Стихи Валерия Сухарева 

ПУТЕВОДИТЕЛЬ

Тише, разбудишь пейзаж. В незнакомых краях
прежде привыкни к шуршанию сумерек, елей,
птиц в небесах, чуть полощущих там еле-еле
в них свои крылья. Привыкни в горах
к перемещению светил незнакомых, имён
не называющих путнику, будь в перелине
он иль в опале, тоскуй ли он по балерине,
по белошвейке ли, чьих он касался рамен.
Всякая местность обширней, чем кажется нам.
Птиц в небесах много больше, чем схватишь зрачками.
Уж ли кругами замшелый окутает камень,
шуркнет ли злая сирень по твоим стременам, -
не отвлекайся! Пространство подскажет, куда
двигаться телу, подскажет зрачку ориентиры;
выберет город, вино и подобье квартиры,
и отразит тебя… Так отражает вода.
Так отражает вода свод небес, полукруг
тех лиловых ветвей, что на небе, как вены
и как прожилки на мраморе… То есть мгновенно
вас отражает пространство, ни ног, и ни рук
не оставляя следов на себе ваших, но
помня названье вина, номер комнаты, где вы
спали, крошили, грешили при помощи девы…
«Он здесь бывал», - скажет воздух. И скрипнет окно.
Воздух, пейзаж или злую сирень - всё равно,
что ты припомнишь, поскольку пространство в итоге
всё же забудет тебя, сколь ни помни дороги,
камня, ужа и сирени, шуршащей в окно.
Тише, разбудишь пейзаж, выходящий за край
и разумения, и обозрения, всадник.
Что впереди? Небеса, то есть времени задник…
Здравствуй, пространство, зане я не молвил: «Прощай».

***

У ПАМЯТНИКА П.

Глипты старого льда, новодел сосулек,
александриты дня, лиловые призмы сумерек,
вполне третьяковский пейзаж: серовы, суриковы…

Не достает героя, главной фигуры.
Оперный – как восклицание архитектуры,
шершавое тутти трелей и фиоритуры.

Теперь – окончательно вечер, черты и изгибы
декольтированной тишины, чьи снежные грыжи и глыбы
мрамореют на фоне моря… «Друг милый, Вы бы

не отказались, идя со мною, взглянуть на это,
как на некий приятный эскиз конца света?
Тогда Вам замерзший фонтан вместо букета».

Романтическая особа, стряхнувши пепел,
не нашла это ни преднамеренным, ни нелепым,
добавив, что памятник Пушкину лучше склепа.

И – никакой эстетики, дымная даль бульвара,
римское «пять» - две тени, точнее – пара,
прикрывшая поцелуй драконами пара.

***

В озаренный ливнем сумрак того квартала,
где картаво стучалась вода в водостоках,
в хромой коридор балконов, арок, порталов,
в тупик перспективы без запада и востока,-
сюда третьего дня, как с перепою, зашла
зима, опробовав крыши, ступени, капоты:
легла, не подтаивая, припорошила шлак
последней листвы, затуманила потом
потекшие стекла (в них прохожий сочился);
далекое тра-ла-ла церкви в тумане –
как мир больших величин, разъятый на числа,
а лучше – как мелочь или ключи в кармане.
Осень качнулась и спряталась в разные щели,
щели законопатили, сменили походку,
и гардероб, и сны; перестроились еле-еле,
и начали заново, делая вид, что в охотку.
Декабрь похож на витрины больших магазинов:
шубы на буратинах, в стразах унты, и яркий,
как бессмертие, фон подсветки: сине-
лиловый – ей-Богу, от мертвых живым подарки.

***

Остывший чай заката, и наискосок
и порознь гуси в небе тянут выи;
у променада шторм, и в рытвинах песок,
и ревуны гудят сторожевые.

Ноябрь лежит, как медная доска,
на этих склонах, склонных к анемии,
прохожего спина - она тоска,
и драпает под ветром драп... Прими я

еще грамм двести - стану громко петь
из "Тоски" или "Битлз" или марши,
один на склонах, в лиственной толпе,
и дело это в общем-то не ваше.

Уже по вечерам седеет ствол
платана и упорствуют эолы,
раскачивая тяжких штор подол,
и отсвет ночника метут подолы.

