Ника ЧЕРКАШИНА

Рассказ

Отец, вытянувшись во весь рост, лежал в саду на деревянном топчане под раскидистой грушей, нарочито громко стонал и время от времени жалобно взывал: «Ма – ать! Ма – ать!» - «Что?» – весело отзывалась мама. Она стояла неподалеку у летней плиты и помешивала, чтобы не подгорел, лук. В пятилитровом чугунке клокотал борщ. Аромат поджаренного лука, болгарского перца и жареной рыбы витал по всему двору и за воротами, где перед самым забором росла шелковица. Я сидела почти на самой верхушке и, щурясь от солнца, уже взошедшего над домами, выискивала побуревшие ягоды.

Отец признавал из всех блюд только борщ. Меня всегда смешил его диалог с мамой:

- Ну, мать, что у нас сегодня на обед?

– Да борщ твой, что ж еще?

– Ну, насыпай!

Облизывая деревянную потемневшую ложку, он смачно причмокивал: «Вкусный борщец сегодня, хозяйка, вкусный!.. А на второе что?» - «Каша пшенная с подливкой». – «Не, я пшенку с Армии не люблю. Есть даже анекдот. Отслужил солдат в царской армии 25 лет, а там его только пшенкой и кормили, пришел домой, а ему на радостях из последней крупы быстро сварганили пшенную кашу. «И как это, - удивился он, - пшенка раньше меня домой прибежала?» …Вот и в нашей армии пшенкой нас вволю попотчевали… Давай-ка и на второе свой борщ!»

Этот же анекдот он рассказывал и в отношении гречки, если она была на второе, и в отношении перловки и даже картошки, которую он из-за повышенной кислотности вообще не переносил. Словом, борщ отец ел на первое, на второе и на третье. Но всегда, садясь за стол, задавал, потирая руки, один и тот же вопрос: «Ну-с, мать, что у нас там сегодня на первое?»

Привязанный к топчану черно-белый кобелек по имени Бомж рвался с цепи и заливался звонким молодым лаем. Он не переносил толстого рыжего кота, что спустился по лестнице с чердака и терся у маминых ног. Отец страдальчески морщился, гладил и увещевал псину: «Перестань, Бомжик, и так черти голову долбят – скоро все мозги вылезут!»

- Ма - а – ать!..

- Что – о-о?!

- Иди, будем прощаться. Я умираю!

- Так умирай, раз надумал, но не галди, чтоб все соседи слышали!

Отец от неожиданности икнул, помолчал, потом спросил плачущим голосом: «Неужели тебе ни капельки меня не жалко?» - «Ну, жалко, конечно. Хороший ты мужик, Федор, когда трезвый! И веселый, и работящий, и егерь знатный, и по бабам чужим не ходок, и не обижаешь нас с дочкой. Но раз водка для тебя дороже жизни, что тут поделаешь? Похороню, раз надумал умирать - на топчане валяться не будешь, один раз переплачу и не буду каждый день видеть твою пьяную рожу.

- Да разве ж я каждый день? – обиделся отец.

- А то нет? Как на рыбалку или на охоту сходишь, так и пьяный!

- Сама виновата!.. Отвези сестре рыбки, отвези!.. Вот и отвез!.. Она и угостила от всего сердца.

- А ты бы одну рюмочку выпил для аппетита – и домой! Так, нет, пил, натощак пока мир вверх тормашками не встал. Хватит умирать, вставай борщ есть!

- Не могу, плохо мне! Я умираю!..

- Ну и умирай! А я пошла полоть.

- А Бомжика ты не забыла покормить? Или он тоже пусть с голоду пухнет?!

- Бомжик твой баранью голову в сад приволок и грыз ее всю ночь!.. Кажись, опять арендаторы втихую ночью овец вырезали…

Говоря все это, мама достала из сарая две сапы, подточила их и крикнула мне: «Лада! Отец на топчане, а ты на дереве весь день париться будешь? Слезай уже! Косынку на голову не забудь - и догоняй! Пока не сильно жарко, кукурузу дополем!»

- Мать! – взвился отец.

- Ну, что хорошего еще надумал?

