Григорий Пруслин

Светлой памяти моего отца

Раиса Львовна спешила позавтракать. Но это давалось ей нелегко. Левый глаз практически не видел, а правым она хоть и различала еще кое-что, но еду в тарелке искала в основном на ощупь. Конечно, она могла бы подождать, пока ее покормит Леночка, но на Леночку приходилось человек пять-шесть, а Раиса Львовна не хотела сдаваться и признаться самой себе, что уже и есть она не может самостоятельно.

Придерживая стакан дрожащими руками, Раиса Львовна выпила кефир, совсем немного разлив его на фартук, удачно вернула стакан на стол и принялась искать вилкой то, что сегодня положили на тарелку.

Кормили в «Родительском доме» хорошо и разнообразно. Но обитатели его уже не придавали большого значения меню. Да к тому же у всех были проблемы с зубами, так что на первое место выходила просто возможность потребления любой пищи.

Раиса Львовна вообще-то ела неторопливо. И только два раза в неделю – по вторникам и пятницам, она спешила окончить завтрак. Потому что по этим дням к ней приходил ее мальчик, ее Зюня. Это был такой праздник, такой праздник.....

Конечно, Зиновий Михайлович Флом для всех был солидным мужчиной с заметным животиком, но для Раисы Львовны он навсегда остался ее маленьким Зюней, Зюнечкой, мальчиком с кудрявыми волосами и глазами цвета спелой вишни.

Кроме Зюни у Раисы Львовны никого на свете не было. На всем белом свете... Родила она его поздно. Муж Миша пришел с войны весь израненный, но благодаря своему оптимизму и заботам Раечки протянул еще целых восемь лет и умер в 53-ем, когда Зюне уже было пять. Все их родственники погибли в ленинградскую блокаду. После Миши замуж она больше не вышла и посвятила себя своему мальчику.

Зюня рос тихим и ласковым, любил читать книги, в школе был почти отличником, ездил в пионерские лагеря, но особых друзей не имел. Про девочек уж и не говори. У него с мамой были доверительные отношения, и она с некоторых пор даже переживала эту проблему. Может, потому, что где-то в глубине души боялась, что какая-то другая женщина, в конце концов, уведет от нее ее мальчика. Боже упаси, она не собиралась привязывать Зюню к своей юбке, но все же, все же ...

Зюня окончил политехнический и в «почтовом ящике» постепенно дорос до ведущего конструктора. Но все рухнуло в одночасье с приходом «перестройки». На работу люди еще ходили, но зарплату не давали по полгода.

Раиса Львовна получала пенсию «меньше меньшего», так что жить им стало ох, как не весело. Люди крутились, как-то приспосабливались, но Зюня и здесь не сориентировался. Видя, как сын переживает ситуацию, Раиса Львовна изводилась вдвойне. И целиком из-за жизни такой, и из-за своего мальчика. А посему, когда однажды Зюня, обняв ее за плечи, тихо сказал: «Мам, а давай уедем отсюда, а?», Раиса Львовна не удивилась

- Куда, Зюня? – подняла она глаза на сына.– И куда же мы поедем с тобой, Зюнечка? Кому мы где-то там нужны?

- А здесь кому мы нужны? – ответил он вопросом на вопрос. – В конце концов, будет плохо, вернемся. Сейчас, слава Богу, за это «предателями родины» уже не считают.

Раиса Львовна не представляла, как она сможет жить где-то еще, но у нее сердце разрывалось, глядя на своего Зюню и, конечно же, она понимала, что без нее он не поедет никуда, а если из-за этого останется здесь и будет жить так, как живут они сейчас, она не простит себе этого никогда.

Наиболее подходящим вариантом была бы Германия. Людской поток туда в последнее время был наиболее полноводным и Раиса Львовна вместе с Зюней приняли решение.

Все время, пока они ждали ответа от немецких властей, Раиса Львовна находилась в состоянии тревожной неопределенности. Даже надеялась, что они получат отказ и вопрос решится сам собой, и совесть перед Зюнечкой будет чиста.

Но ответ пришел из Германии положительный. Зюня воспрял духом, хотя неизвестность пугала и его, а Раиса Львовна, глядя на него, радовалась и надеялась, что все-то у них будет хорошо.

После трехнедельного пребывания в лагере в Унне, их отвезли на автобусе в Кельн и разместили в общежитии, похожем на барак. Зюня с головой окунулся во множество проблем, главной из которых, конечно же, стал поиск жилья. В Германии принято раздельное проживание детей и родителей, и им предложили пристроить Раису Львовну в сеньорхауз. Но они сразу же отказались от такого варианта. Зюня уже привык ухаживать за мамой, да и она пока еще могла быть ему полезна в домашних делах.

