Николай ТЮТЮННИК

     Познакомились они в поезде. Точнее – в воинском эшелоне, везущем новобранцев на Дальний Восток. Разумеется, никто из флотских, которые сопровождали молодежь, о пути следования эшелона не распространялся. Однако, глядя на горящие золотыми буквами ленты бескозырок, не трудно было догадаться: Тихоокеанский флот.

     – Как тебя зовут?

     – Сашкой.

     – А меня Юркой.

     Оба коренастые, ладно скроенные, крепко сшитые. Верные кандидаты на подлодку.

     Юрий все напевал – тихонько, иногда глотая  откровенно нежные слова песен. В девятнадцать лет такие чувства высвечивать не принято. А в кругу сверстников, бесшабашных шахтерских пареньков, и вовсе не безопасно.

     Сашка присмотрелся, спросил:

    – Это не ты на смотре песни пел?

     – Весной? Во дворце культуры?

     – Да.

     – Было дело. Пел. А ты… Это не ты «Яблочко» танцевал?

     – Ну, а кто же!

     Засмеялись, подталкивая друг друга. Надо же…

     – Пойдем в тамбур, покурим.

     Поезд еще бежал по родным местам. Засверкал осенней голубизной клинок тихой Лугани. Обнаженными зарослями камыша, где все лето гнездились дикие утки, напомнило о себе урочище Марасино. Прости-прощай, милая речонка! Прости-прощай, Сокологоровка!

     Ждут их другие воды, другие берега!

     Другие, тихоокеанские берега они увидели только на двадцать четвертые сутки. Шли по утреннему городу, как по палубе захваченной штормом яхты.

     – Привыкайте, – подшучивал шагающий рядом со строем главстаршина. – Тихий еще не так вас покачает. А ну-ка, запе-вай! 

     – Прощайте-е, скалисты-ые го-оры-ы! – неожиданно, на весь город, завел Юрий, откровенно радуясь концу измотавшей всех дороги и, особенно, нынешней своей причастностью к военно-морскому братству. – На по-одвиг Отчи-изна зове-ет!

                               Мы вышли в откры-ытое-е мо-оре-е

                               В суро-овый и да-альний похо-од!

     Кто-то подхватил, а кто-то, под общий смех и гам, задиристо свистнул.

     Знай наших, Дальний Восток! Донбасс приехал!

     Главстаршина, красивый черноусый полтавчанин, поравнявшись с Юрием, одобрительно покивал головой.

     – Давай, давай, флотский! Продолжай!

                             А волны и стонут, и плачу-ут,

                             И бьются о борт корабля-я,

                             Растаял в далеком  тумане Рыба-ачий,

                             Родимая наша земля-я!

     Жаль, песни о тихоокеанцах, равной этой, не было. Моряки, служившие на Тихом, оставив свои корабли, ушли в сорок первом на защиту столицы. И в первых же боях несчетно гибли, отчаянно пренебрегая свистящими пулями и четко выделяясь своими черными бушлатами на фоне яркого подмосковного снега.

     Молодое пополнение разместили в палатках, чтобы со временем распределить по кораблям. Тут и отыскал Юрия черночубый старшина, подвел какого-то мичмана.

     – Так ты, говорят, поешь? – задорно спросил тот. – А в ансамбль песни и пляски не желаешь?

     Юрий замялся, оглядываясь на друзей.

     – Тогда собирайся! – уже приказал мичман.

     – Товарищ мичман, – тут же нашелся Юрий, – а друг мой танцует! Может, и его…

     – Давай и его.

     Собрались они быстро, военному собраться – только подпоясаться. Покинув палаточный городок, бодро вышагивали за своим новым командиром, слегка стесняясь своих длинноватых, не совсем подогнанных шинелей. Ничего, через месяц станут такими же подтянутыми и щеголеватыми, как этот бравый сверхсрочник! И только взглянув на стоявшие у стенок корабли, растерянно переглянулись: это что же – теперь никогда не выйти в море?! Неужели в письмах девчонкам придется врать?

     Юрия зачислили сразу, после первого же прослушивания.

     – Так-так-так, – сдерживая радость, скороговоркой поддержал его уже немолодой капитан-лейтенант, – конечно, надо еще поработать, заняться постановкой голоса, но… солист уже есть! С чем и поздравляю!

     Зачислили и Александра, заворожённо проследив за его лихими коленцами.

     – Так вы, значит, шахтеры? – потирая руки, спросил капитан-лейтенант. – Талантливый народ. А кем работали под землей?

     – Я слесарем.

     – А я машинистом электровоза.

     – Ого! – почему-то удивился офицер. – Там и такие профессии есть?

     Да есть, разные есть. До последнего времени были и коногоны. О них, кстати, одна из самых задушевных песен.

                                 Гудки тревожно загуде-ели,

                                 Бежит народ густой толпо-ой.

                                 А молодого коного-она

                                 Несут с разби-итой го-оловой.

     Напел Юрий и ёе. И сразу же вспомнилась родная сторонка, родная шахта. Вспомнилась и та, о которой всегда будет тосковать, напевая до боли задушевную песню Никиты Богословского и Николая Доризо «Давно не бывал я в Донбассе».

     Но сначала Юрий поразил тихоокеанцев своей песней «Мама», спетой им в переполненном Доме офицеров накануне 23 февраля. Зал плакал – от неприступной с виду «мамы»-адмиральши до худенького матроса-первогодка, который еще вчера с восторгом писал домой, в глухую деревню, что волны на Тихом океане выше школы их районного центра.

     Онемел и Сашка, стоя за кулисами, – радуясь и гордясь земляком и другом, которому стоя аплодировали сотни молодых и увешанных боевыми наградами моряков…

     Но уже через месяц вышел приказ министра обороны, и ансамбли песни и пляски расформировали. Целая сотня музыкантов, певцов и танцоров пополнила боевые и вспомогательные суда Тихоокеанского флота. Александру пришлось дослуживать на эсминце, а талантливейшего Юрия со временем с корабля все-таки откомандировали в Дом офицеров, откуда, вместе с другими флотскими артистами, он совершил не одну гастрольную поездку – в Корею, Китай…

     Пел свои любимые – «Вечер на рейде», «Прощайте, скалистые горы»… И, конечно, самую гордую и трагическую песню о моряках – «Памяти «Варяга», иногда напоминая изумленным зрителям, что автором ее теста является… женщина. И лишь в самые грустные минуты воспоминаний, когда перед глазами вставали родные терриконы и непреодолимо влекло на родину, снова приходила на память, ставшая уже классической песня, песня-гимн, без которой в Донбассе не обходится ни одно застолье: «Спят курганы темные». Вспоминался тогда Юрию и ставший ему почти родным Сашка, Александр, встретиться с которым им так больше и не довелось.

     А через много лет, накануне Дня шахтера, в  клубе шахты имени Менжинского состоялся концерт артистов Московской филармонии. Гвоздем программы, как и везде, было выступление Народного артиста СССР Юрия Богатикова.

     – Музыка Никиты Богословского, – торжественно объявил ведущий, – слова Николая Доризо: «Давно не бывал я в Донбассе».

     – Эту песню, – сказал Богатиков, – я посвящаю всем горнякам, друзьям моей шахтерской юности, а также старому флотскому другу, тихоокеанцу Александру Улитичеву, который когда-то работал на вашей шахте.

     Александр, который до этого тихо и незаметно сидел на последнем ряду, поднялся и, держа в руках букет цветов, пошел к сцене.

     – Са-ашка?! – узнав друга, выкрикнул Богатиков и бросился ему навстречу. – Брати-ишка!

     И зал не сдержал слёз.