Михаил
Анищенко-Шелехметский
 

ПОЭЗИЯ
 
Рассветы и ночи прогоркли,
Я жалок и чёрен, как тать.
За месяц, от корки до корки,
Исписана мною тетрадь.

Под богом, под яростным сводом,
Поэзия, свет в парандже…
Я всё тебе, милая, отдал,
Я всё тебе отдал уже.

Свалившись под стол и под лавку,
В дорожной пыли и в крови,
Лежат, как солдаты, вповалку
Все лучшие чувства мои.

Пилотка, письмо-треугольник,
Остывшая печка, зола…
Я раб, яремник и невольник,
Во тьме своего ремесла.

Душа моя плачет солдаткой,
Стареет… А в небе ночном
Летит Каллиопа над схваткой,
Как будто она ни при чём.



РОДИНЕ
 
Я ступаю по тонкому льду
Над твоею холодной водою.
Только чувствую: эту беду
Не утянешь на дно за собою.

Впереди – беспросветная ночь,
За спиною – полоска разлада.
Дорогая, хорошая! Прочь!
Ничего от тебя мне не надо!

Я прощаюсь с твоей красотой,
С незадачей твоей избяною...
Я не знаю, что стало с тобой,
Ты не знаешь, что будет со мною.

Не жалей, не зови, не кричи.
Никуда возвращаться не надо.
В тихом омуте стынут ключи
От небесного рая и ада.

Мне теперь что назад, что вперёд,
Спотыкаться, скользить и кружиться...
Но на веру твою, как на лёд,
Я уже не могу положиться.

Оглянусь: ты стоишь у плетня,
Ожидая, что всё-таки струшу...
И жалеешь, и любишь меня,
Как свою уходящую душу.



БАРЫНЯ
 
Боль запоздалая. Совесть невнятная.
Тьма над страною, но мысли темней.
Что же ты, Родина невероятная,
Переселяешься в область теней?

Не уходи, оставайся, пожалуйста,
Мёрзни на холоде, мокни в дожди,
Падай и ври, притворяйся и жалуйся,
Только, пожалуйста, не уходи.

Родина милая! В страхе и ярости
Дай разобраться во всём самому…
Или и я обречён по ментальности
Вечно топить собачонку Муму?

Плещется речка и в утреннем мареве
Прямо ко мне чей-то голос летит:
«Надо убить не собаку, а барыню,
Ваня Тургенев поймёт и простит».



ТРОИЦА

 
1.
 
Я разговор о Боге не веду,
Но, господа, скажите мне на милость:
От грешников, сгорающих в аду,
Кому из вас теплее становилось?

Я выйду вон, напьюсь и упаду,
Но я не Бог, и я не стану злее.
От грешников, сгорающих в аду,
Мне никогда не делалось теплее.


2.
 
Хотя б напоследок – у гроба,
Над вечным посевом костей,
Подняться на цыпочки, чтобы
Стать выше проклятых страстей.

Подняться туда, где и должно
Всю жизнь находиться душе.
Но это уже невозможно,
Почти невозможно уже.


3. ПРОЩЕВАЙ
 
Прощевай, моя опушка,
Прощевай, тропа в бору!
Ухожу... Но, словно Пушкин,
Весь я тоже не умру.

Положил себя, как требу,
Я на камушек лесной...
Журавли летят по небу,
Словно ангелы, – за мной.

В час распада и распыла
Грешный мир нам не указ.
Не страшусь... Всё это было
И со мною много раз.

Поклонюсь Борису, Глебу...
И над Родиной святой
Буду гром возить по небу
На телеге золотой!



ЖЕНА И АНГЕЛ
 
И отныне мне с круга не сбиться,
Не исчезнуть в снегах декабря.
Даже Богу жена не приснится
Совершенней и чище тебя.

Сколько раз ты уже, обмирая,
Словно строчка в горящем письме,
Босиком убегала из рая,
Чтоб меня отыскать на земле.

И пройдя по дремучей дороге,
Потрясая остатками крыл,
Оставалась со мною в берлоге,
Где я морду полгода не мыл.

Голодала, чесалась, дрожала,
И, расхожий меняя сюжет,
Темноту, что меня окружала,
Превращала в негаснущий свет.



ЯСЕНЬ И РЯБИНА
 
Опять на родине былинной,
Где вечно кружит вороньё,
Качался ясень над рябиной
И солнце прятал от неё.

Хозяин вышел злой и пьяный,
Сказав хозяюшке: «Отбой»…
Топор, как дятел окаянный,
Ходил по древу сам собой.