Поддавшись на уговоры маклера, они согласились на двухкомнатную квартиру на 7 этаже в многоэтажном доме. Квартирка казалась очень даже неплохой. Но пожив там немного, они столкнулись с тем, что и лифт часто не работал, и лампочки в подъезде постоянно разбивали, и дверцы у почтового ящика вырывали с корнем. Да и в самой квартире тонкие стены совсем не держали тепло. Но Раиса Львовна успокаивала Зюню, называя все это «мелочами жизни». Она вообще была оптимисткой.

Зюня же, окончив языковые курсы, чувствовал себя «не в своей тарелке». Социальный статус и мизерное пособие угнетали его. С работой явно ничего не светило, да и личная жизнь как-то не состоялась.

Так развернулась судьба, что в свои годы у него не было семьи, не считая, конечно, мамы. На последнем курсе института влюбился он в сокурсницу, хорошую девочку, из приличной семьи. Не сказать, чтобы красивую, но красота - понятие относительное. Маме она понравилась, по крайней мере, так она сказала Зюне. Особо свободного времени не было, все-таки пятый курс. Основной же проблемой было отсутствие места. Зюня жил с мамой в однокомнатной. А Зиночка вообще с родителями и младшим братом в коммуналке. Так что любовь их можно было назвать платонической. Но надо было что-то решать. Перед самой защитой диплома они поженились. Свадьба была не шумной, но не хуже, чем у людей. Долги за нее долго висели на шее.

В «первую брачную ночь» Раиса Львовна ушла ночевать к соседке, молодые были ей, конечно же, благодарны. Но уже со «второй ночи» наступили проблемы. Никто не знал, что такое предпринять для решения этой сложной задачи. Появление молодой жены изменило весь уклад их жизни. Зюня оказался между двух женщин. И потому, что любил их обеих, мучался в выборе линии поведения. Раиса Львовна приняла Зиночку хорошо, но немного ревновала сына к ней. Да к тому же две хозяйки на маленькой кухне... Снять жилье на зарплаты «молодых специалистов» было не реально. Из-за этого приводила в ужас мысль о рождении ребенка. Но, где-то через полгода, все же не уследили. И после ночных слез отвез Зюня Зиночку в больницу, откуда вышла она с пустым телом и с пустой душой. К тому же там «обрадовали» ее, что теперь детей Зиночка уже иметь не сможет. Это известие убило всех троих. Их жизнь накрыло черной вуалью. Отношения между Раисой Львовной и Зиночкой натянулись. Зюня метался между ними и пил валидол. Через полгода такой нервотрепки Зиночка с похудевшим темным лицом, вся в слезах, ушла к своим. Больше Зюня никогда не женился.

Однако, как ни странно, жизнь в эмиграции позволяла надеяться. Ибо здесь многое менялось: стали не редкостью и случаи разводов, и возникновение новых союзов даже у пожилых людей. Раиса Львовна думала на эту тему постоянно. Тем более, что здоровье ее стало заметно сдавать. Часто она уже не могла даже обслуживать себя. Зюня, естественно, делал для матери все, что было в его силах, а она только еще больше расстраивалась, видя, как невольно приковывает сына к себе.

Однажды вечером, Раиса Львовна сказала ему:

- Зюнечка, мальчик мой. Послушай, что я скажу тебе и, пожалуйста, не перебивай.

- Ты это о чем, мамуля? – удивленно откликнулся он.

- Я прошу тебя, Зюнечка, выслушай меня. Мы ведь хорошо живем с тобой? Правда, мальчик? Слава Богу, ни в чем мы не нуждаемся. Но я-то знаю, Зюнечка, уж я-то знаю, мой мальчик, что жизнь твоя не сложилась. И мне, мой дорогой, больно знать, что и моя вина есть в этом.

- Ты что, мамуля, - обнял ее за плечи Зюня, – что ты говоришь! Какая твоя вина передо мной? Я всю жизнь видел от тебя только хорошее.

- А что ты мог от меня еще видеть, – горько усмехнулась Раиса Львовна, - кроме моей любви к тебе? Но жизнь это не только моя любовь. Вспомни Зиночку. Согласись, что я вам мешала. Живи вы без меня, у вас бы и семья была, и дети... И потом ты не мог даже женщину к себе привести. И здесь из-за меня ты даже не можешь сходить никуда. И днем, и ночью ты ко мне прикован.

