ИРИНА ГИРЛЯНОВА

***

Когда-то там, чертовски чёрной ночью,
при всём желаньи – не разжечь огня,
и не найти на слух, на взмах, на ощупь,
мне – матери, а дочери - меня.
В тот скорбный час, деревенея кожей,
на верхотуре и в бездонном рву,
две женщины, - чуть старше, чуть моложе, -
меня одновременно позовут.
Две женщины, две веточки на древе,
на мне сомкнулись жилистым узлом,
когда к безродно - изначальной Еве
зло, как проклятье благое, вползло.
Две женщины, идущие вполшага:
одна – вперёд, другая – за спиной,
вас клохчущая женская отвага
объединяет и несёт со мной.
Родные, вы исконны в этом слове.
Всё понимают и за всё простят:
развязных, глупых, просто бестолковых,
ленивиц, умниц, скромниц и растяп.
Я вас люблю, мои родные души!
Две веточки! Два тонких проводка!
Не в силах время рьяное нарушить,
мой бабий век стекает, как река.
Бросаюсь в эту жизнь неугомонно,
обратную искрикиваю связь:
- Алло! Алло! – А в трубке телефонной
опять гудки… Нашлась? Оборвалась?

***

Чернеет серебро, и золото сотрётся.
Разрушив берега, в ничто уйдёт река.
Лишь сердце матерей, покуда бьётся, - бьётся!
Восстанет из могил и прошибёт века.
У нас матриархат не смыт патриархатом.
И первым слогом «ма» - откроет речь малыш.
И, в материн подол вцепившись возле хаты,
на этот разный мир ты сызмальства глядишь.
Не помнишь, как тебя ласкают, поют, моют.
А подрастёшь, - стыдясь родимого лица, -
уходишь, огрубев и кое-что усвоив,
и мальвы растоптав нахально у крыльца.
Мать – всё простит. И ждёт своё, - любое! – чадо.
Она навечно Мать! И потому – права.
Приятель, не ершись. Прошу тебя, не надо.
Вернись и ей скажи негромкие слова.
Был блудный сын прощён, но ведь не в этом дело.
Какой бы в нём не жил щельмец и ветропрах,
мать всё одно простит. Ведь нет Любви предела.
Ты в нынешнем «сейчас» не позабудь «вчера».
Чернеет серебро, а древесину точит
прожора- короед. Но всуе не забудь,
что жизнь, она, – вопрос с рядами многоточий.
И, уходя, - вернись! А, возвращаясь, - будь!


***

Я приезжаю в гости к маме,
как будто в прошлое своё.
Пустынен дворик меж домами,
уныло дождь по лужам бьёт.
И вдруг дойдёт незвано, тонко,
земным тревогам невпопад, -
здесь я жила совсем девчонкой
совсем немного лет назад.
Здесь для меня застыло время,
как боль, как первая строка.
Кого-то нет уже со всеми,
а кто-то есть наверняка.
Теперь, когда длиннее ночи,
когда тревожней жизни шум,
я вижу явственней и чётче,
всё то, что в памяти ношу.
И где-то там смеётся звонко, -
я ей завидую почти, -
вся удивлённая, девчонка,
кораблик в лужу опустив.
Там, за далёкими годами,
вода мокра и так свежа.
И мама, очень молодая,
за руку хочет удержать.

КОЛЫБЕЛЬНАЯ ДЛЯ МАМЫ.


Песен о мамах хватает на свете,
Но для моей будет песня своя.
Мама, мы – вечные мамины дети.
Кто же споёт тебе, если не я?

Голуби спят под родительской крышей.
Мир - под покровом ночной темноты.
Мама, я знаю, меня ты услышишь.
Кто же поймёт меня, если не ты?

Жизнь нас порою доводит до ручки.
Но, неизбывною силой полна,
Мама поможет и дочкам, и внучкам,
И потому не стареет она.

