Находила гроза, и белели под ветром кусты,
словно, вывернув плащ шелковистой наружу подкладкой,
как на Троицком рынке, веселые злые персты
каждый шов проверяли и каждую сшитую складку.

Матюгальник небесный вовсю громыхал. Тополя
содрогались, роняя корявые мокрые тени.
С проблесковым огнём промелькнула планета Земля
Миргородскою улицей, Боткинских мимо строений.

Я остался один, но зато, утешая меня,
в темноте что-то булькало, ныло, скрипело, шептало…
Чтобы стало обычным такое скончание дня,
ты и отдал полжизни, но этого, кажется, мало.
----------------------------.
Я открываю долговую книгу:
Сегодня двадцать пятое, вчера
Залётный вихорь сонного шишигу,
Как бы играя, выдул со двора.
Прозрачный столбик брения и щепок
Любил кружиться в солнечном луче.
А по ночам под щёлканье прищепок,
Под вздохи смеха в порванном мяче
Я просыпался и мечтал, глазея, —
Шумела кровь на гребешке волны:
Я был заброшен, словно Мангазея,
На дальний брег неведомой страны.
Плыл жёлтый месяц
в перекрестьи рамы,
И вырастал, и полнился луной,
И освещал языческие храмы,
Где на заборах череп костяной.
Спешил шишига, сухонький и бойкий,
И ворон был, и чёрный кот Омлет.
Несли ко мне запивки и опойки
Под щёлканье прищепок-кастаньет.
И пил я воду — мёртвую, живую,
А мне казалось, набираюсь сил.
— Ты не жируй. — А я и не жирую, —
Один из них со мною говорил…
Уже рассвет, как самовар, мурлыкал,
И самовар нашёптывал, Баюн:
— Ну, что тебе на побережье диком,
Средь ледяных, забытых Богом дум?
------------------------------------