«...ибо приидет Сын Человеческий во славе Отца Своего с Ангелами Своими и тогда воздаст каждому по делам его». 
 (от Матфея 16) 
                 Л.К. посвящаю.
                Глава 1
В конце 1976 года страна готовилась к встрече Нового Года. Шахтеры со страниц газеты «Правда» рапортовали родной Коммунистической Партии о миллионах тонн сверхпланового угля, строители спешно, с недоделками, сдавали тысячи квадратных метров кое-как слепленного жилья. Милиционеры спешно долавливали слегка пьяных граждан, выполняя план по наполнению вытрезвителей, космонавты уже чистили парадно-выходную форму, готовясь к съемкам «Голубого Огонька», а мохнатобровый Генсек заучивал текст новогоднего обращения к народу.
Все старались, стремились, выполняли и перевыполняли.
Костя Ганкин старался вместе со всеми, но у него получалось плохо. Не так, чтобы совсем уж плохо, но хуже, чем у остальных, старающихся еще и перевыполнить план.
Конструкторский отдел проектного института, где Костя трудился в должности старшего техника, уже перевыполнил план по выпуску проектной документации, и заказчики успели сказать им за это своё «спасибо», но денег платить не спешили. У них ведь тоже все шло с перевыполнением плана, в том числе и расходование средств, отпущенных на строительство. Так что денег не было ни у кого.
Первой задёргалась Тамара Ивановна, ГИП отдела, где работал Костя. Она, мысленно, уже забила в свой семейный бюджет немаленькую сумму премиальных, которые могла бы получить, если бы не… А премиальные, показавшиеся где-то там, вдали, тут же накрылись мокрым полотенцем, и Тамара Ивановна, краснея щеками, с ужасом ждала вызова на директорский ковер – для «разбора полётов».
Костя, видя, как мучается Тамара Ивановна, сидел за своим кульманом, чему-то глупо улыбался и рисовал чертей. Тамара Ивановна, из-за своего стола давно наблюдавшая за ходом Костиной работы, решила на нем немного оторваться. Она тихо подошла сзади, полюбовалась длинным хвостом рогатого, просунутым между его ног так, что он казался издали тонким и длинным членом, потом, по своей старой армянской привычке, уперлась руками в крутые бока, и громким голосом стала Костю стыдить:
-Как тебе не стыдно, Ганкин! Все работают, план перевыполняют, свой вклад вносят, а ты сидишь и чертей рисуешь!
Костя, старательно дорисовывающий кисточку на хвосте поганого, повернулся на вертящемся стуле и посмотрел на ГИПа.
-И еще по-дурацки улыбаешься при этом! – добавила Тамара Ивановна, наливаясь злобой.
Костя, продолжая улыбаться, поднялся со стула, и, глядя ей в переносицу, сказал:
-Лично я уже внес все, что мог внести, а теперь сижу и жду Нового Года, а вместе с ним – обещанной вами премии.
Тамара Ивановна выслушала Ганкина и пошла на него жаловаться. Начальник отдела, Федор Иванович Дядичев, в миру просто «Дядя», пять минут спустя позвал Костю к себе.
-Ганкин, ты дурак? – спросил он, медленно зеленея лицом.
Костя посмотрел в добрые, отеческие глаза «Дяди» и ответил, проникновенно и тихо:
-Умные у умных работают, а меня к вам направили!
-Пошел вон, придурок – закричал «Дядя», хватаясь за баночку с валидолом, – мы с тобой после праздников разберёмся! Мало не покажется – добавил он, подумав.
«Какой грубый, какой некультурный человек» – подумал Костя, выходя из кабинета начальника отдела, – ну, разве может он своим черствым сердцем, своим заскорузлым умом, понять состояние его души?
А состояние души Кости Ганкина было хреновым. До Нового Года оставалось два дня, а с кем он будет его встречать, оставалось загадкой. Неделю назад девушка, с которой он встречался, закатила такой скандал, что у Генки после этого пару дней звенело в ушах.