И в доме тишина. Она сидит
в пижаме в кресле, и меня листает,
и жадный полумрак дает в кредит
и блик, и тень. Их розница простая

вас примиряет с жизнью за окном,
с тоской водопровода в полвторого;
и воздух спит, мерцает волокно
ноябрьских заморозков, и пустеет слово,

слетая сгустком пара изо рта,
драконом смысла, что давно утрачен...
На перекрестке пляшет пустота,
чтобы согреться так или иначе.

***

ЦИКЛОН

Ночная сорочка в мелкий и рыжий
Листок – это и есть туман
В ноябре, в перспективе улицы, ближе
К вечеру, и когда с ума
Сходит листва, в тираж выпадая,
И явственней радикулит
Округи в дрожащих окнах трамвая
И банных на вид.
Падёж листвы, как в полях – поголовья
Под вирусом первой крупы;
И у стволов тоска воловья,
У воздуха привкус рапы.
И, донашивая демисезонное
(Как я свои мысли о лете),
Женщины изрешечены озоном
И дрессируемы плетью
Ветра с моря; ту-степ и жига
На остановках и на углах…
Северо-причерноморское иго –
Что христианину Аллах.
И никто не сулит ни зимы в завалах,
Ни мягкой – вообще ничего.
Собаки в замусоренных подвалах
Глазами вращают – во!
Душа – не барометр, ей, может статься,
Досталось уже давно
И от этих ветров, и летящих акаций
В распахнутое окно.

***

Не важно видеть дождь, важнее - слышать.
Поворотясь спиною иль виском
к мерцанию стекла; стекает дом
фасадом на асфальт, стекают крыши,
и небеса, как фольга подо льдом,
и кровь идет по венам тише.

Не важно видеть дождь, важнее - слышать,
снимая со зрачка всю эту пыль
стремящейся воды, автомобиль,
что рассекая лужу, воду лижет,
сворачивая отраженья, иль
разбрасывая - дальше или ближе.

Пасхальный вечер, и стоят хлеба,
залитые как бы фонарным светом.
Глазурь отковырни, а там - судьба
изюмом, что таится в тесте этом.


***

Дервиши у наливаек, с мутными от снегопада
взорами, с глиняной кожей висков и пергаментом
костлявых кистей, - этим все время надо:
и когда подтаивает, и когда метет.
Это – гетто иного опыта, если проще –
Дао города, всепогодность как декабризм,
а площадь любая сгодится; им подошла бы и роща,
если б там наливали; и оптимизм
этих субъектов пространства вогнать способен
в трепет не только фасады в лужах, но
и само мироустройство; пьянственные особы –
они, как иммортели, чье волокно
обречено под любыми ветрами, в любое
время года поддерживать соков ток,
благодаря возгонке лимфы; со странной любовью
глядят они в свою вечность, на свой восток.


***

Бесцветней серого, невзрачней голубого
и мерзче розового, словом - сразу три
в холодном небе ; вот тебе забава,
друг Левитан, возьми и повтори.
В подветренных кустах шуршат листвою
эолы и собаки этих мест,
отряд ОМОНа, схожий с татарвою,
дает круги с зигзагами окрест.
Ученья в парке… А у нас тут пьянка,
и мы их видим, а они нас нет;
профессор, защитившись, хуторянку
наплясывает, выпивши вполне.
Двадцатилетней давности студенты
пируют с аспирантками; зима
им молодость ссужает под проценты
и, с ними заодно, пьяна сама.


***

Из сказанного запомнилось: небо в снегу,
фонарный плафон, о который ушибся вечер,
набросок фасада, который уже не смогу
дорисовать по памяти, не изувечив
общего замысла…
Из виденного - удержал
немотствующие междометья внутренней речи,
и мысли слипались, как нули дележа,-
так я понял тебя при первой встрече.

Отчего же нет в тебе ясности? И отчего
то, что любой без труда возьмет и оценит,
для тебя непременно - заносчивость иль колдовство,
репетиция второстепенной роли на сцене?

Но как хороша ты бываешь в блеске своих
ложных предчувствий, снов на фрейдистской подкладке,
как ты умеешь меня оставлять в живых,
чтобы добить потом, доканать украдкой!

Так и останься там, на своих путях,
в рощах, где идолы длят свои тени, друиды бродят,
при озареньях своих оставайся да при новостях,
глубоко безразличных моей человечьей природе.


