Надежда Васильева (Петрозаводск, Карелия)

                                              (Повесть в новеллах) 

         Люблю дороги! И все равно, куда ехать. И все равно, каким видом транспорта. Лишь бы двигаться вперед. И чтобы менялись перед глазами пейзажи, ситуации, лица. Разговор с попутчиками всегда на редкость доверительный. Уж очень точно подметил это автор одной из любимых песен:  

                        Давай с тобой поговорим,

                        Прости, не знаю, как зовут.

                        Но открывается  другим все,           

                        Что для близких берегут...

                        (Здесь и далее используются стихи из песни Олега Митяева).

            Внимательно вглядываешься в глаза напротив и видишь чужие заботы, проблемы, радости, печали. И даже читаешь мысли... Стоит притихнуть, сделаться серой мышью, прикрыть невидимой завесой свой мир, и сразу на сцене жизни появляются яркие персонажи, и ты  становишься зрителем интереснейшего спектакля. 

            Чаще всего приходилось ездить на поезде, в студенческую пору. Старались достать билеты не на почтово-багажный, а на «веселый», то есть скорый поезд. Выражение "Время - деньги" было в обиходе уже и тогда. Скорые поезда были всегда переполнены,  место доставалось лишь на боковой полке. Как правило, боковые места и освобождались быстрее. Это позволяло переходить из одного купе в другое. Колеса весело отстукивали свой излюбленный мотив. И мир вокруг жил радостным ожиданием перемен. Потому что впереди - праздник, либо выходной, в юности это почти одно и то же. Интерес к студенту небольшой.  Зададут пару ничего не значащих вопросов:

            - Домой едешь?

            - Угу.

            - На праздник?

            - Ага.

            - Где учишься?

            На третий вопрос, как правило, уже не ждут ответа. Потому как, какая кому разница «где»?  И вот тебя оставляют в покое, ты - зритель в живой темноте зала. И занавес поднимается. Даже сейчас, спустя столько лет, детально вспоминаются многие дорожные истории. Будто услышаны они были не тридцать лет, а несколько дней назад.

КУПЕ ПЕРВОЕ. «СВАХА» 

            На вид ей было лет сорок пять. Нам, двадцатилетним, в ту пору это казалось очень много. Вместе с сумкой и чемоданом женщина внесла с собой в купе столько шума и суеты, что все пассажиры разом зашевелились, задвигались, словно попали под какую-то взрывную волну. Бойкая попутчица махала кому-то в окно, посылала воздушные поцелуи, немыми знаками давала мужчине за окном последние «ценные указания». Было видно, что в ней, как в хорошем вине, бродят организаторские способности. Таких людей обычно тяготит людское молчание. Их хлебом не корми,  дай всех познакомить и объединить общей темой разговора. Как только платформа стала медленно уплывать назад, все обернулись на ее громкий голос:

- Ну что? Так и будем всю дорогу молчать? Давайте знакомиться. Меня Тамарой Петровной величать. Еду к сестре в гости. Мужика своего, - она небрежно махнула рукой в сторону окна, - не взяла. Три дня подряд отпил. Пусть просыхает. А ты, бабуленька, куда путь держишь?  - обратилась она к круглолицей старушке, которая стеснительно разглаживала на коленях свой парадно-выходной сарафан. - К дочке, небось? 

Та, радушно улыбнувшись, кивнула. И на щеках заиграли ямочки.

- Хорошее дело. Дочь-то, она всегда к матери ближе. А, папаша, видать, к сыну? - Перевела она стрелку разговора на строгого худощавого старика, что сидел напротив. Тот тоже охотно поддакнул. 

Тамара Петровна по-свойски, без церемоний, называла всех на "ты". Людей в купе это, видимо, не задевало. Ну, хочет человек к тебе поближе быть, на одну  ступеньку с тобой встать, пусть потешится. Всё равно скоро выходить. В малом пространстве общественного транспорта, хочешь, не хочешь, а боками обтираться друг об друга приходится. 

- И тоже, видать, один живешь? - в упор, с нескрываемым интересом, разглядывала она старика.

- Один, дочка, один, - посетовал тот. - И видно было, что обстоятельство это его волнует.

- Одному худо! - сочувственно вздохнула Тамара Петровна. - Годков-то тебе, вижу, много, но ты еще о-го-го! Вон, какой взгляд острый!  - игриво подмигнула она старушке. - Орел, да и только!  

