Юлия
 БЕРЕЖКО-КАМИНСКАЯ

* * *

Я так дышу,
так мыслю,
так живу,
держу себя высокою сосною,
врастая в голый камень
и траву,
в песок зыбучий,
небо надо мною.

Хоть день,
хоть ночь,
хоть осень бы одну,
хоть вечность пережить –
что там осталось…
Но разве я
похожа на сосну,
стоящую
без права на усталость?

Я – то, что вижу,
знаю,
говорю,
что отдаю
и оставляю свету,
чем загорюсь
и то, чем отгорю,
согрев кого-то
хоть чуть-чуть
при этом.



* * *

Так тихо-тихо.
Слушай – и молчи.
В безмолвии –
таинственные смыслы.
У тишины хранятся все ключи:
от речи слов,
событий, дат и чисел.

Она несёт
в зародышах своих
жизнь новую,
сокрытую от шума.
Тут даже ветер,
вслушиваясь, стих,
вздохнувши, камень
о своём подумал…



* * *

Наш мир всё ускоряется.
И – я с ним.
Вовсю ловлю его коловороты –
боюсь, что не впишусь, но той боязни
куда страшнее, если спросят: «Кто ты?
Зачем ты тут,
чего тебе не спится?
Куда ж тебе так надо безоглядно?
Зачем на серебристых вяжешь спицах
обычный шарф из нитки Ариадны?



* * *

Доверься тиши, ночи и рукам –
они мягки – доверься им смелее.
Теплы и нежны, но – ещё теплее –
течет моя подземная река.

Нырнёшь, она – пространство тайных сфер,
бескрайний мир из множества галактик, –
где красота такая – можно плакать,
как будто ты – сплошной и чуткий нерв,

как будто всё сначала… И в веках
из тишины, бездонной и разлогой,
развёртываешь плетево дороги,
прикусывая кончик языка.



* * *

Запала тишь – как бы сорвала голос.
Безмолвна осень – чёрная вдова.
Залёг туман во впадинах подолов,
глотая обречённые слова.

Воспоминаньем стали хризантемы,
ветра остывшим миром разбрелись,
с вершины августовского Эдема,
как яблоко, звезда скатилась вниз.

И осень – как любовь – неотвратима,
не обойти и ни её, ни ей.
Душа моя так близко, как стремнина –
лишь ласковое слово – и ты в ней.

Нам нечего стыдиться или прятать.
Роскошный вечер для двоих – недолог.
И так за всё немыслимая плата –
всё платишь, платишь, а не меньше долг.

А сколько до осеннего ненастья
мгновений-листьев время наметёт?
И крохи нам останутся для счастья
в сумятице, где дел водоворот.



За кофе
 
Дождь перешёл на шёпот и затих.
А я – никак не наберусь отваги
тебе сказать лишь пару слов – таких,
что под ноги ложатся, словно стяги.

Что до кончины будут при тебе,
но не гвоздикою в тугой петлице.
Их не пускают, будто голубей,
на площадях прилюдно по столицам.

Они не ведают дубовых рам,
обложек поистрёпанных альбомов,
они навеки остаются там,
куда сродясь не заглянуть чужому.

Но обронить их – право не моё.
Посматриваю на тебя украдкой
и слушаю, как ложечка снуёт,
размешивая сахар без остатка.



 * * *

Мой тихий сон пропитан весь тобою…
Я безоружна – вот моя рука!
Ведь слово – не оружие для боя,
скорее – это мягкость молока.
Ведь ты – мой сон.
Все, ставшее глубинным.
Ведь утром на тебя не посягну.
И пусть судьба идет, как полем минным, –
но это легче, чем идти по дну.
Мой мир тобой живет не повсечасно…
Переболю фантомным рандеву.
Ты без меня
жил счастливо, несчастно?
И без тебя я как-то, но живу.



* * *

Прощаясь – ты прощай меня, иди,
не множь слова – они с тобою канут.
И так всё, что осталось позади,
болит, как незалеченные раны.

Когда б ты ведал, как она печёт
немая нежность, как осиротели
душа и тело… За моим плечом
лишь одиночество идёт к постели.

Я не боюсь полночной немоты –
рассыплет звёзды – и звенят, хрустальны.
Уже навек во мне остался ты –
непрошеный, прощённый и прощальный.



