Отрывок из книги воспоминаний

…Через день наш поезд подошел к Харькову, и тут меня озарила идея добраться самостоятельно до Ворошиловграда, ведь я столько лет не видел родителей и мой любимый город. Попутными, пригородными поездами приехал я на свою малую Родину. По дороге к дому прошёл мимо нескольких разрушенных зданий. Город только оживал после войны. И вот  я уже в своём  дворе, в форме моряка. 

Да что говорить, сбежались почти все соседи посмотреть на меня, потрогать мою форму. Я был счастлив увидеть  родителей, сестру, всех близких мне людей. Пробыл я дома только два дня, провожать меня пошли почти все, кто мог.  Таким же маршрутом  добрался я до Харькова. А уже через несколько дней поезд остановился на севастопольском вокзале.

 Я увидел ужасную картину – всюду высились лишь стены домов, город был почти полностью разрушен. Добраться до училища мне помогли матросы с других кораблей, дорога была очень длинная. В центре уцелели лишь Графская пристань, памятник погибшим кораблям, Штаб флота.

Училище находилось в Стрелецкой бухте. Пройти в него можно было только через контрольный пункт, предъявив свои документы. Оформив все дела в канцелярии, я пошел осмотреть территорию училища. Первым делом увидел огромный плац, на котором размещались несколько палаток, два или три двухэтажных домика и огромный трехэтажный корпус. Меня поместили в одну из палаток,  и я стал готовиться к сдаче вступительных экзаменов.

 Предварительно все прошли довольно серьезную медкомиссию. Кстати, гражданских ребят среди нас вообще не было, только такие, как я, моряки-фронтовики. И вот сдан последний экзамен. Через несколько дней нас выстроили на плацу и зачитали приказ о зачислении в училище. 

Нет слов, как приятно  было услышать и свою фамилию. Я попал  в 111 класс, то есть это означало – первый курс, первая рота, первый взвод. Нас познакомили с командиром курса капитан – лейтенантом по фамилии Овсов. Это был уже немолодой человек с рябым лицом, в разговоре с нами мне понравился его тон и довольно деловые напутствия на дальнейшую нашу жизнь.

 Так как занятия должны были начаться 1 сентября, то нас всех распределили на месяц на различные корабли  в должности дублеров одного из офицеров. Я попал на тральщик. Корабль этот вытравливал немецкие мины для обеспечения безопасного движения  пассажирских судов. Немцы представили нам карту, на которой были обозначены места установки мин, и тральщик без особого труда срезал минрепом якорь, на котором находилась мина, затем мина всплывала, и мы должны были ее из пушки расстрелять. Вид  у мины был ужасен – весь круглый корпус был облеплен ракушками, а рога, которые торчали, во все стороны, напоминали огромные бородавки. Попасть в мину было довольно трудно. Очень часто мы спускали за борт шлюпку с тремя матросами, они подплывали к мине, навешивали на один из рогов тротиловую шашку, поджигали бикфордов шнур и быстро отходили от места взрыва. Мина взрывалась мгновенно, образовав столб воды высотою, примерно, около 100 метров. На месте взрыва плавало большое количество убитой рыбы, и чайки очень ловко вылавливали её своим клювом. Наш кок тоже не зевал, и на ужин в эти дни команде подавалась жареная рыба. Почему-то она была  не очень вкусная, может быть, потому, что морская?

Но я немного отвлекся. Представили меня командиру корабля капитан – лейтенанту Королеву. Он сразу произвел  впечатление очень вежливого и симпатичного человека. Усадив меня в кресло,  довольно долго беседовал со мной о жизни, откровенно делился своими мыслями. 

Ему было далеко за 40, и он признался  мне, что не растет в должности лишь потому, что не может переносить качку. Вскоре я убедился в этом, когда наш корабль попал в пятибалльный шторм. Ему было очень плохо, я стоял недалеко от мостика, и он, позвав меня на мостик, шепнул, чтобы я побыл за него, а он пойдет  в каюту немного полежать. Я качку переносил хорошо, и поэтому его предложение было для меня, как награда. И вот я стою на мостике боевого корабля, впереди меня матрос у штурвала, а рядом сидит штурман, прокладывая путь. Мне хотелось кричать и петь от счастья. Но это ощущение длилось недолго, так как пришел помощник командира, старший лейтенант. Он не очень вежливо попросил меня покинуть мостик, и потом, сколько раз я встречал его, он так ни разу  не обмолвился со мной и словом  - то ли невзлюбил, то ли ещё почему-то. В свободное от вахты время я влезал на самую большую мачту – плотик, там находились вахтенные матросы. Оттуда  мы вместе любовались красотами безбрежного моря. Почти всегда наш корабль сопровождали дельфины. Зрелище было незабываемое.