            Дед, польщённый похвалой, довольно погладил усы. А усы у него были чапаевские. Не усы - усищи!  И это тоже не ушло от внимания Тамары Петровны.

            - Тебя, папаша, поди, Василием Ивановичем зовут?

            - Угадала. Прямо в самую точку! - искренне удивился старик.

            - Работа у меня такая. Зав. клубом работаю, взгляд на людей намётан. Я и бабулю сейчас вычислю... 

            Старушка, готовясь к эксперименту, на всякий случай, поправила на голове штапельный платок, выправляя из-под него пухлые щеки.

            - Марией Ивановной будете?

            - Почти так, - удивленно кивнула та.  - Только не Ивановна, батюшку маво Михаилом звали.

            - Вы что, с одной деревни? - дотошно пытала их словоохотливая попутчица.

            - Нет, нет, мы с ним не знакомые, - торопливо, словно испугавшись чего-то, сказала бабулька.

            - А зря! - будто только этого и ждала Тамара Петровна. - Смотрю на вас - душа радуется: какая  бы пара была! А? Или не так?

            Дедуля  усмехнулся, подкрутил кончики и без того острых усов.  Бросил оценивающий взгляд на бабульку. Та вспыхнула и  повела плечами. Интрига завязалась. Всеобщее внимание устремилось на новоиспечённую «сваху». Публика ждала развития событий. И женщина быстро вошла в роль.

- И то, правда, что по одному пропадать? Внуки, поди, уж выращены. Дети - отрезанный ломоть.

- Что верно - то верно, - согласился Василий Иванович. - У меня уж правнуков пруд пруди! Да и пра-пра есть, чего греха таить! Мне уж годков-то знаете сколько?

- Мужчине можно свой возраст сказать, - разрешила сваха. - Житейский опыт - мужское богатство.

- Я пожил. Девятый десяток уже. Всякого на своем веку видывал.

Тема разговора старику явно нравилась, как и сама бабулька, что так и пышила теплом да мягкостью. Круглое улыбчивое лицо ее разрозовелось от давно забытого внимания к собственной персоне. Ей тоже не терпелось вступить в разговор.

- Я тоже прабабка давно.

Тамара Петровна, будто, только этого и ждала. Зацепив стариков за живое, круто взяла «быка за рога».

            - Супруга-то умерла давненько, Василий Иванович?

            - Да уж лет семь как. Инсульт случился. Картошку окучивала. Ой, она у меня и работящая была... 

            - А у маво хозяина - инфаркт. За дровами ехал... Четыре зимы уж как без него, - горько запричитала бабулька. 

            - Ну и забудем о плохом, - быстро подытожила  сваха. - Пусть земля им пухом. А живым о живом думать надо. В своем домике так и живешь? - участливо посмотрела она на взбодрившегося деда. 

            - А где ж еще? И коз держу. Молоко, оно надо. Курей шесть штук. Собака, кот - словом, хозяйство. 

            - На кого ж всех оставил? 

            - Сосед обрядит, договорились.

            - И у тебя, бабуль, скотинка имеется?

            - Не! - как от назойливой мухи, отмахнулась та. - Как сам-то помер, распродала всё.  Грядки есть. И картошку, и лук, и клубнику сажу.

            - Клубника - баловство, - поднял на неё колючую бровь дед.

            - Ну, не скажи! - ласково сняла неловкость с его категоричных слов Тамара Петровна. - Ты просто блинчиков с клубничным вареньем давно не едал, Василий, свет, Иванович! 

            Тот промолчал. Снова выглянул на бабулю. И глаза оживились еще больше. Расправил плечи «оксакал», заводил острым носом. Бабуля зарделась и тоже украдкой на деда - зырк да зырк! 

- А дети-то не против будут, коль сойдётесь? - хитро прищурилась Тамара Петровна. 

- А чего им? Кому мы нынче нужны? Им - гора с плеч! Заботы поубавится, - первым откликнулся дед. 

- А твоя доченька, Мария Михайловна? К себе, небось, зовёт, с правнуками нянчиться? 

- Не-е-е! - покачала головой бабулька. - Места у них нету. Квартира двухкомнатная. А правнуки в детский сад ходят. Там с ними много занимаются. Оба английский учат. Я к ним на праздник только, навестить…

            - Чья станция раньше? Кому первому сходить? - умело вела своё дело сваха. - Дочка-то, бабуль, где живёт?

