Иван Приблудный (1905-1937)

Детство

У нас, как и в каждой семье,
У печки дрова да лоханки,
Кувшин молока на скамье
И кот на высокой лежанке.

У стенки большая кровать,
С которой при всякой погоде
Всех раньше поднимется мать -
Топить, иль копать в огороде.

А мы для которых живут,
Которым так много прощают,
Мы утром выходим на пруд,
И гуси нас криком встречают.

Отец каменеет в труде,
Скучает на пасеке дедко,
А мы бултыхаясь в воде, -
Счастливей цыплят под наседкой.

Погоним, покормим коров,
Повынесем яблок из сада,
И каждый румян и здоров,
И каждому больше не надо.

А в сумерки мать за столом
Нам тёплую сказку расскажет,
Накормит лапшой с молоком
И мёдом пампушки намажет.

И так, от ворот до ворот,
Полями взращённые дети -
Мы самый беспечный народ
На этом измученном свете.

Май 1924г.

Заключение

Мне стыдно за мои стихи,
Что в эти дни разрух и брани -
В них вместо маршей иль воззваний,
Так много всякой чепухи.

Кругом пожар, кругом война,
Окопы танки, баррикады,
А у меня... холмы да хаты
И всюду мир и тишина.
Да стыдно мне!

Но что же вы,
увенчанные и большие,
Гремящие на всю Россию
В страницах грамотной Москвы,
Что дали вы?...

Плакаты, крики,
Сезонных молний вывих дикий,
Нарядность ритма, рифмы зык
И деревяннейший язык.

И это всё, и только это.
И трудно, трудно без конца -
Искать в болтающем поэта,
Иль в завывающем певца.

И счастлив я, что я не стар,
Что еле-еле расцветаю,
Что шелест мая рассыпаю,
Как первый, чуть созревший дар.

- О край мой, - выгон и овин,
Есть у меня отрад отрада, -
Что этих строк немудрым складом
Холодным, каменным громадам
Несу тепло твоих долин.

И я не сам, за мною - рать
Детей затей, сынов событий...
- Не трогайте ж нас, не травите
И не спешите признавать!

Февраль 1924г.

***
Я жениться никогда не стану,
Этой петли сам не затяну,
Потому что мне не по карману
Прокормить любимую жену.

Чтобы быть счастливым в наши годы,
Нужны деньги, угольки и мел,
Я же кроме песен и свободы,
Никогда другого не имел.

Пусть же я в любви людьми обижен,
Пусть грущу любимый и любя;
Я принёс из тьмы поникших хижин
Веру неподкупную в себя.

Люди от которых я зависим,
Пусть забудут кроткие слова;
Я не стану перед носом лисьим
Восторгаться благородством льва;

Я в дворняжки верные не мечу
И мои искания не в том,
Чтоб бежать хозяевам навстречу,
Лая и приветствуя хвостом.

Да простит меня моя невеста,
Что ещё не в силах я пролезть
Ни в Правленье сахарного Треста,
Ни в Госбанк, где тоже деньги есть.


Пусть простит, что песнями богатый
Не могу ей предложить в одном -
Ни руки большой и узловатой,
Ни любви под кровлей и с окном.


 Последний извозчик

В трущобинах Марьиной рощи,
Под крик петуха да совы,
Живёт он, последний извозчик
Усопшей купчихи Москвы.

С рассветом с постели вставая,
Тревожа полночную тьму,
Он к тяжкому игу трамвая
Привык и прощает ему.

Его не смущает отсталость,
Пока не погашен кабак,
Пока его правом осталось
Возить запоздавших гуляк.

Но всё же он чувствует: скоро,
Прорезав полночную тьму,
Династия таксомотора
Могильщиком будет ему.

И скорбный, на лошади тощей,
Стараясь агонию скрыть,
Везёт он из марьиной рощи
Свою одряхлевшую прыть.

 О СОБАКАХ, ЛЮДЯХ И О СЕБЕ

Я помню - когда-то, когда-то,
В пятнадцатом, что ли, году,
За хмелем увенчанной хатой
Издохла собака в саду.

И люди, не зная печали,
Едва пожелав посмотреть,
Спокойно, спокойно ворчали:
- Собаке - собачья смерть!

И помню, как - раз втихомолку,
В забаву, без тени угроз,
Я в хлебе шальную иголку
Голодной собаке поднес;

И та с благодарностью съела,
Но верен был злобный клинок -
И долго и горько хрипела,
Пока не скончалась у ног.

И тут же - как многие дети, -
Стараясь под старших уметь -
Я так же спокойно заметил:
- Собаке - собачья смерть.

Потом, когда взял меня город,
Я помню в одном уголке -
Поймали неловкого вора,
С чужим чемоданом в руке.

В те дни, - когда стали шататься
Законы богов и царей -
В судах не могли разбираться.
И чтобы покончить скорей -

Взмахнули злосчастного вора,
Хватили о камни раз-два,
И вот... только кровь у забора
Да жуть - где была голова;

И судьи от этой печали,
Еще продолжая шуметь,
Я помню зловеще кричали:
- Собаке - собачья смерть!

Я в жизни и лучшее вижу,
Но тем - что так горько пишу -
Я многих при жизни обижу,
Быть может, и жизни лишу.

За это, у всякого лона,
Хотя бы, положим, и тут
Объявят меня вне закона
И жить у себя - не дадут.

У вас будут кровля и дети,
За вас и законы и знать,
Меня же на всем белом свете
Не пустят к себе ночевать.

Такой-то, ненастной порою,
В ничем не отмеченный год
Навек я себя успокою
У вечно-спокойных ворот.

И голос мой - все еще ранний -
Замрет среди прочих могил
С упреком таких обещаний,
Каких вам никто не сулил.

И все ж, вспоминая пропажу,
Глядя на последний портрет,
Я знаю, что многие скажут:
- Собаке - собачья смерть...

 ПРО БОРОДУ

Ой, чуй, чуй-чуй-чуй,
На дороге не ночуй -
Едут дроги
во всю прыть,
могут ноги
отдавить.

А на дрогах сидит дед -
двести восемьдесят лет,
и везёт на ручках
маленького внучка.
Внуку этому идёт
только сто тридцатый год,
и у подбородка -
борода коротка.
В эту бороду его
не упрячешь ничего, --
кроме полки с книжками,
мышеловки с мышками,
столика со стуликами
и буфета с бубликами, --
больше ничего! ..

А у деда борода -
как отсюда вон туда...
И оттуда через сюда,
и обратно вот сюда!
Если эту бороду
расстелить по городу,
то проехало б по ней:
сразу тысяча коней,
два будённовских полка,
двадцать два броневика,
тридцать семь автомоторов,
триста семьдесят саперов,
да стрелков четыре роты,
да дивизия пехоты,
да танкистов целый полк.
Вот какой бы вышел толк!
если эту бороду,
да расстелить по городу.
Ух!

 1929