До сердца ясень был пронзаем,
Рябина стыла, как вдова.
И говорил себе хозяин:
«Живём, однако, однова».

Топор звенел, вонзая метки,
Ещё удар – и все дела.
Летели ясеневы щепки,
А кровь рябиновой была.

С хмельной улыбкой Вельзевула,
Стреножив мысли и коней,
Хозяин в домик возвернулся
И не узнал жены своей.

По воле странного недуга
Она смотрела из-под век;
И были волосы, как вьюга,
И губы белыми, как снег.



ЯПОНСКОЕ УТРО
 
В старом доме, в Шелехмети,
Где я мучился вчера,
Отведу дыханье смерти,
Встану с грустного одра.

Закурю и выпью водку,
И друзьями сбитый гроб
Переделаю на лодку,
Плыть и радоваться чтоб.

Поплыву над пеной рынка,
сделав мачту из весла.
Вместо паруса – простынка,
На которой ты спала.

Поплыву без слёз и гнева,
И наполнит свет зари
Простынь белую, как небо,
С красным солнышком внутри.


ДЛЯ ТЕХ, КТО ЗНАЕТ
 
Больше тайна не скрыта печатями.
Прочитай до конца, и держись.
Приговор утвержден окончательно:
«Мир погибнет. Останется жизнь».

Не спасутся артисты и зрители,
все свершается ныне и днесь.
Это нам предстоит упоительно
потерять все, что было и есть.

Скоро с бледной усмешкою гения,
словно в строчках босого Басё,
Из туманного лона знамения
выйдет месяц, решающий все.

Вот и жди, умирая от нежности,
разводя разноцветный туман,
Тридцать дней и ночей неизбежности,
что предсказывал нам Иоанн.

Засияют небесные лезвия,
станут пылью земной торгаши;
И откроется (после возмездия)
невозможная тайна души.



262-я

Подставлю ладони ноябрьской жути,
Побег превратился в бездарный разбег.
Ни бабки, ни дедки, ни внучки, ни жучки,
И жизнь, словно репка, уходит под снег…

Я брошу свой посох и скину котомку,
Сверну самокрутку… И, радуя тьму,
Потянется дым мой навстречу потомку,
И дымом отчизны предстанет ему.

А мне к полустанку идти с конвоиром,
Идти подобру, ни на что не пенять;
Да имя любимой, качаясь над миром,
Как вечную сутру, в ночи повторять.

Спешит к завершенью постылая драма,
Судья разбирает осенний улов…
И плачет в потемках звезда Мандельштама,
И тонет в тоске пароход Гумилев.

За дверью железной темно и прогоркло,
А между застывших в безмолвии стен -
Земная любовь подступает под горло,
И ужас шевелится возле колен.



1666–1999
 
Не напрасно дорога по свету металась,
Неразгаданной тайною душу маня...
Ни врагов, ни друзей на земле не осталось...
Ничего! никого! – кто бы вспомнил меня!

Я пытался хвататься за тень и за отзвук,
Я прошел этот мир от креста до гурта...
В беспросветных людей я входил, словно воздух,
И назад вырывался, как пар изо рта.

Переполненный зал... Приближенье развязки...
Запах клея, бумаги и хохот гвоздей...
Никого на земле! Только слепки и маски,
Только точные копии с мёртвых людей.

Только горькая суть рокового подлога
И безумная вера – от мира сего.
Подменили мне Русь, подменили мне Бога,
Подменили мне мать и меня самого.

Никого на земле... Лишь одни квартирьеры...
Только чуткая дрожь бесконечных сетей...
И глядят на меня из огня староверы,
Прижимая к груди нерождённых детей.

________________________________________________

Михаил Всеволодович Анищенко-Шелехметский
9 ноября 1950 – 24 ноября 2012

Работал фрезеровщиком, слесарем, сантехником, сторожем, помощником мэра, журналистом. Окончил Литературный институт имени А. М. Горького. Первая книга стихов «Что за горами» вышла в 1979 году. Затем появились «Не ровен час» (1989), «Ласточкино поле» (1990), «Оберег» (2008), «Песни слепого дождя» (2011), «Квадрат тумана», «Поющая половица», «Избранное» и др. Лауреат Всесоюзной премии Николая Островского (1980), премии журнала «НС» (2000), «Серебряный стрелец», лауреат премии С. В. Михалкова, «Народный поэт» (посмертно).
Член Союза писателей СССР и России.
Умер в с. Шелехметь от сердечного приступа. В Самаре каждый год осенью проходит Всесоюзный фестиваль имени Михаила Анищенко-Шелехметского.