-Ты четыре года встречаешься со мной, и за эти годы ни разу не признался в любви – кричала она, – так вот, знай: на тебе свет клином не сошёлся! У меня, к примеру, есть один знакомый, и я буду с ним Новый Год встречать! И он не такой придурок, как ты – добавила она под конец, и ушла, оставив Костю в глубоком раздумье.
А ведь поначалу всё так хорошо складывалось! Закадычный дружок Генка, на вопрос «что будем делать на праздники»? ответил Косте не задумываясь: «а как всегда». Это означало, что молодёжная компания может расчитывать на тёплый приём в просторном доме его родителей. По многолетней традиции они гуляли до самого утра, а уставших или упившихся «деток» родители Генки заботливо укладывали спать в свободных комнатах – благо, снимавшие их студенты на праздники разъезжались по своим домам. Пользуясь случаем, гости, разбившись на парочки, уже к трём часам разбредались по полупустому дому, чтобы потом с комфортом до утра предаваться любовным утехам. И вот теперь все Костины планы шли прахом. И так ему стало тошно, что, не дожидаясь праздников, Костя решил напиться.
В конца рабочего дня он нахлобучил на голову «растоптанную» кроличью шапку и пошел в гастроном. Время было самое горячее – у прилавка винно-водочного отдела стояла многометровая очередь и Костя всерьез обеспокоился, достоится ли он в ней до победного конца. И тогда, чтобы ускорить процесс, Костя решил найти инвалида.
К слову сказать, в те времена быть инвалидом было не только почетно, но и удобно. Во всяком случае, в очередях они не стояли, потому что по закону их везде пропускали вперед. Инвалиды часто пользовались своими привилегиями, подрабатывая на сигареты, а то и на стаканчик вина. У них был свой «профсоюз» и собирались они, как правило, у входа в магазин, где и поджидали клиентов, которым было недосуг тратить время на стояние в очередях.
Костя уже миновал толпу счастливых обладателей пакетов с суповыми наборами, ожидавших очереди расчитаться, когда его внимание привлекла девушка, сидевшая за одной из касс. Услужливая память тут же напомнила Косте о событиях семилетней давности.
Любушка! Да, это была именно она. Но как изменилась, как похорошела она за те годы, что они не виделись! Ещё в восьмом классе школы он встречался с её подружкой, Галкой Долженко, а Любушка – маленький нескладный подросток с двумя прыщиками вместо грудей, – всегда неотступно следовала за ними. Так они и встречались – Костя и Галка с Любушкой. Через полгода они закончили школу и их пути разошлись.
…Костя смотрел на сидевшую за кассой девушку и откровенно любовался ею. Статная тёмно-русая красавица, она выглядела сказочной королевой, случайно попавшей в мир колбасы и кефира.
Когда толпа покупателей разошлась, он подошел к ней поздороваться.
-Здравствуй, Люба – у Кости от волнений голос моментально охрип, – ты меня узнаешь?
Люба подняла на него глаза и спокойно произнесла:
-Здравствуй, Костик.
...Костя стоял как болван, не зная, что ему сказать и только пялился на тугую Любину грудь, обтянутую тонким коричневым свитером. Когда, наконец, его волнение улеглось, он произнёс:
-Ты очень изменилась, похорошела…
Люба рассмеялась:
-Ты тоже стал другим.
Нахлынувшая в это время волна покупателей вновь на время разлучила их, а, когда Костя смог вновь пробраться к кассе, то, смущаясь пробормотал:
-Можно мне тебя встретить после смены?
Люба согласно кивнула головой:
-Я заканчиваю через час. Жди меня во дворе магазина.
Через час они встретились. Люба вышла из дверей служебного входа, на секунду остановилась, дав глазам привыкнуть к темноте, а потом, заметив стоявшего неподалеку Костю, подошла и взяла его под руку.
...Пока Люба шла к нему, аккуратно обходя застывшие лужи, Костя успел её рассмотреть. Высокая, почти одного с ним роста, она была очень хороша. Короткая беличья шубка едва прикрывала округлую попку, обтянутую плотной узкой юбкой, а длинные, стройные ноги в сапожках на высоком каблуке делали её ещё более женственной.