 Незаметно пролетел месяц, и я, поздоровевший, окрепший, вернулся в училище. Командир корабля по-отцовски попрощался со мной, пожелал удачи и в шутку сказал, чтобы я после окончания училища сменил его. «А меня пусть уже спишут», - сказал он. Мы пожали друг другу руки, я по сходням сошел на берег и больше ни разу не встречал этого замечательного человека. В училище нам разрешили носить короткую стрижку, выдали новые погоны с якорем, ленточку на бескозырку с надписью «Черноморское военно-морское училище» и галун золотого цвета со звездочкой, который нужно было пришить на левый рукав форменки. Когда похолодало, нас разместили  в большом корпусе, где рядами стояли одноэтажные койки.

 Моим соседом оказался симпатичный  парень, я с ним подружился. Мы много времени проводили вместе, размышляя о нашем будущем. Он все время говорил, что жениться нам не удастся, так как ни одна девушка не захочет выходить замуж за моряка, который все время находится в море. Он без конца повторял слова адмирала Нахимова, что « в море мы дома, на берегу в гостях».

 Каждое утро начиналось  с физзарядки, причем всегда без тельняшек, независимо от того, хорошая погода, дождливая или морозная. Затем построение по взводам, и мы шли на утренний чай. Это своего рода завтрак. После чая - на занятия в классы.  Дисциплин было очень много, все сложные: астрономия, минно – тральное дело, тактика флота, служба наблюдения и связи, артиллерийское дело… 

Мне особенно нравились занятия по астрономии и артиллерии. По ежегоднику, например, можно было определить, когда взойдет солнце с точностью до секунды. Отклонение в одну секунду соответствует, по- моему, одной миле. 

Нас готовили командирами малых кораблей, курс был сокращен, а требования были отнюдь не меньшими, если бы мы проходили все по полной программе. Очень нравился курс вождения корабля со всеми морскими командами при отчаливании от пирса и, особенно, причаливании. Пришвартовываться к пирсу большому кораблю проще, он сбавляет ход и медленно подходит к причалу. А вот, когда мы эту операцию отрабатывали на торпедном катере, оценки получали не весьма приличные. Нужен был большой опыт в этом деле.

Прошел первый семестр. Экзамены я сдал хорошо, и мне разрешили на каникулы поехать домой. Билет на поезд до Харькова я не достал, еле пролез в тамбур между вагонами, замерз до ужаса, а проводник, видя, как я мучаюсь, всё же, не пустил меня в вагон. Но все это мелочь по сравнению с тем, как мы замерзали в нашем корпусе.  Дело в том, что корпус был сдан без отопительной системы. Вероятно, думали, что в Крыму зимы не бывает и очень даже ошиблись в этом. В помещении было плюс 6 – 7 градусов. Спать было очень холодно, а, если ночью хотелось в туалет (а он был на улице), то бежать до него  по морозу было выше наших сил,  и вскоре у главного подъезда образовалась солидная ледяная глыба.

 Уже в конце февраля поставили в помещении огромную бочку, и мы по очереди топили ее дровами. Тепла от нее было мало, но это уже было кое – что. Холодно было и в классах, нам разрешали сидеть в шинелях, но интересный факт – никто не простудился и не заболел гриппом. Видимо, напряжение и возраст сыграли большую роль. Но, я неоднократно замечал, что у меня болела голова. Однако,  к врачу идти я и стеснялся, и боялся.

 Подошли выпускные экзамены, мы уже примеривали офицерские кителя, фуражки. Я был одним из лучших курсантов,  в моей ведомости почти не было четверок. После экзаменов был составлен проект приказа министра военно-морских сил о присвоении нам звания «лейтенант», как вдруг грянула большая для меня беда – прибыла выездная медкомиссия главного Черноморского госпиталя, и нас всех направили для прохождения медкомиссии. Я, ничего не подозревая, подставил руку для замера кровяного давления. Военврач как- то подозрительно на меня посмотрела, а нервы мои были с детства негодные. Я еще больше разволновался и услышал приговор, который меня ошеломил:

-Что с Вами, почему у Вас такое высокое давление? А что у Вас за рубцы на шее? 

Я сказал, что был ранен, но отклонений от нормы я не замечал, тем более, что при поступлении прошел медкомиссию без замечаний. Военврач предложила мне прогуляться к морю и через полчаса прийти еще замерить давление. Мое волнение не улеглось, я шел к врачу, как на эшафот. Второй раз уже  меня осматривали два врача, процедура повторилась, и в моей книжке появилась запись  - не годен!?

 Я плакал. Побежал, в прямом смысле, к начальнику училища контр-адмиралу (фамилию его запамятовал), в ответ услышал «я с медициной дружу».