Я ведь прекрасно понимаю, что не будь меня, ты жил бы совсем по-другому. Может быть, и женщину нашел бы себе подходящую. Здесь, я уверена, есть одинокие женщины, которые тоже хотят семейного покоя и счастья.

- Господи, мама! О чем ты говоришь! Что за ерунда у тебя в голове?

- Нет, сынок, это совсем не ерунда. Ты же видишь, здоровье мое все время становится хуже. И я молюсь Богу, что у меня есть такой сын, как ты. Но ведь из-за меня у тебя нет никакой своей жизни. Ты знаешь, какая у меня мечта? Я хочу, чтобы у тебя появилась женщина, которая бы любила тебя, чтобы вы жили дружно, заботились друг о друге. Тогда и мне будет спокойно. И здесь, и там...

- Ладно, ладно, мамуля, не думай о плохом, живи дольше и радуйся каждому дню. Ничего, проживем мы с тобой. И раньше жили, и сейчас проживем.

Зюня обнял Раису Львовну, поцеловал ее в щеку и почувствовал соленый вкус маминой слезы.

Но шло время, силы оставляли Раису Львовну и однажды, когда Зюня умывал ее в ванной комнате, она вдруг обвисла у него в руках и опустилась на пол. Он с трудом дотащил ее до кресла. Она тяжело дышала, не могла сказать ни слова.

Приехала «скорая». В больницу Зюня поехал вместе с мамой, но ее положили в реанимацию и не пустили его в палату. Он просидел до вечера в коридоре, пока вышедший врач сочувственно не сказал ему, что надо готовиться ко всему и посоветовал ехать домой.

С утра он уже был в больнице. Тот же врач успокоил его, что ночь прошла без осложнений, а еще через день Раису Львовну перевели в общее отделение. Немецкая медицина оказалась на высоте. Еще через неделю Зюня мог уже разговаривать с мамой. Врач вывел его в коридор и сказал, улыбнувшись: «А мама ваша просто молодец. С таким сердцем, с такими почками, с метастазами в печени... Куда вы ее думаете забирать?»

- Как куда? – не понял Зюня. – Домой, конечно же.

- Нет, – покачал головой доктор. – Не справитесь вы с ней. Ей нужен неотлучный уход и присмотр. Давайте устроим ее в «Альтенхайм». Из больницы туда берут скорее. Так что мы вам поможем.

Врач пожал ему руку и ушел. А Зюня полностью ошарашенный остался стоять посреди коридора.

То, что у мамы обнаружили метастазы, ему сказали еще неделю назад, но выявлять, откуда они пошли, смысла врачи не видели. У пожилых людей онкология развивается медленно, а химию она не перенесет. Если смогут поднять ее сейчас, то пусть живет себе спокойно, сколько Бог даст.

Зюня согласился, но мысль отдать маму в «дом престарелых», в «богадельню», как он его называл, сразила его наповал. И в страшном сне он не мог представить себе, что так поступит со своей матерью. И хотя многие люди говорили ему, что немецкий «Альтенхайм» ничего общего не имеет с советской богадельней, сама мысль эта казалась Зиновию Михайловичу кощунством. С другой стороны он понимал, что сам не сможет обеспечить необходимый уход, и жизнь превратится в муки и для него, и для мамы.

Он не спал всю ночь, а наутро поехал в «Альтенхайм» кельнской еврейской общины, который назывался даже не «Дом престарелых», а «Родительский дом». Директриса провела его по этажам, рассказала о порядках, бытующих там. То, что он увидел, оставило положительное впечатление. Заведение скорее походило на современный пансионат, чем на богадельню. И Зиновий Михайлович написал заявление.

Через неделю Раису Львовну перевезли в «Родительский дом». Она уже достаточно пришла в себя, и Зюня внушал ей мысль, что они едут туда на месяц-другой, как в санаторий на реабилитацию. И что в любой момент, они смогут вернуться домой. Зиновий Михайлович клял себя за этот обман, поскольку понимал, что обратного хода нет, в душе надеясь, что маме в «Родительском доме» будет хорошо.

Обитатели «Родительского дома» жили в отдельных небольших комнатках, удобных, светлых, со своим санитарным узлом. Большинство, но не все. Раисе Львовне отдельной комнаты не досталось, и ее поселили с соседкой. Ей оказалась бывшая учительница из Харькова, с которой можно было поговорить по-русски. Однако она, все называли ее Кларочка, была тяжело больна и все время проводила или в кресле-каталке или в кровати, куда ее укладывали с помощью специального приспособления. От такого образа жизни у Кларочки возникали пролежни, несмотря на то, что в кровати она лежала на надувном матрасе, а в кресле сидела на толстой подушке.