***

Демоны не-понимания, ангелы мщения, -
вот они, гляди, тут как тут...
И как же теперь не попросишь прощения
у тех? Хотя все равно умрут,
унося сожаление - в лучшем случае, или
гнев - что хуже; но нам они
не станут уже ни ближе, ни дальше; простили
иль не простили, - все поглощают дни.
Так, по разные стороны океана,
могут аукаться эфиоп и грек;
и птицы морские, в том не видя обмана,
передают, не переводя, кто и что изрек.
Но это - примета больших расстояний,
и, сколь ни чуток радар, искаженный сигнал
вводит всех в заблужденье: ни ты, ни я не
виноваты в том, что таков финал.
Вот и выходит, что извинения всуе...
Поднесь из небытия и тумана рукой
кто-то машет, пустое пространство тасуя
над океаном ли, над рекой.


***

СОНЕТ

Во сне - снега, и заметенных га
кипящий холод; не ступай, нога,
по мраморному моргу декабря -
испепелишься задарма и зря.

Пурга над полем, как факсимиле
далеких сих, что были на земле.
Что помнить их, зачем им наши сны?
Их души охладели и ясны,

как силуэты ясеней и лип
на зимнем горизонте; всякий всхлип
о них - уступка: как небытию,

так и фантазиям о нем; их путь
не нашею верстою простегнуть,
и прошлое - короткий миг отплытия.


***

У ЕГЕРЯ

1

Сумерки, загород. Демисезонный лес
сосен и пихт предлагает встать на лыжню;
белка нюхает снег; и в небесный собес
поднимается дух поленьев, похожий на «ню»
Ренуара; дух очага, самогона, собак;
егерь, вернувшись с разъездов, поет э-ге-ге
в сумрак опушки; жена молодая никак
не доберется сюда; и – сливками на твороге –
глянец фонарный блестит на снегу, маргинал;
снегирь – гранатовым зернышком, дятел стучит
«зингером», прошивая кору; и ложатся в пенал
оврага тени дерев; и поленья толпятся в печи.

2

Снег, как всякое большинство, диктует права
и вкусы на цвет, на местность, блюдет устав;
по-лисьи искрится наст, и в печи татарва
поленьев мычит на монгольском, гореть устав.
Вне ограды – зга и декабрь, и свист
некоего соприсутствия, но не видать лица;
Вдоль следы, поперек, поляна – маршрутный лист,
столько следов, что не вставить свово словца.
Вне ограды – зима, а в ограде – свет,
желтый (ромбом) и бледный, как чай спитой.
Выбора времени года и жизни – нет,
и тропа, не сужаясь в точку, выглядит запятой.


***

КАТАСТРОФЫ

1.

Представим: выдумки дыма на горизонте,
Либо поезд в степи, либо изба сгорела;
Обветренное лицо пространства глядит на порог
Не - бытия, распада; вполне поганая
Картинка из Интернета; и всюду люди.
Нельзя унести домой останки прежде
Любимого тела - оплакать можно, и сжечь
Тоже; несчастные дерева по бокам
Событий стоят, не зная - куда девать им ветки;
И птица делает вид, что не видела ужас.

2.

Мы говорим своим близким, хорошим, родным,
Мы им рассказываем сны - то, что не видели
Воочию, и говорим: Боимся, а вдруг
Выдумки дыма, поезд, изба (что угодно), -
Вдруг они будут во снах; мы боимся, прикрыв
Рукою глаза… Но надо готовиться к страху.
Построй себе новый дом изнутри, построй
В шеренгу и по шнурку все беды и страхи,
Останься с ними что называется - баш-
На - баш, отбойся, отбейся… Фигня, не вышло.

3.

Я бы убил почтальона за то, что он
Приносит любимым моим шершавость конверта,
То есть - убил бы саму возможность не-соприкосновенья.
Мы говорим своим близким, что мы еще с ними,
А сами плевать мы хотели на всех этих бледных тунгусов.
И весь этот мезальянс мотылька на плафоне,
С узорным панбархатом (гобелен, зряшная радость),-
Все это - где-то там, в далеких суглинках и карстах;
Там, где-то там, где ставшие мрамором,
Наши лица, с провалившимся внутрь зрачком,-
Именно там бесполезный гумус глядит на солнце.

4.

Иногда может и показаться, что
Жизнь - это сумма собранных, но
Не взятых с собой чемоданов: изолента, веревки,
Чайник на проволоке; и нет нам силы тащить;
Давай оставим перрону весь этот бебех.
Мы никуда не уехали, мы не всех
Похоронили, оставив с носом слепую случайность;
Мы прячем свои жернова и пшеницу в таких
Потаенных амбарах, что случаю не докапаться.
А солнышко злое (небесная эта химчистка),