Юрий Петраков



Помнится, в свои двадцать пять был я завидным женихом - окончил институт, работал инженером, да и сам был парнем хоть куда – высоким, не пьющим и не курящим, с хорошей квартирой в самом центре города. Свах крутилось вокруг моей матушки великое множество. Но жениться я не спешил. И не то, чтобы не нагулялся - жил своей, одному мне интересной жизнью ни в чем себе не отказывая. По правде сказать, была у меня честолюбивая мечта непременно вырваться в столицу. А туда с семьей в ту пору ходу не было. И вот однажды мой заветный план чуть было не рухнул.
Как-то раз мой тогдашний начальник попросил меня, имевшего некоторое отношение к музыке, оценить новое пианино, приобретенное им для своей дочери – Ларисы, только что поступившей в музыкальное училище.
Дверь открыла мать Ларисы. Она была лет на пятнадцать младше мужа. Работала главным экономистом крупного треста. Славилась красотой и волевым, жестким характером. На удивление, встретила она меня приветливо, как старого знакомого.
Пианино действительно было шикарное. Чехословацкое, фирмы "Петрофф", с высокой декой и тремя латунными педалями. Зеркальная полировка покрывала красиво подобранную ореховую структуру корпуса. Великолепное звучание наполняло комнату, едва пальцы касались его клавиш.
На звуки музыки в комнату вошла Лариса и остановилась возле матери. Обернувшись, я невольно поразился их удивительной красоте. Уже потом, сидя за чаем и разговаривая обо всем и не о чем, я уловил в них обеих необычайное сходство с одной известной украинской актрисой.
Лариса интересовалась не только музыкой. Она увлекалась поэзией "серебряного" века, живописью эпохи Возрождения и еще своей маленькой болонкой. И это вызывало еще большую симпатию к ней.
По всему было видно, что и я ей интересен. Она хвалила мои стихи, напечатанные в районной газете, просила прочесть что-нибудь из новенького. Говорила, что после училища обязательно будет поступать в консерваторию. Куда-нибудь в Киев или в Москву. Мечтала жить в большом городе, выступать с концертами.
Как-то незаметно пролетел вечер. Прощаясь с гостеприимными хозяевами, я нежно пожал мягкую и теплую руку Ларисы. Она улыбнулась мне доверчиво и многообещающе.
В тот день я долго не мог уснуть. Все думал о Ларисе. Вспоминал ее ласковый голос, теплый взгляд и нежное рукопожатие.
Утром, рассуждая о вчерашней встрече, я невольно сосчитал нашу разницу в годах. Прибавил к ней годы учебы в училище и в консерватории. Выходило порядком. Настолько, что я заставил себя больше об этом не думать.
В следующий раз я повстречался с Ларисой только года через два. К тому времени я уже стал «известным поэтом». Участвовал в «Днях советской литературы в Донбассе». Вместе с маститыми литераторами из Москвы, Киргизии и Узбекистана, важно восседал на сценах Дворцов культуры, выходил к микрофону со своими виршами, печатался в районных и областных газетах.
Кто и как зазвал меня на встречу в интерклуб музыкального училища, я точно не помню. Но в числе ее организаторов оказалась и Лариса. За эти годы она похорошела необычайно. Легкая косметика лишь подчеркивала особую выразительность ее лица, выделяя большие серые глаза. Модная прическа делала ее еще более привлекательной.
На вечере я много читал и отвечал на вопросы. Получил в подарок книгу стихов военных поэтов и открытку с надписью: "Дорогому гостю в память о встрече с интерклубом музучилища".
По окончанию встречи я пошел провожать Ларису. Был чудный февральский вечер. Мы молча шли, рука об руку. Она сама попросила меня об этом, боясь поскользнуться. И этот вечер, и эта трепетная близость друг другу, были по особому восхитительны, заставляли думать только о ней. Подходя к знакомому дому, я сознательно замедлял шаги. У самого подъезда, остановившись, наклонился и поцеловал Ларису. Она, неожиданно для меня, ответила жадным поцелуем. Потом также внезапно вырвалась и проскользнула в подъезд.