- Как же я буду умирать, у меня же костюма на смерть нету?!

- Не печалься, небого! Как чуточку отлыгаешь, поедем в город и купим!

Подобные сцены, сколько себя помню, в нашем доме время от времени случались. Трезвый отец жалел всех – от бездомного щенка до немого овчара, которого чеченцы, временно жившие в нашем селе, привезли с собой и бросили. А вот выпив, отец хотел, видно, чтобы пожалели его. Но мама на дух не переносила ни запах самогона, ни «пьяных балачек». Отец же любил, по ее словам, «под любую выпивку подводить свою окопную философию».

- Вот, мать, – говорил он, ты всегда ругаешься, если я выпью, а не учитываешь того, что я на фронт мальчишкой попал. Привезут нам спирт на тридцать человек уже после боя, до боя иногда не успевали, а нас в живых пять осталось…

- И вы дуклили без памяти – боялись, что завтра и вас убьют, а спирт останется! - парировала мама.

Мне жалко было отца. Когда он сильно стонал, я садилась рядом с ним. - Что у тебя болит, папа?- спрашивала, поглаживая его руку со вздутыми синими жилами.

- Душа у меня болит, дочка. Если б ты знала, сколько людей я побил из своего пулемета!

- Но это же была война, папа. Не ты их, так они бы тебя! Это же враги были!

- Но они - тоже люди, Лада! У каждого из них была мать. И их матери тоже получали похоронки. И их дети в нужде сиротами росли… Никак не пойму, кому нужны эти войны, и кто нас друг на друга натравляет…Читал все разных полководцев, думал, они ответят... Или им запрещают это писать, или они, как и мать наша, не думают про это. Вот скажи, Шура, зачем мы живем на этом свете – ты, я, Лада, сосед наш Иван Гордюшонок?»

- На счет тебя – не знаю, а вот на счет Ивана скажу – он хочет быть самым богатым хозяином в нашем селе – трудится, не покладая рук. Полный двор птицы завел, двух коров пасет. Со вчера пять его овец на выгоне курдюк нагуливают. И машину купил, и воду провел прямо в дом, ванну поставил. Марусе своей электродуховку из самого Днепропетровска притарабанил – теперь она, когда захочет, свой хлеб печет...»

«А тебе завидно? Давай и мы машину купим! Буду вас с Ладой на речку возить – больше у нас некуда» - «Хватит с тебя мотоцикла! Ключицу выбил, хочешь и нас в гипс заказать?!» - «Эх, мать, не понимаешь ты души человеческой и боли ее. Я вот вечерами смотрю на звезды, а они все, как одна, ночной фиалкой пахнут и вроде вот-вот секрет откроют, зачем я родился? Неужели же я только для того, чтоб убить полторы-две сотни таких же людей, как я?.. А потом всю жизнь пытаться забыть то, что, хоть умри, не забывается… Даже твой борщ с фиалками не помогает…Вот ты, например, зачем живешь, а мать? Для какого дела ты на свет родилась? Борщи варить?.. Или от меня водку всю жизнь прятать?.. А Лада наша, зачем родилась, какие у нее мечты и в какую сторону ее судьба потянет, ты хоть раз с ней про это побалакала?.. Лада, вот я родил тебя почти в шестьдесят лет от молодой, можно сказать, женщины, и не знаю, успею вывести в люди или бурьяном вырастешь…»

- Как ты думаешь, дочка, есть Бог? – вдруг сбивался он с темы.- Пусть не Бог, но какая-то высшая и недоступная нам сила? Потому что в небе порядок во всем – ни Солнце, ни Луна никогда не сбиваются со своего пути, светят и нам, и всем врагам нашим, потому что они такие же люди, как и мы... Кто-то же создал нас и все это? И зачем-то держит на свете?.. Лада, ты думаешь про все это или нет?..

- Перестань девчонке голову забивать! Развел тут свою окопную антимонию. Вырастет, разберется!

- Да если сейчас не забьются у нее в голове эти вопросы, то, как она, по-твоему, потом разберется?!