            - В городе.

- А твой сын, папаша?

            - В районном центре.  Часа два до города не доезжая…

            - Торопиться надо! - потерла ладони Тамара Петровна. - У кого бутылочка винца имеется? Обмыть это дело надо!

            Бабулька стала рыться в котомке. 

            - Вот, попробуйте! Винцо-то я своё делаю. У меня кустов много. Смородиновое. 

            В протянутых руках вмиг появились стаканы, словно соседи по купе только и ждали угощения.

            Дед крякнул, расправил усы, выставил углом локоть, как заправский военный. Ждал слова свахи. И та не растерялась.

            - Стало быть, по рукам! Обменяйтесь адресами, поговорите с детьми и, Василий Иванович, засылайте сватов. Ну, вот и тост созрел: за «рукобитье»!

            Закусив печеньем, сваха собственноручно принялась записывать адреса. Выводила буквы отчётливо и крупно: «Орлов Василий Иванович. Деревня Замогилье», «Филиппова Мария Михайловна. Деревня Погребище».  Дед убрал адрес в потайной карман серого пиджака. Бабулька спрятала блокнотный листок во внутренний кармашек хозяйственной сумки. Выпитое винцо подбило к откровению. Дед, поглаживая усы, принялся рассказывать о войне, о боевых подвигах. Молодёжь, от нечего делать, послушно внимала. Это распаляло рассказчика ещё больше. Бабулька умиленно качала головой. Старик держался гордо, старался почти не смотреть на будущую супружницу. А зря! Оставшись без внимания, та задремала. Пухлые губы её стали издавать какие-то булькающие звуки. Сморило, бедную, монотонной дорогой да сладким винцом. Дед, увидев это,  замолчал, словно его заткнули. Соколиный взгляд потух, острые плечи обвисли, как рубаха на сломанной вешалке.  Сваха беспокойно заёрзала на месте. Стала тихонько попихивать бабульку под круглый локоть. Но та, перекинув голову на другое плечо, выдала такие «трели», что молодёжь тихонько захихикала. Дед разом скукожился и тоже закрыл глаза. Видать, от стыда. Надо было как-то спасать ситуацию. 

-        Крепкий сон - крепкое здоровье, - тихонько запела сваха, пытаясь 

загладить неловкость ситуации. 

            Но дед, строго взглянув на нее, сухо изрек:

            - Куда мне такаязасоня! До сих пор жил один и дальше проживу!

            Достал из-под полки старенький рюкзак, надел куртку и, подняв руку «Бывайте!» заторопился по узкому коридору к выходу. Сваха сделала такую гримасу, от которой мы, молодежь, прыснули в кулак. А бабуля продолжала безмятежно похрапывать, склонив седую голову на пышную грудь.

            Поезд замедлил ход. Все невольно подались к окну. Деда встречал сын, как две капли воды похожий на отца, разве что чуть полнее его и проворнее в походке. Сваха напряженно ждала от деда хоть какого-то знака внимания, но тот даже не удостоил их прощальным взглядом. 

            - Крепкий орешек! - покачала головой сваха. - Не дай-то Бог нашей бабуле на старости лет под его дудку плясать! Видать, южных кровей...  И нравы в семье крутые. Там и сын, по всему видать, хорош гусь! Так что пусть бабуля спит спокойно. Нет худа без добра! 

             Сказала, как подытожила, и в купе установилась согласная тишина. Сваха зазевала, прислонилась головой к стенке купе и тоже задремала. 

                                                          *  *  * 

            Из соседнего купе раздались мужские голоса. Театр жизни приподнял занавес нового представления и увлек  в еще один, не менее интересный мир. Только на этот раз это уже был «Театр у микрофона», потому как собеседников было не видно. Лидировал один густой и зычный голос. Другой звучал глухо и еле слышно, как из суфлерской будки. Слышно было, что вопросы задает, а какие - не разобрать. Зато ответы завораживали своей нескрываемой страстностью. Судя по голосу, говорящий был  крепким, бравым мужичком лет шестидесяти, из небольших начальников, на которых, как говорится, держится мир.

