Катя
КАПОВИЧ

 
* * *

Тонкой линией, бликом в пейзаже
начинает виденье расти,
иль с глазами какая-то лажа,
слеповата была с юности.
Плохо видела зримые вещи,
но зато сквозь колючий туман
рассмотреть могла вещи похлеще,
чем комод и потёртый диван.
И они мною видятся лучше,
и стоят надо мной, как сады,
а в заученном мире всё скучно
от его ломовой простоты.

 
* * *

Кому-то чёрный итог положен
и жажды не утолить,
но что же делать со мною, Боже,
которой охота жить?

Венок возложен на крышку гроба,
идут и поют псалмы,
но что же делать, когда хвороба
любви посильнее тьмы?

Унылым нету числа картинам,
эпохи хоронят прах,
но что мне делать с кустом жасминным
и с ласточкой в небесах?

Льёт теплый ливень из поднебесья,
крепчает листвы броня,
но что мне вспомнить, чтоб все воскресли
на свете, где нет меня?

И с этой музыкой ниоткуда,
которую слышу вдруг,
и я не знаю, откуда чудо –
что с этим поделать, друг?

 
* * *

Кузнечиком часов настенных
измерен ход больших планет,
игра нестрогих переменных,
мир наблюдений и замет.
В движении пружин нещадном
становимся себе равны,
где по троллейбусным площадкам
бьёт током новый век войны.
Пугаемся, читая сводки,
пьём неизменный корвалол,
пока вокруг растут высотки,
холодным небесам укол.
Исчислены в небесной смете,
покуда в теле есть душа,
боимся жизни пуще смерти
и утешаемся, дыша.
И вновь живём по всем приметам,
пьём кисловатое вино,
глядимся в зеркало… Кто это?
Судьбы размытое пятно?
Морщин бесцветные каналы,
в глазах отчаянье углов,
зимы немытые вокзалы –
всего-то, господи, делов.

 
* * *

На город тяжкий сон ложится,
пустеет улиц лабиринт,
«Спи» голосит в тумане птица,
острее пахнет гиацинт.

Зелёные дворы квадратны,
сравнялись с шириной длина,
бросает отблеск на гидранты
двадцативольтная луна.

Непроницаем купол строгий,
и потому слышней стократ,
как стонет колокол далёкий,
звонит нечётко, невпопад.

Идёшь во тьме по тротуару,
бульвар в грязи, как черновик,
но всё ровней, сильней удары,
где колокол дерёт язык.

Скользит по небесам машина,
дышать так трудно, боже мой,
сияет радуга бензина
под бледной фарой голубой.

Не надо ничего на свете
в часы ночные, ничего,
лишь бы внести порядок в эти
удары сердца моего.

Чтоб в этот хаос неурочный
внести предельно точный ритм,
как ровный колокол полночный –
тогда отпустит, отболит.

 
* * *

Над рекою дрожащий осинник,
ледяное биенье в груди,
лес любое ненастье осилит,
как там ветер его ни крути.

Всё сильнее люблю эти своды,
этот створчатый светлый дворец,
поистёршийся блеск позолоты,
где в лишайнике камня торец.

Здесь смыкаются зрелость и детство,
горький корень и неба эмаль,
запустение, солнце, сиеста,
свет-синица и в небе журавль.

Если спросишь меня об отчизне,
я тебе покажу вдалеке:
вон же, видишь, дрожащие листья,
светлый лес, повторённый в реке.

 
* * *

Река внизу, и берег крут
до бледных ив простоволосых,
стрижи, как ножницы, стригут
в клочки белёсый тихий воздух.

Дорога отдаёт тепло,
вокруг неё полынь и пижма,
вода, как жидкое стекло,
течёт, но как-то неподвижно.

Нигде на свете, никогда
мне не бывает так спокойно,
как здесь, где мглистая вода
зеркально заполняет пойму.

Здесь много лет тому назад
я прожила до края юность,
на воду уронила взгляд,
вот отраженье и вернулось.

 
* * *

                               Олегу Дозморову
 
Только-только бросили портфели,
налегке спустились в школьный сад,
как уже сидишь в сыром мотеле,
где матрас уныло полосат.
Молодость, куда ты подевалась,
где родной Рышкановский лесок?
Вдалеке мелькает белый парус,
я упрямо штопаю носок.
Положила лампочку под штопку,
так и сяк иглой кладу стежки,
между делом выпиваю стопку,
океан катает камешки.
Вечер тихо тянется в беседе,
тень на стенке, маленький урод.
С кем я, боже, говорю на свете,
для кого тот парусник плывёт?

Апрель 2024
___________________
© Катя Капович