Неужели всё пропало? Осознать это было невозможно. Во дворе училища я встретил  командира нашего курса Овсова. Он пошел со мной, говорил что-то врачам, пошел даже к председателю медкомиссии. Меня снова заставили раздеться, выслушивали, стучали, снова измеряли кровяное   давление и…  Предложили лечь в госпиталь, кажется,  в Кореизе или Симеизе, но  я отказался и пошел, потрясенный, к себе в роту. Ребята меня окружили, предлагали написать письмо начальнику Военмора Кузнецову, я с горя махнул рукой, сел на койку и заплакал.

 Утром пошел прощаться с преподавателями, которые, как могли, утешали меня.  Вместе со мной были отчислены еще несколько человек, но разве это  могло служить утешением? Устроили всем неудачникам прощальный обед, даже с водкой. Я получил выписку из училища, все проездные документы, и вот вечером большая компания ребят провожала меня на вокзал. Я все помню, как в тумане. Вообще, это был какой-то кошмарный сон. Все, к чему я так стремился, вдруг неожиданно рухнуло. Какая-то апатия, неопределенность охватили меня.

 Почему мне так не повезло, почему судьба распорядилась со мной так несправедливо? Я был бы хорошим командиром,  отдал бы все  силы и знания для защиты  Родины, не осрамил бы высокое звание офицера флота. До сих пор ощущение трагедии, нет-нет, и возникает во мне, хоть я уже давно на пенсии, и позади, на мой взгляд, весьма достойный жизненный путь. И, всё же, он не такой, каким мог быть… 

4.

На вокзале в Севастополе я дал телеграмму домой о том, что такого-то числа я приеду. Встретила меня мама и двоюродная сестра Соня, которая приехала к нам  на каникулы. Она оканчивала Ленинградский университет. Я вышел из вагона в полной форме, но на душе была тоска. Пошли мы домой пешком, было приятно пройтись по улицам родного города, хотелось встретить кого-нибудь из друзей, но знакомые на пути не попадались. Вернулся с работы папа, мы обнялись и, спасибо ему, что он ободрил меня, сказав, что уже многие ребята из моего класса тоже демобилизовались и не жалеют об этом. 

Вечером пришел Гриша Славутин, с которым  мы не виделись с 1941 года. Мы поделились воспоминаниями, выпили за всьтречу и за Победу. За нашими плечами была страшная война. Гриша показал на свой подбородок, в котором остался осколок снаряда. Врачи почему-то не решались его удалять, так как там находился большой пучок нервных волокон. С Гришкой мы договорились, что соберем всех наших ребят и отметим мое возвращение. Вечерами стало модным гуляние по центральной улице имени Ленина. Мы называли это место «стометровкой». Спросите, почему? Потому что длина улицы была примерно длиною в сто метров. Ежевечернее шествие произвольно делилось на две колонны – одна шла в сторону сада имени 1 Мая, а вторая - в противоположную.  Это был исторический центр города с красивыми магазинами (особенно выделялся угловой гастроном), с кинотеатрами «Комсомолец» и «Салют», с ощущением причастности к какой-то почти столичной суете.

И вот каждый вечер мы собирались здесь и до глубокой ночи шатались туда и обратно. Иногда, мы шли в городской сад  и там проводили свое свободное время. Постепенно собрали мы человек десять ребят из нашего класса. Как мы были рады встретиться друг с другом! Ведь расставались детьми, а теперь встретились уже вполне взрослыми, прошедшими войну людьми. Вечер встречи произошел у меня дома. Всё получилось очень хорошо и трогательно. Каждый принес то ли бутылку вина, то ли немного еды, ведь время было тяжелое. Впрочем, лёгким для моего поколения оно вовсе не было. А сегодня оно ещё стало горьким. Мы, прошедшие, как говорят, Крым и Рим, отдавшие все силы то войне, то восстановлению народного хозяйства, всем этим пятилеткам и перестройкам, постоянно ощущавшие дефицит то того, то сего, сегодня дожили до самого страшного дефицита – духовного. Нас, ветеранов, пожилых людей, не уважают те, кто по возрасту годятся в дети и внуки. Нищенская пенсия, пренебрежение со стороны власть имущих – всё это способствует падению нравов в обществе, не уважающем своих стариков. И это ещё аукнется на наших потомках. Но вернёмся к той послевоенной встрече школьных друзей. Мы помянули тех, кто погиб, кто не смог  посидеть вместе с нами за этим праздничным столом, поговорили о прошлом и о будущем, конечно, потанцевали. Благо, у нас сохранился патефон и любимые пластинки. Утёсов, Шульженко, танго «Брызги шампанского»…