…В тот вечер они долго бродили по пустым улицам города. Воспоминания захватили их. Костя все порывался спросить Любу, как она жила все эти годы, где была и чем занималась, но Люба мягко останавливала его и переводила разговор на другую тему. Было уже почти одиннадцать, когда она посмотрела на часы и с грустью сказала, что ей пора домой. Костя бросился ловить такси, но Люба остановила его, сказав, что доберётся домой троллейбусом. Слегка обиженный, Костя замолчал, и тут Люба взяла его за руку:
-В следующий раз проведёшь, хорошо?
В этот момент Косте пришла в голову блестящая мысль!
-Ты где будешь Новый Год встречать?
-Пока не знаю, возможно дома, с мамой.
-А давай мы вместе к Генке Кайданову пойдем, –  предложил он, - ты его должна по школе помнить.
-Ну что ж – легко согласилась Люба, –  пойдем к Генке.
Костя, еще не веря в случившееся, попытался тут же поцеловать Любу, но та, отстранившись от него, лишь помахала на прощание рукой из уже отходящего от остановки троллейбуса.
...Тридцать первое декабря встретило Костю проливным дождем. Когда он, проснувшись, выглянул в окно, его глазам предстала жуткая картина свихнувшейся природы. Такого ливня не было даже летом! Косте очень не хотелось идти на работу, но сегодня обещали выдать зарплату. Позвонив Генке и обо всем договорившись, Костя выбежал под дождь. Зонтик не спас его от потоков льющейся с неба воды, и, пока он добежал до остановки трамвая, низ его брюк превратился в две мокрые тряпки. Единственная радость – зарплата, –  была выдана в двенадцать и директор, пожелав коллегам счастья в Новом Году, отпустил всех по домам.
…Люба работала до восьми, и Костя, одетый в выходной костюм, вечером зашел за ней в гастроном. Сделав лёгкий макияж, она стала еще прекрасней и Костя при её виде задышал часто, как собака, увидевшая кусок колбасы. Если бы у него был хвост, он бы завилял им, застучал им от восторга об пол, но у Кости не было хвоста и он, с обожанием посмотрев на Любу, прижал её руку к груди.
У Генки их уже ждали. Накануне Генкина мама постаралась вовсю и стол в их гостиной ломился от блюд. Выпивка же была традиционно-новогодняя: шампанское, бутылка «Московской», да бутылка домашнего вина для дам. Генкина подружка тут же увлекла Любу на кухню, где они о чем-то оживленно стали болтать, а Генка, исподтишка кивнув в сторону Любы, показал Косте большой палец.
В одиннадцать сели за стол – провожать Старый Год. Посидев немного с молодёжью и пожелав всем счастливого Нового Года, ушли к соседям Генкины родители. Накануне родители подарили Генке магнитолу «Днепр» – голубую мечту всей советской молодёжи, – и, под медленное кружение боббин пары затоптались на маленьком пяточке, изображая «медленный танец». Увлёкшись, они чуть не прозевали наступление Нового года, а, когда часы на экране телевизора показали без одной минуты двенадцать, все бросились к столу и под дружное «Ура»! выпили по бокалу шампанского. Отдав должное кулинарному искусству Раисы Сергеевны, они вскоре расправились и с напитками. Голоса и смех звучали все громче, и через пару часов всем снова захотелось танцев.
…Давно были сброшены пиджаки, а девушки расстались с туфлями, и так, в полутьме, обнимая друг друга, пары всё кружились и кружились в танце. Когда парни в очередной раз вышли во двор покурить, Генка, закрывая за собой дверь, сказал:
-Держи ключ от комнаты. Кровать уже застелена, так что можете ни о чём не беспокоиться. Увидимся за завтраком, заодно и опохмелимся – у меня припасено кое-что на этот случай.