Купе второе. «Братья» 

            - Я-то - что! Во мне всяких кровей намешано. Знал бы ты, какой у меня дед был! У-у-у! Чистокровный поляк. У него справный домяга был на юге Белоруссии. Таких, как он, мужиков еще поискать надо! До ста пяти лет дожил. И жил бы еще, да надорвался. Дрова в гору на лошади вез. Гололёд стоял, а  лошадь неподкованная. Все спотыкалась да на колени падала. Не сгляделся старик, распряг коня да сам в оглобли встал. Вытащил воз. Домой пришёл и говорит бабке: «Баню топи. Детей, внуков, правнуков собирай. В мир иной отходить буду».  Бабка давай всех созывать. Шестнадцать детей, тридцать внуков, восемь правнуков. Как сейчас помню,  в дом входили, молча, один за другим, на лавки рассаживались. Первым голоса никто подать не смел. Ждали, что дед скажет. Тот вышел  из бани в преисподнем. Помолился на образа, удалился за цветастую занавес  сменить потное нижнее бельё на свежее. Вышел к столу, налил чаю из самовара, неторопливо так попил с мёдом. Лёг на лавку и стал молча всех взглядом обводить. Прощался ... До сих пор этот взгляд его помню! Потом отвернулся к стене. Все продолжали сидеть молча. Такой порядок в семье был. Час прошёл, второй… Бабуля поднялась, подошла к нему, тронула за плечо. И упала на колени перед иконой: «Господи! Прости и упокой его душу грешную!». Вот так-то!

            Голос затих. И только колеса чеканили версты и минуты.

            - А еще про отца расскажу. Он у меня тоже  дюжой был. Ростом выше двух метров. И "коммуняка" до мозга костей. Вишь, как, бывает, судьба распорядится! В одной семье один брат забелых, другой - за красных. Сошлись как-то оба разом под родительской крышей, как коса на камень нашла. И давай каждый свою правду-матку доказывать. Куда там кулакам! За кобуру хватались. Матушка промеж них грудью встала: "Не позволю в отчем доме крови пролиться! Сначала меня убейте!" Потупили чёрные взгляды в пол. В баню вместе сходили, чаю попили. С родителями распрощались. И - в разные стороны. Это пока на глазах были... Только рази злобе остановиться, коль моча в голову ударила. Только родительский кров скрылся из виду - мой батяня разворот на все сто восемьдесят градусов и за дядькой бежать. Тот ему в ногу выстрелил. А батяня, раненый уже, двенадцать верст за братом бежал. Догнал-таки! Связал и чекистам сдал. Дядька долго в тюрьме сидел. А как вышел - учительствовать подался. До последних дней в школе работал, последнее время директором. 

            И снова стучат колеса по шпалам, бегут воспоминания, спотыкаясь на ухабах никем не мощеной дороги  жизни. 

            - А у самого у меня вот что приключилось... Клещ укусил. Энцифалитный. Из двенадцати видов самый опасный. Еле выжил тогда. Лекарство какое-то вводили через кожу в барокамере. Лечение это дорого стоило, по цене в ту пору равнозначной легковой машине. Жена была согласна отдать всё, только чтоб, значит, вылечили. Ох, и любила она меня! Хотя - почему «любила»? До сих пор любит. Она мне троюродной сестрой приходится. Я ее как увидел, слово себе дал: будь я - не я, если эта девка не моя! А я, как слово себе дам - лоб расшибу, а своего добьюсь. Такой вот упертый. Ох, и красивая была!... Волосы черные, вьются, глаза и походка, как у газели. Талия тонкая, бедра широкие. Словом, мой вкус. Она и сейчас не худая. Все в пропорции. Один вечер всего я тогда с ней поговорил. А на другой день укатила моя принцесса по распределению, в какую-то тьму тараканью. Я это не для красного словца, про тараканов-то… Фельдшер она по образованию. В лесной поселок попала, где тараканы по опилкам тучами 