Первые дни в своем новом жилище Раиса Львовна проводила в основном также в кресле-каталке, в котором сестры и санитары возили ее в столовую. А потом она стала понемногу подниматься и, сначала с помощью тех же сестер или Зюни, который почти целый день проводил с ней, а потом и самостоятельно начала ходить, держась за раздвижные ходунки.

Конечно, такое резкое изменение жизни воспринималось Раисой Львовной болезненно. Днем, когда были какие-то дела, и Зюня был рядом, было еще ничего. Но вечером и особенно ночью, а сон у нее был очень плохим, несмотря на назначенное снотворное, на нее обрушивались мысли. В основном грустные, а иногда и просто трагические.

Раиса Львовна лежала в кровати, слушала стоны Кларочки, смотрела на качающиеся ветки большого дерева за окном и думала, думала, думала... Мысли как-то перемешивались у нее в голове, перескакивали с одного на другое. Она думала о себе, о Мише, о Зюнечке. И никак сама для себя не могла решить хорошо или плохо повернулась ее жизнь на старости лет. С одной стороны, она чувствовала заботу о себе. Пусть, безусловно, казенную, но вполне ощутимую. Радовало Раису Львовну и то, что она «развязала руки» Зюнечке. Хотя в первый месяц-полтора он приходил к ней почти ежедневно, сажал в кресло на колесах и вез гулять в замечательный парк с небольшим озером, окруженным вековыми липами, на котором плавали утки. Они уезжали на прогулку после завтрака и возвращались к обеду. Она больше всего любила именно это время. Они были вместе, гуляли по свежему воздуху, и она забывала о своем «казенном доме».

За последнее время произошло два больших события. Во-первых, на глазах у Раисы Львовны умерла Кларочка, и ей было бесконечно жаль ее. На следующий день на освободившуюся кровать положили другую женщину. Она была относительно не старой, но совершенно парализованной, не могла ни двигаться, ни говорить. Смерть Кларочки подействовала на Раису Львовну угнетающе, а положение новой соседки – Бетти, - только подчеркивало ее тяжелое душевное состояние. В первую же ночь после этого Раиса Львовна уже не могла думать ни о чем другом, как о том, что именно в этих стенах пройдут ее последние дни. Душа у нее сжималась от жалости к себе, и слезы непроизвольно текли по щекам.

Вторым событием стало то, что Зюню направили на работу. Безработных людей, «сидящих» на социальном пособии, в обязательном порядке посылали на работы, вне зависимости от их образования и квалификации. В случае отказа их просто лишали пособия. Зюне предложили работу муниципальным дворником, четыре раза в неделю.

Когда он сообщил об этом Раисе Львовне, та только и сказала ему:

– Может, это и хорошо, Зюнечка. Какая-никакая, а все же работа. Ведь человеку без работы нельзя. Человек без работы просто с ума может сойти.

- Наверное, ты права, мамуля, - взял он ее за руку. – Денег эта работа мне не даст, но чем-то, конечно же, занят я буду. Меня только другое пугает, мамочка, я ведь не смогу каждый день приходить к тебе.

- Господи, мальчик мой, - взмахнула она руками. – Ты же видишь, как здесь заботятся обо мне. Ты можешь быть совершенно спокойным. Займись, наконец-то и собой. Работай, встречайся с людьми, ну.... ты сам понимаешь.

Давай, мой мальчик, сделаем так. Во вторник и пятницу ты будешь приходить ко мне, а воскресенье посвятишь своим делам. Обещай мне это. Во всяком случае, постоянно будем общаться по телефону. Договорились?

- Договорились, мамуля, - обнял ее Зюня, - спасибо тебе, я тебя люблю.

- А уж как я тебя люблю, Зюнечка, - засмеялась она. – Не переживай. Все будет хорошо.

С той поры у Раисы Львовны началась другая жизнь. Не считая вторника и пятницы, когда ее навещал Зюня и они уходили гулять, каждый день растягивался для нее необыкновенно. Она просто не знала, куда себя девать, чем заняться. Читать и смотреть телевизор уже не могла, поскольку зрение совсем ухудшилось. Сидеть в своей комнате, рядом с беспомощной Бетти ей не хотелось. После завтрака Раиса Львовна брала свои ходунки, которые она называла «моя телега», и тихонько шла по длинному коридору, ориентируясь на круглые деревянные перила, идущие вдоль стены. Но очень болели ноги, и ее хватало лишь на то, чтобы пройти до коридорного торца. Там был закуток, в котором она больше всего любила бывать. Большие окна окружали его с трех сторон, создавая своеобразный эркер. Там стояло кресло, пальма и несколько горшков с цветами. Раиса Львовна, тяжело опускалась в кресло и смотрела на улицу с высоты третьего этажа. Ей казалось, что когда Зюня подходил к «Родительскому дому», он, зная любимое место мамы, мог еще с улицы видеть ее. И это Раису Львовну очень грело. Но Зюня приходил теперь лишь два раза в неделю.