Комната, отведенная Косте, оказалась крошечной: полуторная кровать, стол и шкаф едва помещалась в ней. Включив стоявший на столе ночник, Костя запер дверь изнутри и повернулся к Любе. Она сидела на краешке кровати и вопросительно смотрела на Костю. Присев рядом, он обнял её.
…Люба позволяла ему многое, но не все. Каждый раз, когда осмелевшая Костина рука пыталась проникнуть под юбку, Люба нежно, но решительно отводила её в сторону. Каждая расстёгнутая пуговица на блузке давалась Косте с боем, но, наконец, он добился своего, и теперь они лежали на кровати почти голые: друг от друга их отделяли лишь тонкие кусочки ткани на бёдрах. Её круглая, крепкая грудь была чудо как хороша, а темные ягодки сосков задорно и вызывающе смотрели на Костю, словно спрашивая: «ну, а что дальше?»
Видя, что Костя рассматривает её, Люба смутилась и попросила:
-Погаси свет, Костик.
Несколько минут, привыкая к темноте, они лежали без движения, а потом Костя, целуя такое желанное, пахнущее сладким, призывным запахом тело, снял с Любоньки трусики…
...Едва за окном стало сереть, Люба стала собираться.
-Мама, наверное, волнуется, на часах уже половина восьмого, мне пора.
Собрав разбросанную по полу одежду, Костя стал помогать Любе одеться, всё время норовя поймать губами горошины её сосков. Люба тихо смеялась, прижимая его голову к своей груди и всё шептала, шептала:
-Нам пора, Костик, нам пора…
Когда они стояли уже одетые, Люба, краснея от смущения, показала Косте небольшое и уже подсохшее красное пятно, расползшееся по смятой простыне.
-Что это? – спросил Костя.
-А ты не догадываешься? – лукаво улыбнувшись, спросила Люба.
-Так ты была девочкой? – удивился он, и этот глупый вопрос так насмешил их, что оба скорчились от смеха.
Отсмеявшись, Костя обнял и нежно поцеловал Любу, а она, прижавшись к нему, тихо прошептала:
-Я люблю тебя, Костик, с тех самых пор, как ты начал встречаться с Галкой.
Услышав такое признание, Костя моментально стал серьёзным.
-Я тебя тоже люблю, –  ответил он, сам в этом немного сомневаясь.

                Глава 2
Генка со своей подругой еще спали, когда Костя и Люба, тихо прикрыв за собой дверь, выскользнули во двор, а оттуда – на улицу. Скомкав испачканную простыню, Люба бросила её в ближайшую урну:
-Поехали ко мне, я хочу познакомить тебя с мамой, а заодно – получишь и отвезешь Генке новую простыню.
…Ах, как корил себя Костя потом за то, что согласился тем утром ехать знакомиться с потенциальной тещей! Любушка, только что ставшая женщиной, только что поверившая Косте, наивно решила, что он уже полностью принадлежит ей. Она, девочка с рабочей окраины, не могла даже представить, какое впечатление может произвести на Костю то, что ему предстояло вскоре увидеть. Не надо было тогда этого делать, ох, не надо!
Старая «хрущевка» встретила их зловонием подъезда, а облупленная входная дверь говорила о том, что в этой квартире её уже не один раз высаживали вон. В тесной прихожей, заставленной каким-то хламом, их встретила полная, неопрятная женщина в давно не стиранном стёганом пеньюаре. Стараясь произвести хорошее впечатление на «молодого человека», она жеманно присела, подавая Косте пухлую ручку. Извинившись за беспорядок, «мама» пригласила Костю пройти в гостиную. Эта комната, при первом взляде, показалась Косте странной: она имела нежилой вид и, скорее, была похожа на склад старой мебели. Люба, поцеловав Костю в щёку, оставила его одного. Выходя, она сунула ему в руки альбом с домашними фотографиями и, шепнув «не скучай», пошла на кухню – помогать матери готовить завтрак.