Мама во все эти переживания отца вроде никогда не вникала, и эти его разговоры не одобряла. Только на Девятое мая сама ставила ему бутылку, терпеливо и молча слушала все его откровения, даже наливала третью рюмку: «Все, отец, это - третья и последняя. За Победу пил, друзей погибших вспомнил и помянул, теперь выпей за свое и наше здоровье да поешь хоть немного!» - «Нет, мать,- отвечал отец, притягивая к себе бутылку - это мой день, и ты мне сегодня – не указ! Я еще не пил за маршала Жукова. А если хорошо подумать и правильно рассудить, то войну эту выиграли Жуков и я! Вот за нас с ним я и выпью!» - «Это что-то новое,- смеялась мама, отбирая у отца бутылку, - вчера ты уверял нас, что войну выиграли Ты и Жуков!»

Мы сидели во дворе под цветущей яблоней. С внутренней стороны забора росли в палисаднике чернобривцы, а у колодца, с внешней стороны палисадника буйно цвела белая и фиолетовая персидская сирень. Сколоченный отцом столик ради праздника мама накрыла вышитой скатертью и прозрачной клеенкой. Все было у нас на праздник – и пироги, и жареная рыба, и тушеная картошка с мясом и разные соления. Отец ничего не ел, а, выпив рюмку, любовался сиренью и несколько раз начинал петь: «У меня под окном расцветала сирень, расцветала сирень голубая…». – «Мать, ты посмотри, какая красота! Вот посажу еще под окном синюю, простую и тогда будет все, как в песне: «У меня под окном расцветала сирень…» Подпевай, мать! Ладу бог обидел – не дал голоса, а ты в молодости на гитаре играла, пой!.. Глянь, мне даже Бомжик и Рыжик подпевают!»

Черно-белый кобелек, названный отцом Бомжиком, действительно, лежа под столом, поднимал голову и тихонько подвывал. Рыжий кот, пристроившись на коленях отца, мурлыкал, закрыв глаза, но время от времени открывал правый глаз. Легкий ветерок шевелил зависшие над столом ветки яблонь, где танцевали пчелы. Лепестки опадали в тарелки, в стаканы с компотом, на чисто выбритую и сияющую от солнца голову отца. С рыжей, как огонь, спины шкодливого кота отец заботливо их смахивал.

- Давай, Шура, споем. Ты тяни первым, а я возьму вторым…

- И пусть вся улица слышит, что не только Федор Назаров напился, но и Назариху свою напоил, и кобеля с котом, да?!! – не смолчала мама, убирая со стола.

- Вот ты, Шура, хоть обижайся, хоть нет, а я по всему вижу - не далекая ты женщина. Все тебе хиханьки да хаханьки, а я, может, маршалу Жукову жизнь спас…

- И он тебя всю жизнь благодарит за это! Книжку, говорят, пишет – может и тебя вспомнит, если не забудет. Тогда тебе Орден, пропавший прямо домой принесут и пенсию сразу прибавят! И мы с Ладой не плотву твою с кабачковой икрой есть будем, а красную рыбку и икорку настоящую попробуем!

- Эх, мать! – вздыхал отец, - дался тебе этот орден, любой разговор к деньгам сводишь.

- Да мне-то, конечно, не дался, а вот если б тебе дался, так и я какую б - никакую выгоду имела!

«Папа, расскажи, как маршал Жуков на своей машине тебя в санбат доставил!» – просила я, чтобы прервать перепалку родителей. – «И не надоело тебе слушать? - сердилась мама, - он сто раз уже рассказывал!» - « А мне надо для сочинения каждое слово запомнить!» - «Не хочу при ней, - обижался отец, - пойдем, Лада, в сад!».

Поддерживая отца под руку, и отмахиваясь от Бомжика, прыгавшего вокруг нас, я вела отца в сад. Заботливо укладывала на топчан, где он практически и жил все лето и, сев напротив на пенек от спиленной недавно яблони, слушала жалобы отца. Он и яблоню жалел, что засохла еще в прошлом году, а мама до осени грызла его – спили, да спили сухостой! Отец же надеялся, что яблонька весной отойдет…Она не ожила, но от ее пня пошла вдруг молодая поросль. «К чему бы это? - удивлялся отец, поглаживая упругие ярко-зеленые отростки, - видно, жизнь такая штука, что даже грамм останется, а она все равно рвется солнцу «спасибо» сказать».

