Юрий Полисский 

          Жарким летом 63-го

Летом 1963 года в мире произошли следующие основные события: в Москве открылся очередной пленум ЦК КПСС, Эфиопия разорвала дипломатические отношения с Португалией, Хрущёв принял в Гаграх государственного секретаря США,  я открыл в себе Хлестакова. Да-да, того самого Ивана Александровича Хлестакова, у которого  «и вист свой составился: министр иностранных дел, французский посланник, английский, немецкий посланник и я». 

А начиналось так. Вечером из «Днепровской правды» узнал, что профком Южмаша срочно реализует со скидками горящие путевки в евпаторийский санаторий «Днепр» «Были сборы недолги», и уже через день я на песочном пляже Евпатории.

Вдоволь поплавав, плюхнулся на песок у ног моей новой знакомой.

 Расскажи о себе, – попросила она.

Я перевернулся с живота на спину и, умиротворенно глядя в безмятежное синее небо, приготовился к краткому повествованию о том, что пока всего лишь молодой специалист днепропетровского института автоматики. Вдруг из меня  выскочил беспардонный Иван Александрович Хлестаков и начал напускать туману:

– Сам я коренной москвич (это с моим-то украинским произношением), окончил МГИМО – московский государственный институт международных отношений, работаю в одной секретной организации. Кое-что о своей работе, хотя и не имею права, тебе расскажу. Но все, что ты услышишь, должна сразу же забыть.

Итак, чем мы занимаемся. Наша команда во главе с одним очень крупным ученым и опытным аналитиком готовит материалы для выступлений первых лиц страны. Помнишь речь Хрущева на недавнем Пленуме ЦК. Так вот часть его доклада, кроме раздела о химизации, сделана нами. И в урегулировании Карибского кризиса есть наше участие. И в  непростой переписке с Фиделем Кастро. Представляешь, какая ответственность: боже упаси ошибиться. Но однажды такое случилось. Что было – страшно вспоминать. Полетели головы. Я еще легко отделался: всего лишь «строгачом» в личном деле. 

Время от времени, отвлекаясь от неба, я переводил взгляд на красивое лицо моей подруги, При этом, чем больше туману напускал – будь он неладен – Хлестаков, тем шире раскрывались ее глаза и тем выше в этих глазах поднимался то ли его, то ли мой авторитет. 

А Иван Александрович вошел в раж, и стал выдавать такие перлы, которые по тем временам и тому общественному психозу точно тянули на приличный срок.

Когда диаметр зрачков моей очаровательной знакомки достиг критических размеров, стало понятно, что самое время снова окунуться в морские просторы.

Я перешел в сидячее положение и с ужасом обнаружил, что почти половина пляжа, сгрудившись неподалеку от меня, с интересом слушает эту хлестаковщину. 

И тогда я с опозданием вспомнил то, чего забывать не имел права: в любом коллективе всегда имеется свой информатор. Вот тут-то меня и посетила, мягко говоря, тревожная мысль о возможных сроках. По-видимому, не только меня. Кто-то прошептал мне на ухо:

– Молодой человек, если вам дорого ваше будущее, примите мой дружеский совет: поскорее покиньте пляж и больше на нем не показывайтесь.

И уже не Хлестаков, а я без промедления последовал этому совету. 

…Недавно извлек из своей фильмотеки спектакль «Ревизор» с молодым Юрием Соломиным в главной роли. Хороший актер прекрасно справился с ролью, но мой Хлестаков был, без сомнения, убедительней. Правда,   актерского звания из перечня «почетных» за него я не получил, зато избежал,  к счастью, присвоения иного звания, совсем из другого списка.

                                         Единственный ход

Когда великому Михаилу Ботвиннику было четырнадцать лет, он участвовал в сеансе одновременной игры на тридцати досках, который проводил Капабланка. Ботвинник, выигравший у чемпиона мира, так вспоминал о реакции маэстро:

– Капабланка был крайне рассержен, смахнул фигуры с доски, никаких рукопожатий, конечно, не было. Лицо у него было неприятным.

Сеансер из гроссмейстерской элиты, против которого мне посчастливилось играть, был намного интеллигентней. Звали этого прославленного шахматиста и нашего земляка Исаак Болеславский.

…Конец сентября 1964 года. Испытания логического блока проходят, наконец, успешно, и я со спокойной за работу душой под девизом «Ни секунды шахматам» отправляюсь на отдых к Черному морю. В пальмовый рай – Сухуми. Здесь я уже третий раз, и с каждым разом он нравится мне больше и больше. Солнечный приветливый город с изумительно красивой набережной, вдоль которой вытянулась  цепочка крохотных заведений, где в открытых кофейнях варят превосходный турецкий кофе. 