Вскоре после этого я переехал в Москву. Женился, завел детей. О Ларисе вспоминал только изредка, натыкаясь в своем архиве на простенькую с ромашками открытку с надписью: "Дорогому гостю…". Много раз, перебирая бумаги, хотел — было выбросить ее, но что-то удерживало меня от этого.
Через много лет после переезда в Москву, я оказался в концертном зале "Зарядье", на вечере памяти своего земляка, известного советского композитора. По его окончанию брат композитора Юрий пригласил меня на банкет в ресторан гостиницы "Россия". Там, в кругу собравшихся я и услышал голос, показавшийся мне необычайно знакомым:
- Он, да это же действительно он! Давай подойдем!
Я не видел говорящую, но в многоголосье подпившей тусовки, мне почему-то показалось, что этот возглас касается именно меня. Обернувшись, я увидел Ларису. В полумраке ресторана, озаряющимся всполохами цветомузыки она, казалось, не изменилась. Разве только стала еще более женственной и прекрасной.
- Господи! Лариса! Да ты ли это? — воскликнул я, не веря своим глазам.
Моя непосредственность сразу же передалась ей. Мы встретились так, как будто не расставались все эти годы. Ресторанная суета не мешала нам. Расставаясь, договорились, что я приду проводить Ларису на завтрашний поезд.
С утра я был уже в посольстве, где остановилась Лариса со своими спутницами. Уже в холле столкнулся с Юрием, с готовностью рассказавшем мне о ее судьбе.
По окончании консерватории она вернулась домой и стала преподавать в родном училище. Долго не выходила замуж, хотя желающих было — пруд пруди. И только пару лет спустя вышла замуж за молодого инженера, приехавшего из Днепропетровска. Родила ему двоих детей. После перестройки муж Ларисы занялся бизнесом. Купил машину, обустроил дачу. Словом, все у них на сегодня складывалось, как и должно было быть у нормальных людей.
Войдя в номер, мы с Юрием помогли Ларисе и ее спутницам упаковать вещи. Выслушали их восторженные рассказы о том, кого видели, с кем фотографировались, как все было великолепно. Потом присели на дорожку и, поймав на Тверской машину, поехали на Курский вокзал.
До отхода поезда оставалось чуть более часа. Посадку еще не объявляли и мы с Ларисой, оставив вещи на ее спутниц, пошли гулять по вокзалу.
—Ну, как живешь? — спросила тихо Лариса, — Ты счастлив?
—А ты? — ответил я вопросом на вопрос.
— Да как тебе сказать... Наверное. Но с тобой мне кажется, было бы лучше.
— Почему же ты тогда убежала, в тот вечер? Помнишь?
— Почему? — Едва выдохнула она, — Боялась, что не устою, брошу все ради тебя. И прости, прощай Киев, консерватория…
Мы бродили по высокому мраморному залу, и я нежно держал ее за руку. И нам было так же хорошо, как и в тот февральский вечер.
Неожиданно громко объявили посадку на Донецкий поезд, и мы бросились искать оставленных нами попутчиц, которые нетерпеливо ожидали нас у подземного перехода к перронам.
Схватив в охапку вещи, отправились на платформу.
В посадочной суете быстро пролетело время. Дежурный по вокзалу предупредил провожающих о скором отправлении поезда. Я вышел на перрон и подошел к вагонному окну. Лариса что-то говорила и улыбалась мне. Я ничего не понимал, но улыбался ей в ответ и согласно кивал головой.
Вдруг она что-то вспомнила, засуетилась, как будто боялась опоздать сделать что-то важное и значительное. Достав из сумочки паспорт, она плотно прижала его внутренней стороной к стеклу. Поначалу я решил, что она хочет показать мне, как выглядит украинский паспорт, но, приглядевшись, понял, что дело совсем в другом. В графе, предназначенной для записи данных о детях, были внесены две надписи. Та, на которую, Лариса указывала ногтем мизинца, была выполнена ровным каллиграфическим почерком. Вчитавшись, я вдруг понял все. Имя ее первенца было таким же, как у меня.
И в этот момент поезд тронулся. Он медленно увозил Ларису, мою Ларису, о которой я теперь знал все до конца. А я, опешив от случившегося, все глядел и глядел ему во вслед, как и тогда, много лет назад не зная, что же мне теперь делать.
С тех пор мы больше не встречались. Кто знает - может быть, это и к лучшему?