 Расстались мы за полночь, пошли провожать наших девчат.  Погода была теплой, а настроение – прекрасным.  Мы договорились пойти сфотографироваться на память. Здание фотографии было недалеко от нашей школы, и мы решили зайти туда, взглянуть на наш класс. Сторож нас пустил, узнав многих из нас. И вот мы с бьющимися от волнения сердцами прошли по таким дорогим и знакомым местам. Зашли в наш класс, каждый сел за свою парту, и мы вновь почувствовали себя детьми, несмотря на то, что прошло уже много лет, после того, как мы в последний раз были вместе в дорогом для нас классе. Каждый понял, что детство ушло безвозвратно. Необходимо искать свое место в жизни. Я хотел пойти работать, но родители настоятельно советовали продолжить учёбу в одном из институтов города. Мама очень хотела, чтобы я был инженером, в то время (в отличие от сегодняшнего) это звание было очень престижным. 

Собрал я все свои документы и пошел поступать в машиностроительный институт, который был филиалом Московского института металлопромышленности. Так как я окончил первый курс Алтайского машинститута и полный курс Военно-морского училища, меня зачислили сразу на второй курс на специальность «паровозостроение». Конечно, особенной радости у меня не было, но нужно было куда-то определиться. Дело в том, что институт был вечерний, поэтому можно было днем где-нибудь работать, правда родители уговоривали меня, чтобы  я отдохнул годик, ну а потом видно будет. Я серьезно занялся самообразованием, особенно, в области русской литературы. До войны приобрести  хорошие книги было достаточно трудно, ведь они выпускались небольшими тиражами.

 Не помню, чтобы у кого-то из моих друзей были свои библиотеки. И вот за тот год я прочел много хороших книг, они меня духовно обогатили, я стал смотреть на мир совершенно другими глазами. Хотя наш институт был вечерним, но жизнь там протекала, как в настоящем дневном ВУЗе. Мы устраивали вечера танцев, поэзии, под Новый год устанавливали в актовом зале большую елку. Мы были молоды, у нас были общие интересы и взгляды на  жизнь, которая обещала светлые коммунистические перспективы. Меня избрали старостой группы, в обязанности которого входило вкрутить лампочку до занятий и выкрутить её после них, принести из канцелярии журнал, обеспечить преподавателя мелом и мокрой тряпкой. Ходил я в морской форме, тогда многие бывшие фронтовики носили военную одежду, и наш профессор по математике Михаил Гаврилович Цук, вызывая меня, обычно говорил: «Товарищ моряк – к доске». Постепенно я вошел в ритм учебы, причем интересно обратить внимание, что с возрастом мне легче давались знания по сложным, точным наукам. Я успевал по всем предметам, сессию сдал хорошо. Стал задумываться о работе, частенько заходил в типографию, где работал мой отец, пробовал изучать печатное дело. Но отец посоветовал, чтобы я поступил на один из заводов города. Прошел еще год учебы, я перешел уже на четвертый курс, впереди оставалось учиться полтора года. В свободные вечера  летом, мы по-прежнему часто бывали в саду имени 1 Мая. Однажды, придя в сад со всей компанией, я обратил внимание на одну чернявую девушку, одетую в яркую шотландскую юбку. Мы познакомились, ее звали Женей, она уже окончила Харьковский мединститут и работала во второй городской больнице. Она как-то сразу приглянулась мне. Правда, некоторое время  после знакомства мы не виделись, и потом лишь случайно я встретил ее в вестибюле больницы, куда  зашел за справками, которые нужны были для поступления на работу. Мы разговорились, я обратил внимание на ее красивое матовое лицо. И ещё меня поразила ее эрудиция в области оперной музыки, она знала наизусть  многие арии из популярных опер, а я был далек от этого, так как до войны смог побывать всего на нескольких оперных спектакля, да и  надо учесть в каком я был тогда возрасте. В общем, договорились мы о новой встрече, которые впоследствии стали регулярными. Мы уже не могли друг без друга. 

Несколько раз я был дома у Жени, познакомился с ее родителями. Помню, как ее мама показала мне фотографии своих сыновей – братьев Жени: старшего Иосифа и младшего Давида. Это были два молодых человека с красивыми добрыми лицами. Рассказывая о своих мальчиках, она горько плакала, так как у меня в руках оказались два извещения об  их геройской гибели на фронтах Отечественной войны. Старший погиб уже в 1941 году в районе Бреста, а младший на Курской дуге. Я понимал горе матери, потерявшей таких юных, красивых и дорогих сыновей. Сейчас события той войны постепенно уходят в прошлое, забываются в народной памяти. Слишком много горя принесло с собой новое время. Афганская война, развал великой страны, разделение на бедных и богатых, озлобленность, неудовлетворенность – всё это не способствует почитанию прошлого, любви к настоящему и надеждам на будущее. А тогда мы очень остро ощущали фронтовые потери. Практически, в каждой семье были убитые и раненые. Не зря говорят, общее горе сплачивает. Впрочем, сегодняшние беды нас, почему-то разобщают.  

