Сергей Прасолов

Признайся я своей тетушке, тете Гале, что процитировал ее в одной из давних газетных публикаций, она бы наверняка смутилась: «Ой, як нэвдобно! Я ж нэвчэна, мое дило – коровы!».
А «дило» было так. Однажды в конце девяностых я с оказией заскочил к ней в гости. Торопливо накладывая дорогому племянничку авоськи, она с виноватой улыбкой предложила взять котлеты: «Дывысь, яки свижи та гарни! Наробыла, а воны, падлюкы, нэ їдять. ИН-ТИ-ЛИ-ГЭН-ЦИЯ!». «Падлюкы» – это муж и сын. А «интилигэнция» – это особый род падлюк, кто брезгает своим, домашним, сделанным с душой и на совесть. В ее шутке, конечно же, была доля шутки. Но, скажите на милость, в чем она не права? Разве уже тогда «интилигэнция» не третировала тех, чье дело – корова, и не алкала дерьма в яркой упаковке? Вот я и сослался на ее мнение.
Тетя Галя умерла в начале ноября. Девяносто шести лет от роду, надолго пережив своих братьев и сестер. Весной еще возилась «у горОди». А в августе лыцари европейской Украины для украинцев ровняли Новосветловку с землей. Взрывной волной от снаряда, разорвавшегося в кормильце огороде, ее сбило с ног. И последние дни она доживала, не понимая, что жива.
Похоронили без поминок – не за что! Всегда хлебосольный, выстроенный на столетия дом оплакал на свою хлопотунью разбитыми глазницами окон.
С детства помню ее запах – свежего молока. Это был запах маленького праздника, жизни, наполненной чем-то уютным и здоровым. Достаток у моих родителей был весьма скромный. И тетя Галя, мамина сестра, несколько раз на год привозила гору сельской вкуснятины. Обязательно – перед Новым годом и после Пасхи. Являлась рано утром, первым автобусом, чтобы к обеду успеть домой – хозяйство!
Многие ли из моих сверстников знали вкус молозива? А пасхальных куличей, желтых, пахнущих ванилью пасочек, было столько, что я заканчивал их истребление через месяц после праздника, окуная сухарики в молоко! В первые годы моей работы в Луганске она везла гостинцы – невестке и двум внукам, Сережке и Наташе, а заодно и «ученому» племяннику, у которого тоже двое «диточок».

- Тетя Галя, чаю?
- Ани хвылынкы ж!
Но на хвылынку присаживалась. И жаловалась на жизнь. С робкой, смиренной улыбкой. Да и как не жаловаться? Свой огород да три «у поли», «худоба» – две коровы, свиньи, куры, утки. А еще муж и сын.
- Нэподобнэ творять! Пэрэпылыся, за грудкы хватаються! Як оти чортЫ!.
«Оти чортЫ» – дид Пэтро и Мыкола. Дядя Петя (мама всегда уважительно называла его Пэтром Олэксандровычем) – неспешный молчун, два слова за день, добряк и трудяга с мозолистыми ручищами, с неизменным «Беломором», от которого яростно заходился в кашле. Выпьет, сядет на скамейку во дворе – и как будто отрешается от земной судьбы, смотрит в небо. Коля – чудесная противоположность. Подпив, он желал петь под гармошку, плясать и любить всех женщин на свете. Желательно – одновременно. Каково было диду Пэтру?! И каково – тетушке?
Так и жила. Маленькая, юркая, не успевавшая делать только одно «дило» – отдыхать. Не знаю, как в этом тщедушном теле столько лет держалась душа. И еще больше не знаю, как эти хрупкие плечики держали ненасытную крестьянскую вселенную. Знаю только, что труд в ней был не научной категорией, не источником общественного богатства, не долгом, а естественной и непреложной сутью бытия.
Во время войны в доме моей бабушки останавливались немецкие офицеры. Ординарец одного из них, естественно, просил для командира «курку, млеко, яйко». Но неназойливо. Молодой немецкий оккупант увлекся юной украинкой Галей. В августе 2014 года к Галине Александровне Малышко пришли освободители, посланные прогрессивной творческой «интилигэнцией». Чтобы освободить неполноценную украинку от ее донбасской неполноценности.
На месте маленькой, крепкой крестьянской вселенной остались руины. И упорхнула душа, державшая ее. Добрая, честная, чистая душа.
Тетя Галя, я не был на твоих похоронах. Прости падлюку.