ходили. Нынче себе такого и представить трудно. Но было. Видит Бог, не вру. Я только работать начинал. В первый же выходной и рванул к ней. Ни дорог путных, ни автобусных рейсов туда не было, одни лесовозы. Как добрался уж и не помню. А вот взгляд ее в сердце зарубкой остался. В понедельник потащил ее в районный центр заявление в ЗАГС подавать. Только подали, и тут  парень её из армии вернулся. Она с ним переписывалась. Раньше ведь ничего плохого до свадьбы меж молодыми не было. Девчонки честь свою блюли. И всё равно дрались! Честно дрались, один на один, хоть родни у него пол поселка. Могли бы такое месиво из меня сделать! Махались, покуда любушка моя не заявилась. Спасла ситуацию. Дружку своему призналась, что любит меня. Тот сплюнул кровь, тряхнул чубом и отвалил. И больше на драки не заводился. При встрече молча руку друг другу жали и расходились восвояси. Выбор женский ценился. По понятиям жили…

            Молчание затянулось. За окошком недоверчиво колыхала желтой шевелюрой степь. Но упрямые колеса твердили свое: "Так-так-так! Так-так-так! Так-так-так!" И будто в подтверждение этих слов по радио спокойный голос выводил под гитарный аккомпанемент:

                        Ты помнишь, верили всерьез 

                        Во все, что ветер принесет.

                        Сейчас же хочется до слез,

                        А вот не верится и все!

                        И пусть в нас будничная хмарь

                        Не утомит желанья жить,

                        Но праздниками календарь уже не трогает души.

                                   По- новому, по-новому торопит кто-то жить,

                                   И все ж, дай Бог, по-старому нам чем-то дорожить.

                                   Бегут колеса по степи, отстукивая стэп.

                                   Гляди в окошко, не гляди, а все едино - степь.

                                   Гляди в окошко, не гляди... 

                                                           *  *  * 

            Люблю дороги ещё и потому, что есть, наконец, время и возможность отпустить мысли в свободный полёт и с интересом  наблюдать за тем, куда поманит их затейливая память. Но при этом нельзя терять бдительности. Бывает, нахлынет такое!.. Все неприятное надо решительно гнать прочь! Обычно оно не возвращается. А уж если попался назойливый случай, тут лучше отдать внимание чужой проблеме. Это помогает, потому что всё познаётся в сравнении. 

Чужое откровение притягивает внимание также магически, как притягивает взор дрожащее пламя одинокой свечи в густой темноте равнодушного пространства. 

Купе третье: «Тыбы!» 

            - Давай выпьем за нас, мужиков! - полушепотом прозвучал чей-то голос. - И фляжку сразу спрячем, потому что не положено в поезде спиртное распивать. Проводница увидит - шуму не уберешься. А то и ссадить на первой станции могут. Нынче милиция бдит. Ну, а с другой стороны, как за знакомство не выпить! Грех! К тому же, не пьем, а лечимся, спирт это медицинский на лимонных корках настоянный. У меня жена медик. 

            Тишина наполнилась множеством предательских звуков. Что-то забулькало, звякнули, прижавшись  друг к другу, подстаканники, как-то разом крякнули обожженные спиртом глотки и жадно стали всасывать в себя спасительный воздух.

            - Не люблю я баб! До чего сволочные все! 

            - А зачем женился тогда?

            - Как без этого? Только я из всех зол меньшее выбирал.

            - Ну и получилось?

            - Да как сказать... В кулаке держу. И мать, и тещу, и дочек, и жену, и внучку. Видишь у меня их сколько! Мои-то еще полбеды. Я тебе про соседа по даче расскажу. Ему уж за семьдесят.  Мы с ним на рыбалку вместе ходим. У меня своей лодки нет. На его лодке ходим. Мужик, я тебе скажу, каких поискать. Высокий, статный, глаза большие, ясные. Волосы пепельные, густой шевелюрой вьются. И опрятен всегда. Я грешным делом  могу ширинку на старых брюках шнурком завязать. Кто меня на рыбалке видит, лишь бы тепло было. А дед - нет! Всегда у него все  в порядке, комар носа не подточит. И баночка для червей не самодельная какая-нибудь, а торговая, и металлическая сетка под рыбу, и куртка кожаная на молниях. Вместо штанов брезентовый комбинезон. И что больше всего в нем ценю - молчун. Рот откроет только по делу что сказать. Каждая фраза у него на вес золота. А секрет жизни его моя жена мне открыла. У них, у баб, сарафанное радио. 

            - Ну, давай примем на вторую ногу, чтобы, значит, не хромать. Как у нас мужики говорят: чтобы между первой и второй пуля не пролетела.

            И снова звуки по- прежнему сценарию. 