Но я возвращаюсь туда, где мы с Женей молодые, красивые и уверенные в том, что будущее должно быть прекрасным. Вскоре, я поступил, не без труда, на оборонный завод чертежником в отдел главного механика. Коллектив был небольшим, меня прикрепили к опытному конструктору Николаю Чередниченко. Разговорившись с ним, я узнал, что он тоже учится в машинституте, но на другом факультете и тоже на четвертом курсе. Работа мне показалась интересной, творческой, ответственной. Но опыта в проектировании у меня не было никакого.  Старшие товарищи помогали, нужно сказать,  во всем, и мне было приятно осознавать, что я попал в хороший коллектив. 

После общеобразовательных дисциплин в институте начались предметы по специальности. Конструкцию паровозов нам читал ведущий специалист паровозостроительного завода имени Октябрьской Революции (в просторечье «завода ОР»)  Юрий Григорьевич Кириллов. Он с таким энтузиазмом излагал азы конструкции паровозов, что на его лекции приходили даже ребята с других факультетов.  Вот только непонятно, почему нам подробно давали теорию и конструкцию  паровозов, но  ни словом не обмолвились о тепловозах, которые в передовых странах давно уже вытеснили последние. Конечно, мы, студенты, ничего об этом не знали, а жаль! Динамику вписывания паровозов в кривые нам читал заместитель главного конструктора завода  ОР Николай Антонович Турик. Это был очень деликатный и интеллигентный человек, а предмет был довольно сложный, и на экзамене он с таким сочувствием смотрел на студента, который отвечал не совсем уверенно, что стыдно было даже самым отпеты м лентяям. Тем более,  что «двоек» он не ставил, просил еще раз внимательно изучить этот предмет по литературе. Кстати, нам, студентам, выписали пропуск в завод  ОР, и мы могли пользоваться прекрасной библиотекой и архивом отдела главного конструктора. Это было большим подспорьем для нас. Потихоньку  начали готовиться  к дипломному проекту, правда, не зная еще темы. Несколько раз я был на обкатке нового паровоза «на горячо» в качестве помощника машиниста. В основном я бросал уголь в топку паровоза. Сказать, что поездка в кабине машиниста была очень интересной и увлекательной нельзя.  Чего скрывать, удобств там было  маловато, кабина тесная, кругом грязь от угля, сквозняк, и тут же - жар от топки паровоза. Но, зато какая это была практика! Мы досконально изучали конструкцию паровоза уже не на словах, а на деле. Как говорят, уставшие (и немного грязные), но довольные мы возвращались в депо завода. Затем ОТК еще раз проверяло и осматривало паровоз и после этого разрешало перевозить его в малярный цех на окончательную окраску.

Наши отношения с Женей все крепли, и мы, не говоря своим родителям, решили пожениться. В то время Дворцов бракосочетания не было, да и свадеб пышных тоже. Был 1950 год. Мы расписались в районном ЗАГСе  и принесли  родителям паспорта с печатью  о регистрации брака. Конечно, была со стороны родителей обида, что их не поставили в известность, но, в конечном счете, нас тепло поздравили и пожелали всего того, что могут пожелать родители своим детям. У родителей Жени был свой дом, и я перешел жить к ним. Меня приняли хорошо, как родного сына.  Зарабатывал я, что и говорить, маловато. Но когда я был не женат,  этих денег хватало. А теперь как-то неудобно стало приносить  домой эти гроши. Я обратился к главному механику с просьбой, чтобы перевели меня на более приличную должность, но последовал, по-моему, дикий ответ: «вот, если кто-нибудь умрет, я поставлю вас на освободившуюся должность». 

Ждать я, конечно, не стал. Вскоре случайно от друзей узнал, что на заводе им. Рудя требуется заместитель главного инженера по новой технике, рационализации и изобретательству. Я сразу же воспользовался этим известием и пришел на этот завод, который  выпускал напильники. Директор завода направил меня на переговоры к главному инженеру  Алексею Марьяновичу Татоли. Это был еще совсем молодой человек, мы нашли общий язык, и он на приемной записке написал «не возражаю». Началась моя новая работа. Заводик небольшой, я старался быть полезным, старательно выполнял задания. Меня хвалили. Алексей Марьянович иногда, в качестве поощрения,  разрешал в рабочее время выполнять в конструкторском отделе завода задания по курсовому проекту. Постепенно я вошёл в курс дела. Рационализация, а особенно изобретательство были в загоне. Нужно было тщательно  разобраться с большим количеством папок, в которых находились десятки поданных  сотрудниками завода рацпредложений.  Мне пришлось со многими авторами переговорить, узнать причины столь долгого разбирательства и дать ход  их внедрению с выдачей вознаграждения. Иногда я долго разбирал рацпредложения с главным инженером. Конечно, отдельные предложения пришлось отклонять, но наиболее достойные внедрялись.