Я присаживаюсь к столику и, пока варится кофе, выслушиваю ропот легких морских волн, явно не довольных мною  за то, что не с них я начал первый свой отпускной день.

– Не обижайтесь, – прошу я, – еще весь день впереди.

Мне подают в небольшой чашке очень горячий кофе со стаканом холодной воды и традиционным лукумом. И как только гуща оседает  на дно, я приступаю к кофепитию. 

Зарядившись божественной энергией, иду к красавцу-драмтеатру, площадь перед которым украшена фонтаном с мифическими грифонами, изливающими из пасти струи воды.

 А в театре, оказывается, проходит женский межзональный шахматный турнир за право играть с чемпионкой мира Ноной Гаприндашвили. И в зале сама Нона Гаприндашвили, гроссмейстеры Михаил Ботвинник, Сало Флор, Исаак Болеславский, Милунка Лазаревич, международные мастера. Более того, сегодня по завершении тура сам И.Болеславский дает сеанс игры на пятнадцати досках. А сыграть против гроссмейстера мечта и большая удача каждого шахматиста-любителя.

– А как же девиз «Ни секунды шахматам»? – попытался оказать слабое сопротивлением внутренний голос, но, по-видимому, из-за шума фонтана, как-то не был услышан.

Примерно за час до окончания тура я прочно занял один из свободных стульев у длинного стола с расставленными шахматами, и никакая сила в мире не смогла бы меня оттуда извлечь. 

Наконец, в фойе появился Исаак Болеславский. Приветливо улыбнувшись, он поздоровался с нами, а мы, стоя, приветствовали его аплодисментами. И сеанс начался.

 Понимая, что ни выигрыш, ни ничья мне не светят, я поставил задачу продержаться как можно дольше. Поэтому играл осторожно, так, чтобы, по возможности, не ухудшать своей позиции. И, странное дело: мои соседи справа и слева постепенно один за другим сдавались, а я все еще был на плаву. Душа моя ликовала: это уже победа – продержаться почти полпартии против гроссмейстера. Наконец, наступил момент, когда все они сошли с дистанции, и мы с Болеславским остались один на один, а вокруг нас сгрудились  зрители.

– Теперь следует перейти к другому плану игры, – решил я, – нужно попытаться разменять все активные фигуры.

Удивительно, но это получилось, и партия перешла в эндшпиль. Если спустя более полувека мне не изменяет память, у меня остались король и две пешки, у Исаака Ефремовича – король, слон и пешка. И тут я понял, что не знаю как играть дальше. Ибо эндшпиль, пожалуй, самая тяжелая стадия партии, и здесь требуется виртуозное мастерство. У гроссмейстера оно было, у меня – нет. Так что продлись партия еще несколько ходов, я был бы точно повержен. И в этой не разрешимой для меня ситуации я сделал единственный спасительный ход – предложил Болеславскому ничью.

Исаак Ефремович внимательно посмотрел на меня, улыбнулся, и, я почти в этом уверен, поняв в чем дело, принял мое предложение. Он протянул мне руку и поблагодарил за партию. Я сделал то же. И  пока гроссмейстер не ушел, я зафиксировал на странице справочного издания  «Советские шахматисты» результат встречи и попросил его расписаться. Болеславский расписался и, улыбнувшись, снова протянул мне руку.

Я был на седьмом небе. Ведь определенную часть партии я и в самом деле играл один на один с прославленным гроссмейстером и, в конечном счете, добился ничьей.  А много ли перворазрядников могут похвастаться этим?

Уже после ухода Исаака Ефремовича, читая воспоминания о нем, я нашел такие строки: «Однажды Пауль Керес играл с Исааком Болеславским. И вот в жесточайшем цейтноте и к тому же в тяжелой позиции Керес вдруг предлагает Болеславскому ничью. И Болеславский неожиданно для всех соглашается. После партии Болеславского спросили: «Исаак Ефремович, почему, ну почему вы согласились?!» На что Болеславский ответил: «Если Керес в таком положении предлагает ничью, значит, она ему очень нужна». 

Как известно, ростки гордыни всходят быстро. На следующий день сеанс одновременной игры на пятнадцати досках давал известный международный мастер. С ним я тоже сыграл вничью, но, как видно ростки уже взошли, и я ушел страшно не довольный собой.