Леонид Владимирович Киселёв (21 сентября 1946, Киев — 19 октября 1968, Киев) — русский и украинский поэт (писал на двух языках). Писать стихи Леонид начал в 11 лет.
Киевлянин по рождению и воспитанию, он вырос в интеллигентной семье — дом его отца — писателя Владимира Киселева — был в 50–60-е годы одним из центров интеллектуальной жизни Киева. В доме, где он рос, знали цену слову, и люди, приходившие сюда (а среди них – Виктор Некрасов, Иван Драч, Гелий Снегирев), учили тому, что синонимом сказанному слову бывает сама жизнь. Отсюда его ранняя эрудиция и свободная ориентация в мировой литературе и мировой культуре.
Биографии у него не было. Учился в школе, поступил на филологический факультет университета, не успев его окончить, умер в 22 года от лейкоза, в то время неизлечимого.
Ещё будучи школьником, опубликовал подборку стихов в «Новом мире» (1963, № 3).
Леонид Киселев. Стихи на русском языке
***
Вы любите чужие города?
Внезапность поворотов и подъемов,
И там, где полагалось быть Подолу,
Морские волны, синяя вода.
Мне города являются во сне,
Похожие на маленький мой Киев,
И все таки немного не такие.
В них что-то есть. Они созвучны мне.
Я тоже снюсь кому-то по ночам
В далеком царстве сосен и метелей,
Добрей и чище, чем на самом деле.
Пусть много городов приснится вам.
1965
* * *
Словно Отечество, или отчество,
Или легкий утренний сон,
Я храню свое одиночество,
Мой единственный бастион.
В этом мире легко и прибыльно
Раздарить себя по частям,
Чтоб доверчиво белки прыгали
На колени моим гостям.
1965
***
Торопятся поэты и цари.
Для них малы отпущенные годы.
К поэтам ясность строчки и свобода
Приходят поздно, что ни говори.
И у царей достаточно забот —
Держава не прочней, чем столбик ртутный.
Повесить всех врагов ужасно трудно,
Вдруг кто-нибудь остался, вдруг живет.
Но умирают в юности поэты
И в очень древнем возрасте цари.
И остается песня недопетой,
И корчатся на плахе бунтари.
1965
***
Старая площадь
Полет веков. А, может быть, потоп,
Лавины дней, мгновений водопады?
И ратуши квадратная громада
Под их удары подставляет лоб.
Полет веков. А, может быть, пожар,
И звон мечей, и зарево и ржанье?
И по ночам не спится горожанам,
И площадь охраняют сторожа.
Полет веков. А, может быть, полет,
Высокий дух погони за грядущим?
В колонне первомайской он созвучен
Весенним дням и флагами цветет.
На площади изломанная тень
Деревьев, на рассвете невесомых,
И дети спят — да будет легким сон их!
И бьют часы — да будет новый день!
1966
***
Как моя вселенная мала!
В десяти шагах стена тумана.
И тревога в сердце, словно рана,
И в ушах звенят колокола.
Это осень. Ранняя пора,
Но уже подсчитаны приметы:
По этапу в ссылку гонит ветер
Вместе с паутиной паука.
Лужицы в прозрачном серебре,
Словно в запечатанном конверте.
Маленький эскиз. Набросок смерти —
Пасмурное утро в сентябре.
1967
***
В горнице прибрала, тесто замесила.
Приходи, Мессия.
Самовар начищен, полыхает медью,
Почему ты медлишь?
Спят мои подруги в той далекой дали,
Уж они-то ждали!
На войне погибли оба мои сына,
Приходи, Мессия.
1967
***
Язык не может сразу умереть,
Скоропостижно люди умирают,
Но медленно озера высыхают,
И тихо высыхают русла рек.
Язык заброшен, но ни днесь, ни впредь
Своей вины ничем не искупить нам.
В ночной тиши за горло схватит бред,
И днем самих себя нам будет стыдно.
Он бьется перепелкою в сетях,
Расставленных вечернею газетой,
И вспыхивает пламенем в стихах
Тычины — гениального поэта.
Язык не может сразу умереть.
1967
***
Жизнь и смерть
Дульсинеи Тобосской
В забытом богом и людьми селенье,
Где умирали в основном от скуки,
И умирающих цирюльник местный
Кровопусканьем к жизни возвращал,
Единственным служили развлеченьем
Ходившие о Дульсинее слухи.
Мамаши глупым дочерям-невестам
Внушали, от волненья трепеща:
Она когда-то спуталась с Кеханой
И без церковного на то благословенья…
Сначала дочки глазки потупляли,
Потом алели, словно маков цвет.
Все сверстники ее давно женаты,
Но ей не отыскать в родном селенье
Вовеки мужа. Жизнь ее печальна,
И после смерти ей в аду гореть.
Зимою Дульсинея простудилась
И умерла. Священник деревенский
Примчался причащать ее, надеясь
Пикантные подробности узнать,
Но опоздал и брел назад уныло,
О резком ветре отзываясь резко.
А впрочем, много женщин, вдов и девиц
Участье приняли в похоронах.
1967
***
На деревенском кладбищем кресты —
Граненые дубовые поленья.
Глубокие, похожие на шрамы,
Кривые буквы скупо сообщают:
Иван, Петро, Христина, Евдокия.
Стоят две даты по краям креста.
И все кибернетические коды,
Громоздкие расчеты траекторий
Для бомб и баллистических ракет
Поместятся в короком промежутке
Меж этих двух четырехзначных чисел.
Я пробую представить эту смерть —
В углу, под образами, а сорочка
Бела, как сахар, и чиста, как смерть.
И все село приходит хоронить,
И все село приходит помянуть
Стаканом самогона. Я припомнил
Особый терпкий привкус самогона
И понял я, что это — привкус горя,
Неповторимый аромат беды.
1967
***
Игра в слова — нелегкая игра.
Здесь правила таинственны и строги.
Лишь поначалу кажется, что строки
Соскальзывают с кончика пера.
Мы так спешили в этот шумный цех
Где вечный праздник, вечное веселье.
Теперь у нас не комнаты, а кельи
И горький хлеб у нас, и горький смех.
1967
***
Что-то стал я выпадать
Из игры по вашим правилам.
Не лгала и не лукавила,
И тотчас дала понять:
Дескать, начал выпадать
Из игры по нашим правилам.
Не пойму я ваших дел:
Все вы пишете и строитесь,
И все время беспокоитесь,
Будто есть такой предел,
Что успеешь — схватишь втрое здесь,
Не успеешь — прогорел.
Ну, спасибо за хлеб-соль
И покамест до свидания.
Может, свидимся. Заранее
Кто предскажет нашу роль —
Всхлип трехрядного страдания
Или брамсовская боль.
Мне вас не за что любить.
Огляделся я — и вдруг
Вижу — нету основания.
Пятый круг соревнования
И девятый Дантов круг.
Пеленает синий бред
Синий стон и белых страх,
Белый ужас! — потолок еще,
Небо — белое полотнище
На заборах и домах.
1968
***
Суматоха смены декораций,
У дождей октябрьских суета.
Это листья. Как они ложатся —
Брызги краски в плоскости холста.
Это птицы. Как они боятся
Покидать знакомые места.
Это листья — как они кружатся!
Мне на грудь упало два листа.
1968
***
Октябрь
И вовсе не от холода продрог я,
И не от ветра на щеке слеза,
А потому, что с неба смотрят строго
Холодные глубокие глаза.
1968
Посетители, находящиеся в группе Гости, не могут оставлять комментарии к данной публикации.