Уходя от праздничного стола, отец забыл недопитую бутылку. Но, вспомнив, тут же послал меня за ней: «Забери, Лада, пока мать не спрятала!». Впрочем, прятать мама уже отчаялась. Куда бы она ни зарывала ее – в стог соломы, в бочку с солениями или в закром с картошкой в погреб – отец, стоило ей отлучиться со двора, неизменно находил свою поллитровку, выпивал и наливал туда воды. «Отец, ну как это ты умудряешься каждую мою новую похоронку находить?.. Ладно, самогон - у него такой дух, что мимо не пройдешь. А государственную - как?» - все выспрашивала мама. «У тебя свои секреты, а у меня – мои!» - отшучивался отец.

Рыжик уже был на столе, прямо увивался вокруг бутылки и урчал, обнюхивая ее со всех сторон. Мама смеялась, наблюдая за художествами кота: «Ты глянь на него! Каков поп, таков и приход!» Вернувшись с бутылкой, я застала отца уже спящим. Прикрыв его от мух легкой простынкой, спрятала его недопитое зелье под топчан, куда тут же нырнул и кот, и ушла помогать маме.

- Мама, ты, правда, не веришь, что отец спас маршала Жукова?

- Может, и спас…Маршал, по его рассказам, часто появлялся на передовой, не боялся ни бомбежек, ни артобстрелов, ни снайперов… Но пока отец раненый тогда по госпиталям валялся с перебитыми ногами и с осколками по всей спине, обещанный ему орден штабник какой-нибудь прикарманил и себя наградил заместо отца. Всяко в жизни бывает.

- Давай с тобой в газету напишем, журналисты маршала спросят, правда ли это, и он вспомнит тот случай.

- Можно бы, да вдруг отец все придумал, так позору потом до Второго Пришествия не оберешься.

Каждый год, перед Девятым мая мы, школьники, записывали воспоминания ветеранов и писали сочинения о том, как воевали наши отцы и деды. Два моих деда – по отцу и маме – погибли, я видела их только на фотографиях и, как они воевали, не знала. А вот у отца рассказов о войне хватило бы на сотню моих сочинений. Хорошо помню эпизод, как в сорок первом году наши отбили у фашистов Ростов-на-Дону. На помощь пехоте бросили тогда моряков расформированной Донской флотилии. Дон только-только начал замерзать, лед был еще тонкий - перейти реку с орудиями было практически невозможно. Потому фашисты охраняли усиленно только мост, а берег с пушками своими только время от времени проверяли прожекторами. Не знали они и в академиях своих, говорил отец, таких финтов и наших стратегий с тактиками не изучали… Моряки сняли шинели и застелили ими лед и по ним перекатились через Дон и перетащили волоком пулеметы… И как встали на рассвете со льда во весь рост, да как грянули свое «Ура!», да как бросились в атаку с трехлинейками Мосина наперевес, фашисты в панике, завидев лавину тельняшек, побросали свои пушки и драпанули…

И сколько потом я не читала воспоминаний о войне именитых военачальников, никто так ярко, как отец, не рассказал о том событии. Может быть, специально умалчивали. Уже тогда, в конце восьмидесятых и девяностых историки начали развенчивать «ненужный» героизм и обвинять полководцев в неспособности воевать умением. Но у меня в сердце на всю жизнь осталась эта героическая картина, как будто я все видела воочию,– бегущие на вражеские окопы моряки в тельняшках, раскатистое и отчаянное их «Ура!», а за ними Дон - весь черный от шинелей, так и оставшихся на льду…

В 1985 году на районном конкурсе, посвященном сорокалетию Победы, мое сочинение заняло первое место. Новое веяние о «ненужном героизме», до нашего района тогда, судя по всему, еще не дошло. Обо мне написали в районной газете «Перемога», но ни словом не упомянули, что участником этого события был мой отец, и все написано с его слов. Я плакала, прочитав заметку о себе, а мама, как всегда и как бы, между прочим, «укусила» отца:

- Видишь, отец, и в районе знают о твоих выпивках, иначе хоть бы словом каким вспомнили, что Лада – дочь егеря Назарова, главного охотника и хранителя Заповедника, одного на всю область.

