Елена ЧЕРНАЯ
                                         

каждое утро он уходит
на очередную троянскую войну,
и возвращается вечером,
как через двадцать лет,
стариком и калекой...
а ты молча стареешь -
он оставил одну....
пьёшь кофе, съедаешь
холодный омлет,
спешишь на свидание
с девственником- однолеткой...

а вечером возвращается старик и калека,
и зло озирая гостей и прислугу,
вырывает сердце у девственника-однолетки,
метко кладет всех из стрелкового лука...
и спрашивает: чем тебе не нравится твоя клетка,
всегда  золотая. и опять разлука.

что тебе остается. прекрасна Итака,
но птицей бескрылой быть такая морока...
он игрок, кутила, ипотеку, однако,
обещал погасить задолго до срока,
но троянской войне не хватает пророка,
Улисса, чудилы, героя, гуляки.
и герой каждый день отплывает
от берегов зеленой Итаки,
врун, неврастеник, пьяница и забияка,
все Улиссы - нарциссы,
водные, в себя отражённые знаки,
и это не повод
не ждать его,
не плести ковёр,
 не целовать грубые руки гуляки… 
 
***
писать, совсем не различая вкуса,
слова горчат, когда звучат.
а у людей, не знающих искуса,
на языке беззвучными лежат,
как парусники, и без ветра, и без курса.

и выйди в лес, где земляники нет,
так пахнут тусклые задворки, и пригорки,
они без земляники так прогоркли,
и потеряли форму да и цвет,
как игры, где слепые пальцы зорки.

слова на ощупь - выпуклый сосед,
в прикосновенных точках, точно,
заменят шифров сложный трафарет,
и прозвучат с заглавной и со строчной,
 и скажут - гол, хоть в мантию одет.
 
***
извечная русская доля
безмолвствовать под топором,
идти по тропиночке русской
над пропастью, как над жнивьем,
распахнутым плахою вечной,
родной беззащитной землей,
в которой упиться бы светом
и раны лечить муравой.

и в бронежилете тяжелом
клонится к чужой полосе,
и пули ловить в чистом поле,
и спрашивать живы ли все,
и подниматься и падать,
ведь смерть это тоже вода,
в снега, чья белесая замять,
тогда и теперь. и всегда. 
 
***
так бабочкой бесцветной, схожей
снежинке позднего апреля
лететь звенящею капелью
в день неприметный. непогожий.
и однодневное крылами, штрихами
льда ли, может угля
не острыми чертить углами
по душам, веру в вечность гугля.

и кликом, откликом, курлыча
кружиться над остывшим домом,
забыв, не принеся приличий,
осесть в гнездо чутьем, ведомым
какой-то крапиной железа,
что в клюве - ключ замка отважней,
что в север компасом, и в межи,
в поля, в окраины, не важно.

открыться в прошлое паренье,
о двух часах, а может жизни,
и увяданье, постепенно...
и хлеба над стаканом, трижды.
метлячей, крылой, легкокрылой,
Иисусом, ангелом. убого.
узнать, что в прошлом уже было,
 и дверь, и крылья у порога. 
***
когда поэт курит задумчиво
на перроне и поезда ждет...
его строчки дымятся уступчиво
и ложатся в прокуренный рот.

и потом карамелькой кислой
или пряною пахлавой,
сором ветреным или нарциссом
за него отправляются в бой.

или огненно, или пламенно,
сообразно с режимной тоской,
сотрясают упорно, и каменно
защищают отчизну - любой...

и скажите, чем эти мнимые
или яркие, как шар земной,
те слова, дымком опалимые,
 так зовут, так чаруют собой... 
***
стихи - целлюлоза звука.
когда-то ветви, когда-то упруго
листья шумели со скоростью роста.
ветер играл на коры коростах.
пела роща, и сосны так просто
били в небо, как в бубен упругорослый.
а мы в целлюлозу построчно
свой изреченный воздух, просроченный,
зашифрованный в строчки,
лепим, как бабочки одноночки.
метляки к утру неподвижно-бежевые.
но в прожилках листьев стихи - живые.
а на коре бело-розовой раны ножевые
страницами книжными грошовыми
сходят со столов, как рваная кожа,
 так стихи кровоточат, иначе всё ложно.
***
всё - подражания подражаний,
всё было где -то и когда -то.
всё - повторения повторений,
оригиналы суть крылаты
приходят к нам, как озарения,
без дня, без часа и без даты.
и вот, корректор дня и ночи
берет заветное стило
и правит истинные строчки,
и режет вечности чело.
и выбирает в массе копий
достойнейший оригинал-
он пробник мастера и профи,
и этот выбор не финал...
он повторится многократно:
 первоисточники - крылаты... 
 
***
и больше никого не узнаю,
сама теперь не узнанной стою.

и сыплется, как семя из кулька,
с листа сошедшая из пороха строка.

пустыня и сгоревший голый куст.
витает время в кроне немых уст.

и только ветер словом наделен,
и носит имя времени времен. 
***
курилась поземка, едва дымящей трубкой,
бычком, окурком, знавшим многие губы,
теперь упавшим под колеса и ноги,
последний дым свой отдать дороге.