Дмитрий Аникин

1

Твой покорный раб,
созданный тобою в день перед субботой,
оживленный написанным словом,
утружденный большой работой,
я начинаю понимать,
что в этом мире, помимо покорности, верности,
есть иное состояние материи.

Страх, лютый страх народа
выточил мне сердце,
вылепил черты лица –
глина начинала жить больше,
чем это про нее написано,
глина начала смотреть дальше,
чем видел ее создатель.

Теперь сила моя
сама
податливую плоть обращает в камень –
костяк, выпирающий тут и там,
страшен. Грех дал людям одежды,
я же – суров, безгрешен –
хранитель народа,
веры его примета.

2

На улицах гетто необычная суета,
всем заправляет торговля, но сегодня она не та;
мошна пуста,
черные наступили дни,
как обещали пророки, –
про эту субботу они
нам говорили, сроки
вычленяя из толкотни
всех буден…

Наших женщин тяжолая нагота,
завтрашних запахов постоянная духота…
И тень креста
с места сходит, освободив
путь для субботы.
Народ Мой жив,
треплют его заботы.
Их Б-г терпелив,
день – скуден.

3

Обжиться, сжиться с кем угодно можно,
хоть с этими… с соседями. Они
несовершенству нашему подмога,
костыль. Они поддержат обиход
хозяйства в день, когда на наши руки
возложены оковы: груз молитв,
гнет праздности… Б-г наблюдает нас.

Но те, кто приходили к нам работать,
те, кто не для субботы, отказались,
стал страх сильнее денег. Власть и церковь
взялись за нас. Тогда раввин умелый
одной другую глину заменил,
строптивую – послушной. Встал детина.

4

Кто
травы накосит,
воды наносит,
дом построит –
труд не стоит
меди-гроша?

Он –
черная глина –
гнет спину,
ходит детина,
носит дубину –
и в чем душа?

5

А душа моя душенька написана,
а душа моя душенька проглочена,
а душа моя душенька в чем держится? –
В слове малом, убогом, в слове истинном!

6

Из славянской черной глины
изваяем исполина –
нам на помощь, им на страх
прям и нем воздвигнут прах.

Каждый шаг его – паденье,
к бывшей немощи стремленье,
каждый взгляд его тяжол,
видит сквозь дощатый пол,

сквозь брусчатку мостовой,
сквозь покров травы живой
силу, ненависть земли,
жить на ней чтоб не могли.

7

Старый умник, умелец букв,
пишет не покладая рук
слово «истина» – слово «смерть»,
если букву одну стереть.

«Поживи среди христиан,
да не вдайся в их сон, обман,
да сумей пережить их срок:
день обещанный недалек.

Пусть вся злоба со всей страны
на тебя – сил твоей спины
хватит вынести. Пусть народ
день спокойствия обретет!»

В глину входит огонь, свет букв,
по земле день-ночь глины стук,
ходит-бродит в своих трудах,
заблудился в годах, веках.

8
По улицам Праги старинной
и дальше идет человек;
он в жизни своей неповинный,
он выходил путь свой и век,

но время иное настало,
и кто еще помнит дела
великих раввинов? И мало
сгореть, сгинуть глине дотла –

воскреснет, как не было этих
смертей. Кто мы? – Слову рабы.
И нечем укрыться на свете
от горькой еврейской судьбы,

военной и хуже… Машина
работает, мелет, и плоть
становится новою глиной,
в какую не дунет Господь.

9

Текст сохранить, запрятать, утаить
от времени, пожаров, от ученых
толковников, от глаз иноплеменных,
от рук корыстных.
Ты – ларец, который
по времени пройдет, не потеряет
доверенного и не исказит
ни знака, ни ползнака…
А читатель
когда-нибудь найдется.

10

И снова меняется время, –
не вечно, не верно оно, –
и голем уходит со всеми,
куда им идти суждено:

под солнце палящего Юга,
и там его вдвое урок,
замкнулись великого круга
концы – ветер вспять, на Восток.

***

И будут построены стены,
продолжат квадрат от одной;
в труде его обыкновенный
урок за тех, этих тройной.

И спорится грузно работа,
на вечные веки труда
осталось – большая суббота,
не кончится день никогда.

Один только камни таскает
Сизиф не Сизиф, шаг да шаг,
поднимет, несет, опускает,
упорен, озлоблен и наг.

11

А судьба народа истончилась,
кровь была вместилище худое
для души – лилась душа свободно,
кровь лилась, ярясь, в чужую землю,
щедро поливала ради всходов.

Было много, что песка морского,
но и милость Б-га поскудеет,
кончится когда-то. Море, море,
обо что ты бьешься, пустотою
маешься, и нет тебе предела…

В чем душа народа сохранилась? –
В тьме кромешной, в силе непреклонной,
в том, что было колдовством пустяшным,
в том, что было сотвореньем жизни,
полужизни из обычной глины.

12

Пережило старика дело его рук.
Некому выхватить написанное изо рта.
Опытных так в каббале нет никого.
Растет наш сильный. Обезумел совсем.
Как будто он и есть наш народ.
А мы? Б-г его знает, кто мы!

13

И взвихрены адским сияньем
леса и поля. От земли
остались одни расстоянья,
затеряны где корабли.

По дальним орбитам прохожий
идет, припадает, несет
сокрытое слово, похожий
на тех, кто не сгинет-умрет.

Шальные лучи не помеха
походу, и самая смерть
проходит сквозь плоть, и прореху
не трудно стянуть, затереть.

Туда, где границы творенья
в предвечной теряются мгле,
дойдет: пригодится уменье
бессмертно шагать по земле.

И новому, чистому миру
отдаст сохраненную весть.
По синему морю эфира –
ковчег черный, глиняный весь.