- Да там редактор новенький, он еще ни разу не приезжал на охоту. Познакомимся – напишет, - добродушно отвечал на мамин «укус» отец..

- Так пусть обязательно напишет, что вместо тебя я вожу зимой зверью корм и веники, кормушки их вырубаю из-подо льда и снега; зерно и удостоверения у охотников собираю и штампую заместо тебя…

- И лицензии на отстрел проверяешь, и с браконьерами борешься, и на охоту начальство из области возишь, и охотников организуешь на отстрел волков, да?..

Отец и выпивший, и трезвый был совершенно беззлобным. Мама, хоть и язвила его всякий раз, но тоже как-то по-доброму, с юмором. Никаких свар и громких, ненавистных криков у нас в семье никогда не было. Родители как-то легко прощали друг другу слабости. Однажды зимой, придя домой из школы, я застала маму за странным занятием. Она сидела за столом и с размаху, со стуком ставила печать на какие-то документы. Горка удостоверений, уже проштампованных, высилась на краю стола. Отец лежал на диване, сладко похрапывал и улыбался. Наверное, ему снилось что-то хорошее, ласковое. Солнечные зайчики от заходящего солнца пробивались сквозь шибки оттаявших окон и плясали по его небритым, впалым щекам. Из приемника на всю громкость звучали военные марши.

- Что это ты делаешь, мама?

- Да сместила отца с должности! Сегодня назначил охотникам прийти за билетами, а сам опять напился. Люди давным-давно сдали и зерно, и веники. Снегом все кормушки завалило, зверье голодает, а он и в ус не дует - завтра, да завтра!.. Пришлось мне с поклоном идти на ферму к арендаторам, просить лошадь и санки, запрягать да самой везти все в лес! Вот только приехала и штампую охотничьи билеты – люди вот-вот придут. Подбрось, дочка, уголька в печку. Борщ на плите, а хочешь, так поджарь себе яичницу или картошки.

…В уже упомянутый день Победы отец проснулся, когда солнце уже наполовину село, и его лучи пронзали веером цветущие кроны яблонь, озаряя их красным золотом. Воздух был напоен ароматом сирени, яблоневого и грушевого цвета. С палисадника уже доносился едва ощутимый аромат ночной фиалки. Стояла какая-то благостная и сладкая тишина. Только за селом в озерах протяжно и звонко стонали лягушки. «И лягушки, видно, напились… А отец говорит, у них сезон свадеб. Справляют, значит…» - сказала мама, загоняя в курятник цыплят. Отец поднялся с топчана и оглядывался по сторонам.

- Эй, отец, доброе утро! Кого ищешь?– спросила мама весело.

- Ты не видела Рыжика?

- Да спит где-то без задних ног, как и хозяин. Зачем он тебе?

- Приснилось, что ты его прогнала со двора. А Лада где?

- А Лада зачем?

- Она мою бутылку куда-то задевала. Надо бы еще рюмочку выпить, праздник все-таки.

- Лада! – окликнула меня мама, - куда направилась? - не вздумай открывать отцу свою похоронку, хватит ему на сегодня! Завтра тоже день будет!

Я уже хотела ослушаться, как вдруг произошло чудо. Из-под топчана вылез Рыжик, потерся об ноги отца, помурлыкал и снова нырнул под топчан. Отец сел, наклонился, пошарил рукой у себя под ногами и вытащил недопитую бутылку!..

Мама, закрывая загнанных в курник цыплят, этой чудо-сцены не видела, а у меня на минуту просто дар речи отняло.

- Мама! – придя в себя, закричала я, - Рыжик показал отцу мою похоронку!..

- Да ты, что? – изумилась она. – Неужто, и кот стал алкоголиком? Пьет что ли вместе с отцом, а мышей - мне ловить?! Видно, сон тот кой кому в руку – придется принимать меры.