Она проводила в своем закутке все время от завтрака до обеда и, хотя понимала, что время от времени должна двигаться по коридору, чтобы как-то разминать ноги, но не любила этого делать. Ее угнетали встречи с жильцами «Родительского дома», процентов на восемьдесят состоящих из старых, больных женщин, многие из которых были не совсем адекватными. Особенно сжималось у нее сердце, когда она проходила мимо большой комнаты, куда свозили десятка два совсем уж беспомощных людей, сажали их на диваны, в кресла, и они сидели там, бездумно глядя на экран телевизора и бормоча что-то на понятном только им языке.

Некоторые обитатели дома выходили гулять, но Раиса Львовна сама на улицу ходить не могла, персонал просто физически не успевал вывести всех на свежий воздух, и ей оставалось лишь искать уединения в своем закутке. Понятно теперь, с каким нетерпением она ждала вторник и пятницу, когда к ней приходил ее Зюня.

Вот и сейчас она спешила позавтракать, чтобы скорее-скорее пойти навстречу своему мальчику. Сегодня Раиса Львовна особенно с большим нетерпением ждала Зюню. Ей хотелось рассказать ему про тот хороший сон, что приснился ей накануне. Ей приснилось, что Зюня пришел ее навестить. Но, что самое главное, пришел не один, а с маленьким мальчиком, вылитым маленьким Зюнечкой, каким он был лет в пять-шесть, с кудряшками и большими темными глазами. И она бежала им навстречу. Им обоим, своим мальчиками, потому что была абсолютно уверена, что это ее сын и внук.

Раиса Львовна села в привычное кресло в своем закутке и, ожидая сына, радостно улыбалась, предвкушая свой рассказ....

....Она не знала, сколько прошло времени, и с каждой минут волновалась все больше и больше, поскольку Зюня не появлялся. Наконец, за ней зашла медицинская сестра Леночка и позвала на обед. Раисе Львовне совершенно не хотелось обедать, ей хотелось дождаться сына. Во время обеда она съела две ложки супа, поковыряла котлетку и выпила полстакана сока. Леночка быстро отвела ее в комнату и по ее просьбе позвонила Зюне по телефону. Никто не отвечал. Весь «мертвый час» Раиса Львовна не спала. В голове у нее крутились нехорошие мысли, предчувствия не давали покоя. К концу дня она уже не находила себе места. Что могло случиться с сыном? Почему он не пришел к ней сегодня, почему даже не позвонил? Господи, думала она, мало ли что может с ним произойти. Он ведь тоже уже не мальчик, и здоровье его оставляет желать лучшего. Да и вообще все может случиться в большом городе.

Вечером уставшая Леночка, поменяв Раисе Львовне памперсы, уложила ее в постель, и, видя, что с той что-то происходит, ласково погладила по голове.

- Спите спокойно, Раиса Львовна, - сказала она, - спокойной ночи. Что-то сегодня вы мне не очень нравитесь. У вас что-то болит? Что-нибудь случилось?

- Случилось, - прошептала через силу та. – Ко мне Зюня не пришел. Он ведь еще ни разу не пропустил ни вторник, ни пятницу. Если с ним что-то случилось, как же я буду теперь одна, я не смогу жить без него.

- Так вот в чем дело, - засмеялась Леночка. – Спите спокойно, Раиса Львовна. Зюня ваш обязательно придет к вам, завтра. Ведь сегодня же – понедельник. Вы просто перепутали.

Она поправила ей одеяло, еще раз погладила по голове и перешла к Бетти.

А Раиса Львовна так обрадовалась Леночкиным словам, что просто не верила своему счастью.

....Назавтра, во вторник, подходя к «Родительскому дому», Зиновий Михайлович по привычке глянул на знакомое окно третьего этажа, но, к удивлению своему, не увидел за ним мамы. Раиса Львовна умерла в ночь с понедельника на вторник, умерла спокойно, во сне и на лице ее застыла улыбка. Может быть, она в последнюю свою ночь опять видела тот самый сон, когда к ней пришли Зюня с внуком. А она бежала им навстречу.