            - Так вот я тебе про деда, соседа моего, толкую. В свою пору в райкоме партии работал, какой-то там отдел возглавлял. Я в этом не очень волоку. Знаю только, что по тем временам это тебе не хухры-мухры. И жена на теплом месте сидела. То ли в администрации города, то ли где еще послаще... Словом, семья образцово-показательного плана. Две дочки, все как положено. Ну, а женка у него, баба хоть и не особо видная, но жуть какая шустрая! Моложе его лет на десять. Погуливала от него, и шибко. Он знал и переживал сильно, однажды вены себе перерезать хотел. Спасли как-то. Пока в больнице лежал, медсестра одна на него глаз положила. Одинокая.  Было ли между ними что или нет, не скажу, за ноги не держал. Только женушка его что-то заподозрила. А баба в ревности, я тебе скажу, злее ведьмы  в ступе. Я, говорит, так тебе сделаю, что не только любовницу свою, себя забудешь. Это она с моей женой делилась...  Родом жена его из ставропольского края. Там у них чуть не каждая колдовским ремеслом владеет. И слово свое сдержала. Разбил деда инсульт, да так, что читать разучился. Буквы в слова складывать не мог. Про вчерашний день ничего не помнил. Одно детство вспоминалось, причем лет до семи, не более. Остальное, как в пропасть, кануло. От чего этот инсульт случился - одному Богу известно. У деда и давления-то никогда не было. Однако, надо должное ему отдать, не раскис, не расслабился. Заставил себя с постели подняться. Все ночи по больничному коридору ходил, ноги, руки разрабатывал. И говорить стал, хоть сразу после инсульта мычал только. 

            - Ну, а жена? С женой-то что?

            - А это уже отдельная история. Говорю ж тебе, женской мести предела нет! Превратила  его в "Тыбы". Слыхал про такое имя? Нет?! Тогда расскажу. Это когда по имени человека не называют. Нет имени - и все тут! Все приказания начинаются с "Ты бы...". "Ты бы грядку вскопал!", "Ты бы воды в баню наносил!", "Ты бы ведро помойное вынес!". Нет человека, есть раб по кличке "Тыбы"! Моей супружнице хвасталась, мол, до конца дней ему измены не прощу и спать с ним не лягу. Вот и спит дед один, за шкафом.  Хоть и в мужской силе еще. Ест после всех. Ни до какой семейной информации не допущен. Дочек, внуков тоже настропалила. Стоит деду рот открыть, как все разом машут руками "Замолчи!" Единственное, что позволено, после многих часов тяжелой работы на участке на рыбалку сходить. Вот тут и отводит душу! И не рыба ему нужна, общение с природой. По лесу ходить после инсульта не может, а в лодке сидит хорошо. Иной раз и удочку в руки не берет. Часами может молча на камыши, на лес, на небо смотреть и к всплескам прислушиваться. Вода, говорит, все знает! Нет, ты понял, что можно с человеком сделать?

            - А женщина, медсестра та? Она пробовала его найти, поговорить?

            - Нет! Я ведь сказал, он забыл все, кроме детства. Проходит ночь, и он забывает день вчерашний. Спросишь его, где вчера был? Плечами пожимает. Потом рукой махнет, мол, оставь эту тему. Вот почему на рыбалку он ездит не один, со мной. Понял?

            - Нда-а-а! Неужели такое может быть?

            - А ты думал! Еще и не такое, друг, бывает. На бабу эту, жену его, смотреть не могу! В кого мужика превратила! Пробовал как-то его разговорить... Про женщин, то да се... Уж на эту тему все мужики покупаются. А он одну фразу всего изрек: "Однолюб я!" - и закрыл свою душу, как тайный вход в подземелье, тяжелым валуном, который, как ни пыжься, с места не сдвинешь. Вот так-то!

В вагоне выключили свет. И началась перекличка  трелей искусного храпа. В окнах замелькали фонари какого-то полустанка. Но веселый поезд скорости не сбавил. Какое ему дело до мелких селений, когда даже человеческие судьбы он мерил семимильными шагами.