Завтрак был накрыт там же, на кухне. Первое, что увидел он, зайдя туда, была большая и уже в нескольких местах порванная подушка, вставленная в раму вместо разбитого стекла. Видя Костино недоумение, смущенная Люба, машинально разглаживая несуществующие складки на несвежей скатёрке, сказала:
-Это проделки брата. Пьет он…
Мамаша, по-видимому, тоже пила – дрожащие руки никак не могли совладать с пробкой графинчика, который она достала откуда-то из-под стола. На завтрак подавали «уху» из срочно размороженной по этому случаю трески. Костя, чтобы не обидеть женщин, принялся усердно работать ложкой, перед тем налив всем из графинчика. Пока он, превозмогая себя, глотал горячую юшку, мамаша успела дважды «принять на грудь», и, раскрасневшись и став страшнее атомной войны, теперь раскачивалась на своём табурете.
-Вот так вот мы и живем – Любаша денежку зарабатывает, а мама её пропивает – спела она фальцетом и зашлась в дребезжащем смешке.
Не зная, куда деться от стыда, Люба резко поднялась и вышла из кухни. Поблагодарив за завтрак, Костя вышел следом. Любу он нашёл в зале беззвучно плачущей – опустив голову на руки, она сидела за столом и только часто вздрагивающие плечи выдавали её безутешность. Немного успокоившись, Люба умылась и собралась провожать Костю. Прощались на улице:
-Извини, я сейчас не могу оставить маму одну, встретимся позже – Люба на секунду прижалась к Косте, а потом протянула листик с номером телефона, – он у нас работает, когда шнур не оборван, – и, поцеловав его на прощание, вошла в подъезд.
В тот же день Костя напился. Пьяный, он пролежал дома сутки, лишь вечером второго января немного придя в себя. Третьего числа, прийдя на работу, Костя узнал, что числится прогульщиком и в конце недели его поведение будет «разобрано» на институтском общем собрании.
«Круто», подумал Костя и пошел опохмеляться. Выйдя на улицу и добредя до перекрёстка, он зашёл в деревянное строение, стилизованное под русский терем и прозванное в народе «Змей-Гадюшник». Бойкая молодайка, стоя за прилавком, наливала в стаканы сухое молдавское вино. Двое таких же «больных», как и сам Костя мужиков, морщась, уже потягивали сухарь, охлаждая им горящие внутри трубы. Чувствуя на себе их сочувствующие взгляды, Костя выгреб из карманов кучу медяков, и, отсчитав тридцать копеек, протянул их продавщице.
-Што братела, болеешь? – спросил один.
Ничего не ответив, Костя взял стакан и, превозмогая отвращение, медленно выцедил кислую, пахнущую ацетоном жидкость.
Почувствовав себя после «опохмелки» лучше, он решил в обеденный перерыв сбегать в гастроном, к Любе. Распугивая прохожих своим помятым видом, он в полдень добрался до магазина, но Любы там не застал: одна из сидевших за кассами девушек сказала ему, что Люба должна выйти во вторую смену. Узнав об этом, Костя решил придти сюда после работы.
Было что-то около пяти, когда в отдел, где работал Костя, заглянула секретарь директора:
-Ганкин, к директору!
Когда Костя, дыша перегаром, вошел в директорский кабинет, тот, стоя к нему спиной и внимательно изучая через окно городской пейзаж, процедил:
-Наверно, тебе, Ганкин, на ногах стоять тяжело, так ты не стесняйся, присаживайся к столу.
Подождав немного, он повернулся к Косте:
-За твои художества я должен тебя сегодня же с работы погнать, да вот незадача: никто не соглашается в Череповец ехать. У одних – дети, у других – сессия в институте, у третьих – месячные… Так что выбирай, Ганкин: трудовая книжка в руки или билет на самолёт.
«Какого черта» – подумал Костя, – «какой Череповец? А как же Люба, на кого я сейчас её оставлю»? Но тут же, откуда-то снизу, поползла и, в конце концов, угнездилась, подленькая мыслишка: «а ведь это же выход»! Выход из ситуации, в которую он сам себя загнал, переспав с понравившейся ему девушкой из неблагополучной семьи!