 Уже многие рабочие при встрече узнавали меня и, когда я заходил к ним в цех, с интересом обсуждали вопросы, связанные с внедрением их предложений. Постепенно завод входил в норму по количеству поданных рацпредложений и полученному экономическому эффекту от их внедрения.  На одном из партийно-хозяйственных активов директор завода Гомон так и сказал, что  с приходом товарища Спектора значительно стронулась с места работа с рационализаторами и изобретателями. Я гордился такой оценкой моей работы. Жизнь радовала и на работе, и дома.

 В 1951 году родился наш первенец – сын. Имя дали ему в честь  Жениного дяди – Владимира. Я пришел в роддом, и мне вручили моего дорогого сына. В основном, забота о его росте и воспитании  легла на плечи  Жениных родителей, особенно, мамы. Ведь мы продолжали работать, тогда о годичном отпуске женщинам после родов можно было только мечтать. Жили мы очень дружно, богатства не было, главная забота была семья и работа. 

Учеба в институте завершалась, нужно было готовиться к разработке и защите дипломного проекта в Москве. Мне досталась тема довольно необычная – разработать сочлененный паровоз с формулой 1- 4 + 4 – 2 с нагрузкой на ось 23 тонны. Дело в том, что когда паровоз тянет за собой состав на крутом подъеме, то требуется сзади подключение еще одного паровоза – толкача. Так вот, чтобы избежать подключения дополнительного паровоза, применялся сочлененный паровоз, то есть,  практически из двух паровозов создавался один с длинным котлом и двумя тележками. В Советском Союзе такие паровозы не строились, а в США уже были.

 Документация на такой паровоз у нас отсутствовала, была лишь небольшая фотография. Мне достались замечательные консультанты: зам. главного конструктора Турик и   директор завода  ОР Павел Антонович Сорока. Когда мы втроем собрались в его кабинете, то решили взять за основу паровоз «ЛВ» и на этой базе разработать сочлененный. Завод ОР выпускал серийный паровоз «ЛВ», что обозначало – Лебедянский Ворошиловградский. Лебедянский был главным конструктором Коломенского паровозостроительного завода, и это был его проект, а так как в основном выпускались паровозы на заводе им. ОР, то этому паровозу и присвоили еще одну букву «В» и получился паровоз серии «ЛВ». Он в то время был самой современной машиной, и страна нуждалась в большом количестве таких локомотивов с высокими технико-экономическими показателями. Началась моя кропотливая работа над дипломным проектом. Основная загвоздка заключалась в разработке шкворня, то есть соединения двух тележек, он был необходим при вписывании паровоза в кривые. Как я уже упоминал выше, литературы по проектированию сочлененных паровозов было очень мало. Мне пришлось пересмотреть массу книг и справочников в нашей библиотеке и архивах отдела главного конструктора, и главного технолога. А время шло быстро, ибо на разработку отпускалось всего  3 месяца. 

Я, в основном, работал над проектом дома. И вот появился эскизный набросок моего паровоза, я показал Турику и, к моему удивлению, он сделал лишь незначительные замечания и дал «добро» на его разработку уже в чистовом варианте. Но меня ожидала еще одна сложность – просчитать тепловой баланс котла.  Это очень трудоемкая работа, связанная с большим количеством расчетов, причем тогда ведь не было никакой электронно-вычислительной техники, даже калькуляторов. и потому основная нагрузка легла на авторучку и логарифмическую линейку. Я очень увлекся  проектом, забросив все остальные дела.  Мы с Женей даже редко стали посещать концерты в филармонии, куда у нас был свой  абонемент. А время бежало быстро, настал уже май месяц. Работы было невпроворот. Мне предстояло начертить 18 листов самого большого формата А-1, а тут, как назло, никак не получаются исходные данные по температуре передней и задней решеток моего котла. Обратился я за помощью к знакомым ребятам-студентам, которые уже много лет проработали в конструкторском бюро завода «ОР». 

-А что там получается, - спросил Миша  Сотниченко, - какая контрольная цифра?  Я показал свои расчёты.

 -Знаешь что,- сказал он,- если будешь так дотошно искать ошибку, то к сроку  проект не сдашь. Возьми за основу температуру котла на «ЛВ» и от нее и танцуй, кто там будет тебя проверять! 