 В последний раз
 
Осень высохла до хруста,
под ногами – листья чипсами.
Залило подворье густо
солнышко лучами чистыми.

Очи жмуришь – лето в зуме.
Но чужое, и остыло.
Город поменял костюмы:
те же, но без хлорофилла.

Всё суставы выгревает,
хоть, казалось бы, и поздно.
Растеклись его трамваи
по сосудам кровеносным.

Замело старушку-лаву
солнцем, осенью, каштановым…
Лето прочь идёт без права
обернуться и быть заново.



 * * *

Утра свет играл на георгине,
дух сосновый солнечной смолы,
и дубы аж в небо тёмно-синее
вознесли разлапые стволы.

На траве уже проснулись сливы,
пахло мякотью созревших груш,
и лучи так трепетно-счастливо
разливались на просторах луж.

Всё минует, всё до боли скоро
спалит осень мозглая дотла…
Я до слёз смотрела: у забора
астра только-только расцвела.



Дедова хата
 
Яблони сада.
Раскрытые вены дерев.
Солнце и лето
осели в заржавленных листьях.
Кот, но соседский,
лежит, словно бронзовый лев,
травы, не хожены,
в росах холодных искристых.
Пахнет грибами.
Яблоко пахнет гнильём.
Ветер ворота
давно положил на лопатки.
Глохнут цветы,
сквозняки хороводят.
И дом
спился дождями,
кринку оставив – закладку
в книге про молодость
и малолетство моё,
что на качелях качалось
вот тут, под орехом.
Я – уж давно не ребёнок,
и не узнаёт
дом, где так пусто
и влажно, и гулкое эхо.
Здравствуй же, дом!
Столько событий, проблем…
Часто – прости – я, бывало,
срывалась на прозу.
Дом не ответил – молчал,
словно куст хризантем,
что отцвели,
поутру ожидая мороза.


 
* * *

Лишь снег пошёл – всё по-другому стало.
И вышла ночь из плотной темноты.
И поправлял – с иголки – покрывало
земле уснувшей ветер, будто ты
мне одеяло пёстрое, когда я
давно во сне, и видится когда,
что мир любовью полон навсегда,
и свет в долинах солнечных блуждает.
А снег идёт… И сад мой по колена
забрёл в него, но не видать следов.
И на калине, сонной и смиренной,
забылись в дрёме грудки воробьёв.



Подснежник
 
Он первым пробудился. И ему
узнать все перемены и угрозу
последнего и снега, и мороза,
дождя и ветра, льда… И потому
он солнечного оберега ищет.
А солнца видит ли далёкий взор,
что между братьев меньших и сестёр,
промеж сараем и людским жилищем
есть кто-то, прославляющий тепло,
тот лучик, что позвал наверх побеги,
сквозь землю, снег, хотя покуда реки –
в холодных снах под ледяным стеклом?
Неведома ему сомнений тьма.
Он верит – солнце выйдет из чертога.
И тает неминуемо дорога,
которой отступается зима.



* * *

Тишь создавать труднее, чем слова.
Безмолвие творить на всех началах.
Чтоб услыхать, как выросла трава
в то время, как душа твоя молчала.

Тишь создавать – прочнее, чем базальт,
когда срывает всё на децибелы.
Цветок одолевает так асфальт,
чтобы собрать росу в бокальчик белый.



* * *

Как пахнет цвет и персиков, и вишень…
Моя земля в запашистом цвету!
А что нам нужно?
Нам бы только выжить,
не оборваться резко на лету.

Нам бы идти туда, куда идется –
одна вершина – множество путей!
А что нам нужно?
Чтобы из колодца
любви – достало бы для всех людей.

Чтобы надежды прорастали вешние,
те, что душа в себе не утаит…
Цветут и сквозь отчаянье черешни,
как будто мысли слушают мои.



* * *

В любви признавшись так несмело
сей жизни, принятой на страх,
вновь захлебнётся цветом белым
весна в приветливых ветрах,
и не поверить – невозможно,
и не довериться – никак,
когда тепло столь непреложно
поднимет зелень на полях.
И снова возродится жажда,
необходимость торжества,
что затаённо тлеет в каждом, –
сказать признания слова.

 
                        Перевод с украинского
                         Евгения Пугачёва