- Не вашего бабьего ума дело! – пробурчал отец.

Как это – не бабьего? Плохонько, отец, ты знаешь женщин. Да они ни спать, ни есть не будут, пока тайну не разгадают. Мама стала присматриваться…И что это отец бутылочку с валерьянкой в карман себе из аптечки берет. Поначалу думала – на случай, если сердце на охоте прихватит. - Отец, вот лучше валидол я тебе в верхний карман куртки положила. Положишь под язык таблетку и посиди немного, а валерьянку чем там запивать будешь? А однажды, придя из магазина, поймала отца на горячем! Он обмазывал дно бутылки валерьянкой! Ах, вот оно что! Не хозяин, а кот, значит, находит бутылку хоть на чердаке, хоть в погребе.

- Отец! – долго смеялась мама, - сам придумал или друзья-алкоголики посоветовали? Если сам, ты – гений! Поздравляю! Давай запатентуем – и мы миллионеры! Заживем, припеваючи, и не будем ждать обещанного Жуковым Ордена. Бог с ним! Мы, если захочешь, у кого-нибудь купим. Теперь только и пишут, как внуки продают дедовские ордена.

- Мать! Богом прошу – взмолился отец, - не прогоняй Рыжика! Он же не виноват, какой ему от природы нюх даден! И на счет ордена – хватит! Мне чужого не надо, там кровь людская…

…Так мы и жили день за днем. Мама с ранней весны до глубокой осени управлялась на огороде да варила борщи, которые отец ел на завтрак, обед и ужин. Весной и летом мы всегда ужинали во дворе. Отец любил сидеть допоздна, смотреть на звезды. Иногда он напивался, и всякий раз ему было плохо, и он «умирал». Тогда мама «смещала его с должности» и вместо него возила в лес корм для зверья и расчищала кормушки то от опавших листьев, то от снега. Я училась, и каждый год писала очередное сочинение, посвященное Дню Победы.

Будучи в девятом классе, я в 1985 году все-таки написала о том, как мой отец во время Яссо-Кишиневской операции при артобстреле прикрыл своим телом маршала Жукова, приехавшего на передовую. И опять заняла первое место в районе. Заметку об этом опубликовала не только районная «Перемога», но и областная газета «Звезда». Потом все это перепечатала «Комсомольская правда». Учителя советовали мне поступать на факультет журналистики. Как-то я заговорила об этом с отцом, чтобы узнать его мнение. «Ну, что ж,- подумав, сказал он, - журналисты – это учителя учителей. Но тут главнее таланта – совесть! Если Бог дал, и ты в меня пошла, - управишься! Но тут, дочка, про что б ты ни писала, надо, чтоб у тебя все самое простое могло, как материн борщ, фиалкой пахнуть. Понимаешь?..»

Однажды в начале сентября под вечер, еще полыхавший раскаленным солнцем, почтальон тетя Рая доставила нам извещение… «Где Максимович? Из самой Москвы ему что-то прислали!» - ликовала. Тетя Рая боготворила отца….Несколько лет назад, получив какую-то премию, отец подарил ей велосипед: «Это тебе, Рая, от всех нас. Село большое, а у тебя ноги больные. Если «коня» не освоишь, так хоть сумку свою тяжелую возить будешь». Почты тогда тоже выживали, как могли. Почтальонам вменили в обязанность доставлять подписчикам не только газеты и письма, но и всякие мелкие товары.

Отец же после рыбалки был «не в форме» и спал на диване в комнате, где я делала уроки. Тут и в жаркое время из-за толстых глиняных стен, вылитых с соломой, было прохладно. Мама с паспортом отца отправилась на почту. Домой вернулась растерянная… Я, было, рванулась к ней, но она, приложив палец к губам, тихо, почти на цыпочках подошла к отцу, бережно положила ему на грудь небольшой пакет, потом подошла вплотную ко мне и сказала тихонько в самое ухо: «Кажется, от маршала Жукова!». Села рядом со мной и, глядя на спящего и давно не бритого отца, заплакала…

БОРЩ С ФИАЛКАМИ. Ника Черкашина