Но я сам побоялся это сделать и показал расчет котла Турику. Он просмотрел мой черновик, махнул рукой и сказал, чтобы я переписал все уже на чистовик. Долго я не решался это сделать, но время подпирало, и я с замиранием сердца все начисто переписал с моего черновика. Нужно было еще начертить в разрезе паровую машину с парораспределительным механизмом, несколько графиков и потом взяться за общий вид  паровоза.  Было это в 1952 году. Мой сынишка уже сам стал ходить, и когда я начертил фронтальный вид паровоза,  он захотел посмотреть, что это я там делаю, незаметно подошел ко мне и своими ручками (а они были в жиру) взялся за мой чертеж. Так пятерня на нём и отпечаталась.  Что было делать? Я позвонил в ОГК завода и попросил совета, как вытереть следы пальцев с готового чертежа. Мне посоветовали взять этот лист и приехать к ним. Одна девушка взяла мякиш хлеба, долго терла это место и затем посыпала пудрой – вроде пятно исчезло. Подошли еще несколько человек, посмотрели и сказали, что никто не обратит на это пятно  внимания, не будешь же ты перечерчивать. Довольный пришел я домой, поблагодарив в душе за поддержку и помощь добрых людей. 

И вот я уже закончил всю чертежную работу, отнес её на подпись моим консультантам. Долго и придирчиво рассматривал мои чертежи Турик, сделал сравнительно небольшие   замечания и поставил свою подпись на всех  чертежах. После этого я зашел в приемную директора завода  к Сороке, который тоже должен был поставить подпись на одном из технологических узлов. Мне не повезло, как раз в этот час директор созвал начальников цехов на совещание. Если остаться ждать, то это как минимум часа три, а мне нужно еще сверстать свою объяснительную записку и подправить те места в проекте, которые указал мне Турик. Я сделал дерзкий ход – взял и без разрешения секретарши зашел в кабинет. Павел Антонович увидел меня с большим рулоном чертежей и кивнул мне, чтобы я подошел к его столу.

-Ну, что, товарищи, отпустим будущего инженера, а потом начнем нашу работу?

В ответ я услышал одобрение от сидящих в кабинете людей. 

Долго рассматривал директор мои чертежи, подозвал несколько человек, чтобы посмотрели и дали оценку моему труду. Замечаний почти не было. И вот  Сорока  взял в руки ручку, покрутил ее и поставил свою подпись. Я с облегчением вздохнул, поблагодарил его и уже хотел уходить, когда он вдруг спросил меня:

-А где ты работаешь?

Я ответил, что на заводе им. Рудя.

-Так это же артель, а ты паровозник. После защиты приходи на наш гигант.

Я поблагодарил директора завода и довольный вышел из кабинета. Я понял, что директору такого крупного завода понравился мой проект. Выполнив все задания, кроме экономического расчета, который необходимо было сделать в Москве, я зашел в деканат для получения денег на дорогу и других документов, когда вдруг увидел Гришу Славутина. Перед этим мы долго не встречались, он занимался на другом факультете, да и семейная жизнь занимала всё свободное время. Почему-то мы охладели друг к другу, хотя были такими закадычными друзьями. Видимо, в детстве у нас были общие интересы, а вот, став взрослыми, утеряли связующую нас нить.  Я даже не знал, о чем с ним поговорить. Мы постояли для приличия пару минут, пожали друг другу руки и разошлись по своим делам.

Назначили нам отъезд  в Москву на 10 июня. Тогда не было прямого поезда до столицы, а был лишь прицепной вагон. Рано утром я с женой, взяв все необходимое, пошли на вокзал. Наш вагон стоял в стороне. Тут уже были наши ребята, все ждали команду на посадку.

 Старшим группы был  наш декан Ломакин. И вот запыхтел паровоз, застучали колёса, вокзал остался позади. Ехали мы долго, больше суток, не так, как сегодня – всего 19 часов. Правда, сейчас, говорят, много времени отнимает пограничный и таможенный осмотр. Это, конечно, какая-то дикость. Ведь мы столько лет с Россией были одной страной. Нужны ли эти, оскорбляющие достоинство формальности?

Никогда не забуду, когда наш поезд подъезжал к Москве, диктор по радио сообщил, что мы подъезжаем к столице нашей Родины – Москве. У меня даже мурашки появились на коже, я как-то стал на голову выше. Это был мой второй приезд в столицу. Выгрузившись  на Павелецком вокзале, мы гурьбой, с рулонами чертежей под мышками,  двинулись к метро. Нам нужно было добираться до общежития Московского железнодорожного института. Разместили нас в четырехместных комнатах. Вместе со мной поселились Яшя Рабинов, Миша Сотниченко и Саша Зиборов. К слову сказать, двух последних уже нет с нами, как-то быстро они ушли из жизни.

