ресницах
быть может, слезою, а может, звездой кочевой...
Посетители, находящиеся в группе Гости, не могут оставлять комментарии к данной публикации.