Купе четвертое. «Девочки по вызову» 

            На этот раз в соседнем купе подобралась молодежная компания. Нет-нет да и проскальзывали в разговоре лихие матерные фразы, как бы между прочим, по плохой привычке, для крепкой связки слов скудного жаргонного языка. Сначала что-то тихо травил гнусавый голос. Отчетливо были слышны лишь сдавленные потуги  пошловатого смеха. Но тут вдруг зычно и откровенно прозвучало чье-то довольно твердое убеждение:

            - Нет, мужики!  Не понимаю я, как можно любить за деньги. У меня желанье из души идет. И по-другому не получается.

            - А ты пробовал? - ехидно и вкрадчиво пытал гнусавый голосишко.

            - Было дело. Приятель у меня в милиции работает. Он этих девочек всех наперечёт знает. Похвастался как-то, мол, давай для потехи приглашу. 

            - И что? - нетерпеливо любопытствовал третий.

            - «Что-что?» Пришли, значит. Нормальные девчонки. Студентки. Мы стол накрыли, за вином сбегали. Все как полагается...

            - Ну и... потом? - пошловато хихикнул четвертый.

            - А потом - суп с котом!

            - Ничего не было?! - разочарованно протянул третий.

            - Почему не было! Все путем было! Поговорили, потанцевали. Говорю же, нормальные девчонки. И очень даже скромные, совсем не такие, какими я их себе представлял. 

            - А какими ты их представлял?

            - «Какими, какими...»  Вульгарными. Намазанными. С сигаретами во рту. А они нормальные, говорю же! Одна - бывшая детдомовка. У другой - отца нет, только мать да бабушка, что жили в глухой деревне. 

            - Ну и о чем вы с ними говорили? - не унимался один из попутчиков, явно жаждая "клубнички".

            - Детство вспоминали.  Как кашель жжёным сахаром лечили. Как купались в заводи с пиявками. Как майских жуков ветками ловили и приносили на уроки в спичечных коробках. Детство у всех сверстников одинаковое, как и любимые конфеты "Коровка".

            - Ну, и чем все это кончилось? - теряя интерес, зевнул четвертый.

            - Домой мы их проводили. Я - ту, у которой мать с бабушкой в деревне. А приятель - ее подругу, которая из детдома. 

            - Ещё соври, что не целовались, - опять загнусавил первый.

            - В первый вечер нет! До этого не дошло. 

            - А дальше что?

            - А дальше, как моя матушка любит сказать, три кило фальши! Взяли да и поженились. Не веришь? Вот те крест! И живем - душа в душу, уже седьмой год. Парня и дочку мне родила. Сыну четыре через месяц исполнится, а дочке - третий год пошел. Парень у меня  такой продумной! Я тут ему как-то сказку рассказывал... Сам усталый после смены. Говорил, говорил, да и заснул на полуслове. А он меня за плечо трясёт: ты, говорит, что, пап, завис? Вот они, дети цивилизации. Или тут деду, отцу моему, выдал. Мать у меня умерла два года назад. Отец, значит, на другой женился. Знакомит со своей женой: «Это, Руслан, тётя Валя, твоя новая бабушка».  А внук ему: «Запасная?» Это ж додуматься надо! А год назад с младшей на горшках сидели. Та волчок на полу крутила. А потом (чего ей взбрендилось?!) взяла да брату по голове как заехала. У жены от испуга слезы из глаз брызнули, я тоже онемел. А парень наш потер шишку и говорит малышке: "Бей! Бей сильнее! У меня голова толстая, все выдержит!" Мы так и сели! Прямо по Библии: ударили по одной щеке, подставь другую. Сына своего прошлой зимой на зимнюю рыбалку брал. У нас на даче озеро под окном. Завернул его в тулуп, чтоб не замерз, материны валенки на сапоги напялил и удочку в руки дал. Червя насажу, леску в лунку опущу, а он - ловит. И такая реакция быстрая! Не успеваю леску вытаскивать и с крючка плотву снимать. До темна домой не утащить было. Все упрашивал: "Пап, дай я еще немножко поклюваю!"

            - А твоя тебе  не изменяет? - снова приземлил пошлым вопросом гнусавый. 

            - Да ты что!

            - А ты ей прошлое вспоминаешь? - подыграл  третий.

            - Может, и вспоминал бы, да нечего. Девственницей она мне досталась. Вот такие пироги, мужики! 

            И попутчики сразу потеряли к его рассказу всякий интерес. Столь быстрой и прозаичной развязки явно не ожидалось. Раздались откровенно смачные позевывания и сладкие потягивания.  И тольк