 Недалеко от общежития был рынок, и мы составили расписание на каждый день, кому ходить туда за продуктами и готовить завтрак. Обедали мы в столовой общежития. Там жили и студенты из Китая. Мне помнится, как студент-китаец заказывал себе на обед борщ, сказав официантке: «Порш, позялюйста». Я присутствовал на защите дипломов китайскими товарищами, и мне показалось, что наши знания и проекты были, по крайней мере, не хуже, чем у них.

Итак, надо было за неделю просчитать экономическую часть проекта. Меня и Рабинова прикрепили к профессору Каценбогену, который жил в районе Марьиной Рощи.  Он вежливо нас каждый раз принимал у себя дома, поил чаем и с наслаждением рассказывал о достопримечательностях Москвы, приговаривая:  «Не теряйте минуты, гуляйте и изучайте Москву, это уникальный город». Он хотел, чтобы  расчеты были произведены по схеме «паук». Откровенно говоря, мы были далеки от этой схемы. Дал он нам литературу, но, если бы мы даже захотели все прочесть, то нам пришлось закончить расчет в лучшем случае через месяц. У нас был типовой расчет по экономике, мы дома быстро рассчитали все необходимое и решили вместо его «паука» показать свои расчеты. Он, улыбаясь, прихлебывая свой чай, вначале возражал, но тут вмешалась его жена, сказав:

-         Жорик, тебе нельзя волноваться, согласись с молодыми людьми и подпиши их работы.

А нам только этого  и требовалось. Довольные, мы вышли на улицу, погода была прекрасная, и я предложил моему товарищу пройтись пешком, сколько сможем, ведь мы - в Москве. И вот настал день защиты – 21 июля 1952 года. С утра мы с большим волнением пришли во Дворец культуры автозавода им. Сталина. Комиссия очень солидная: профессор Николаев, профессор Борцова и еще человек шесть, все такие солидные, тучные с сединой на голове. В коридоре висел список очередности дипломников. Я был третьим. Мы все помогали первому из нас, Геннадию Зенцеву, накалывать чертежи на большие планшеты. Необходимо было в течение  10 – 15 минут  сделать вступление, а затем подробно рассказать суть проекта по своим чертежам. Задавались различные вопросы, я мысленно за Генку отвечал. Вторым я уже не помню, кто был. Но  вот и мои листы наколоты на планшеты стенда. По-моему, я бодро ознакомил комиссию с моим проектом, но волнение взяло верх. У меня так пересохло во рту, что я вынужден был подойти к столу президиума, налить в стакан воду и выпить. Вопросов было очень много, ведь у меня был проект совершенно новой конструкции. В заключение, председатель комиссии профессор Николаев спросил у меня:

-         Можно мне на Вашем паровозе поехать в  Ваш Ворошиловград?

Я не растерялся и ответил:

-         Я Вам не советую.

Все рассмеялись, а профессор Николаев встал со своего места, подошел ко мне и пожал руку. Говорят, что я страшно побледнел. Защита закончена. Нас выстраивают  лицом к членам комиссии.

 Председатель комиссии сказал, что мы показали хорошие знания, ничуть не хуже выпускников дневных ВУЗов. Когда председатель зачитал нам оценки, полученные на защите, я услышал свою фамилию с оценкой «отлично». 

Было очень приятно, а еще более приятно, когда он назвал нас «коллегами». Я инженер. Пошел на телеграф и дал две телеграммы домой: одну моей Жене, другую – родителям. Мы решили нашу защиту отметить и  прямо с рулонами чертежей пошли  в ресторан «Арагви». Все там было здорово! Ну, что еще делать? Москву я исколесил вдоль и поперек. Конечно, это прекрасный город и я был бы рад здесь остаться навсегда, но как это сделать? Через несколько дней наша компания вернулась домой. Настроение было прекрасное, все трудное осталось позади, теперь можно по-настоящему приступать к делу, не зря же потрачено столько лет упорной учебы. Вопрос стоял, куда пойти работать – остаться на заводе им. Рудя или перейти на завод «ОР». Посоветовавшись с домашними и друзьями, я решил, все-таки, пойти работать на «гигант», как сказал Сорока.

5.

Утром я, предварительно заполнив анкету, позвонил в приемную директора завода и попросил, чтобы меня принял Павел Антонович. Через минуту я услышал голос директора, который пригласил меня зайти к нему в 10 часов утра. Принял меня Павел Антонович хорошо, поздравил с окончанием института и спросил, где бы я хотел работать. Я, конечно, ответил, что хотел бы работать в отделе главного конструктора, на что директор мне прямо ответил, что «у меня уже есть 60 бездельников, а ты хочешь быть 61-м ». 

-Нет, - сказал Павел Антонович – иди сначала на производство, в цех, изучи его как следуе, ну а потом приходи в ОГК.

На заявлении он написал: «тов. Фирсанову, прошу оформить сменным мастером». Мне ничего не оставалось делать, как идти в паровозорамный