Костя, несмотря на то, что был он далеко не ангел, все же считался в своем кругу порядочным человеком. И, как всякому порядочному человеку, жизнь, словно издеваясь, подбрасывала ему таких «оторв», что знакомые, узнав об этом, качали головами и говорили:
-Доиграешься ты, Костя!
Он не считал Любу случайной партнершей по сексу, ведь оказался у неё первым мужчиной, да ещё и любимым! По всему теперь выходило, что Косте надо жениться на Любе.
«Но как быть с её окружением»? – раздумывал он. «Мать – алкоголик, да ещё буйствующий братец в придачу! Может быть, и Люба со временем станет такой же»?
И Костя, чувствуя себя последним мерзавцем, ненавидя себя за слабость, ответил:
-Еду!
Самолет в Москву улетал утром следующего дня, а дальше, в Домодедово, ему надо было пересаживаться на рейс полярной авиации. Времени на сборы было в обрез, но у Кости тогда был еще вечер, последний перед отлетом: у него хватило бы времени съездить попрощаться, объяснить причину внезапного отъезда. Он не сделал этого – у него не хватило духа.
...Вернувшись четыре недели спустя, он прямо из аэропорта бросился в тот самый гастроном. Толстая, прокуренная до желтизны заведующая, долго выяснявшая, кем ему приходится Люба, наконец сказала:
-Уволилась твоя зазноба неделю назад. Увез её с собой какой-то морячок, говорят – на Дальний восток.
Вот и все. Когда пару лет спустя кто-то сказал Косте, что Люба, бросив своего моряка, вернулась в город, он тут же помчался в старую «хрущевку», но в Любкиной квартире никого не нашел – прежние жильцы куда-то съехали. А на входной двери в их подъезде, детским корявым почерком, было выведено мелом «Костя – дурак».
Эпилог
Несколько лет назад я побывал в родных краях. Конечно, я не мог не навестить Генку, с которым меня связывает долгая и верная дружба. Мы с ним посидели, выпили, вспомнили молодость, поговорили о жизни, о детях, о женах, о друзьях. Вот тогда и вспомнил я Костю. Услышав это имя, Генка невесело усмехнулся:
-Ты знаешь, Костя неплохо устроился, у него теперь семейный бизнес. Если захочешь его увидеть, приходи завтра, часов в одиннадцать, в «Льдинку».
...Незадолго до одиннадцати я был уже там. Наше кафе за эти годы почти не изменилась. То же бочковое пиво, те же столики, тот же устоявшийся запах вяленой рыбы. Только посвежели стены после косметического ремонта да появились мальчики-официанты, снующие по залу с охапками бокалов в руках. Я сел за дальний столик и заказал себе кружку «Жигулевского». Ровно в одиннадцать появился Костя. Если бы я не знал, что он должен придти именно в это время, то никогда бы не узнал в сухоньком, потёртом человечке с торопливыми жестами и бегающими глазами своего старого приятеля Костю Ганкина.
Он или не узнал, или не увидел меня, присев за соседний столик. Когда официант принёс пива, Костя схватил кружку двумя руками и, не отрываясь, большими глотками сразу осушил её до дна. Не успел он поставить пустую кружку на стол, как произошёл конфуз: на пороге «Льдинки» возникло существо женского пола – неопрятно одетое, с нечёсаными прядями седых, жирных волос, выбивавшихся из-под яркого турецкого платка. Нагруженное двумя сумками стеклотары, оно обвело зал внимательным взглядом, а затем, заметив сидящего за столиком Костю, закричало, перекрывая шум работающих под потолком вентиляторов и гул подвыпивших посетителей:
-Ах ты паразит проклятый! С утра уже засел в гадюшнике. Я по помойкам бегаю, с утра не пила, не ела, а он прохлаждается! А ну, марш работать!
И, с этими словами, стала выталкивать Костю из зала.
Когда я, заплатив по счёту, вышел следом из «Льдинки», Костя, сгибаясь под тяжестью сумок, уныло брел по бульвару в сторону пункта приема стеклотары.
 

июль 2006