Чьи - то в колясках и детских кроватках
дочери спят и сопят сыновья.
Вырву я лист для письма из тетрадки,
Кто же напишет тебе, как не я?

Жизнь, ведь, - не точка. Она – многоточье.
Слышишь, стучат в незакрытую дверь:
- Как ты там, доченька? Как ты, сыночек?
Всё хорошо. Ты мне, мама, поверь!

Сыплется время и капают годы.
Мы - вырастаем. И чья в том вина?
Наперекор всем законам природы
Мать - не стареет, мудреет она.

***


Стареющая мать…Стареющая дочь…
Нет в мире ничего банальней и печальней.
Я, колесо часов не в силах превозмочь,
сижу на берегу, не злясь и не отчаясь.
Меж нами – ерунда – каких-то двадцать лет,
и, общие, ещё теплы воспоминанья.
Да, хорошо, ещё струится в окнах свет
И не прекращены ни встречи, ни прощанья.
Как мимолётен дождь в слепом сиянье дня,
Так моментальна жизнь у монументов божьих.
Но это не дойдёт до нынешней меня!
Не знаю. Не хочу. Не верю. Не итожу.
Дороги все у всех лишь к матерям ведут.
И к старым стенам. В них – угасший голос канет.
Какой там, к чёрту, Рим! И вечноподлый Брут! -
В сравненьи со стремленьем или покаяньем!
Какой раздастся плач и разразится мрак!
Неизъяснимы снимки, голы голограммы…
Мне почву из-под ног вдруг вывернет дурак –
И некому помочь! Прошу: останься, мама.

***

Включу телевизор, чтоб что-то бренчало,
чтоб гавкало что-то, смеялось до слёз…
Сегодня и дочерь-чертёнок умчалась,
и бабушку чертову поезд унёс.
Им, бабушке с внучкой, не ныть от безделья,
и мне накопилось до горлышка дел.
-«Без нас – отдохни, и "дыхни" хоть неделю!
Не рыбой об лёд будь, а рыбой в воде!
Проводишь - чуть-чуть! – мне бабуля сказала, -
а дальше – мы сами!» И, как навсегда,
нырнули и скрылись в проёме вокзала,
от проводов будто бы долгих устав.
А я – возвратилась в квартиру пустую.
Включу телевизор: гоп-гоп, ай-люли…
Танцуйте и пойте! Иначе – тоскую.
Душа или сердце, но что-то болит!
Лечить одиночеством – выдумка злая!
И отдых не в отдых, - ударом под дых.
Как ждать и дождаться, и жить – я не знаю.
Люблю этих двух человечков родных!
Включу телевизор: пусть мелет и мелет, -
не слышу, лишь слушаю каверзный вздор.
И тянется вечер, как будто неделя,
а день – будто год, или длинный забор…
Забудусь. Но, как черно-белая плёнка,
всё крутятся кадры, как будто в кино:
сутулится бабушка, скачет девчонка -
и прошлым, и будущим став мне давно.

***

Ничего в этом мире хорошего нет.
Только солнца весенне-тревожащий свет,
только мамины руки и дочкины сны
и поверхность, где мы удержаться должны.
Ничего здесь хорошего ты не найдёшь:
только медленно льющийся с зонтика дождь,
и последний трамвай, задержавшийся вдруг,
и в любимых глазах затаённый испуг.
Ничего, ничего ты вокруг не ищи.
Все следы размывают до грязи дожди,
и асфальт городской здесь пузырится, чтоб
разбивал ты себе то коленку, то лоб.
Знай, малыш, чтоб хорошего в жизни не ждать, -
жизнь добра не всегда. Справедлива, как мать.
И ласкает, и бьёт заскорузлой рукой.
Неизвестно, что лучше: сей мир иль покой.
Но рождайся из вечности! Будь и живи!
Пусть достанется только лишь капля любви
и чуть-чуть доброты, как искринка тепла…
Только б мама родиться тебе помогла!