Леонид ПОДОЛЬСКИЙ

 
                                      Ничто нам не дано предугадать:
                                       ни собственную судьбу, ни разворот
                                       больших событий. Человеческая
                                       жизнь, наша маленькая судьба, всего
                                       лишь щепка в бушующем океане. 
                                       Но – мыслящая щепка, пытающаяся
                                       лавировать среди волн. 
 
 
                                ГЛАВА 1
Он чувствовал себя превосходно, никаких жалоб и от того Александру Уманскому казалось, что ничто не предвещает неприятности. Чисто формальная процедура. Между тем, симпатичная врач, с которой он пытался шутить, долго крутила   его с бока на бок, что-то смотрела на экране,¸ какие-то волны, пульсации – в его время УЗИ только появилось и он ничего в нем не понимал – и совершенно неожиданно вынесла приговор: опухоль почки.
- Вы не могли ошибиться? – растерянно, но и с надеждой спросил Александр Григорьевич.
- Едва ли, - неумолимо произнесла доктор и показала какое-то не ясное    образование на экране. - Сделайте на всякий случай компьютерную томографию.
Он доверял медицине, - знал, очень хорошо знал, что врачи не так уж и редко ошибаются и что им нельзя верить слепо, доверяй, но проверяй - но все равно доверял,    когда-то он и сам был доктором, - и потому, подчинившись докторше, зашел за направлением к зав. отделением. Тот, ненамного моложе Уманского, недавно  перенес операцию по удалению почки, а потому сразу проникся к Александру Григорьевичу, как к товарищу по несчастью. 
- Болит? – Спросил он с явным сочувствием. – Косит нас, мужиков, проклятый.
- Да нет. Не болит, - с некоторым даже вызовом и с тайным чувством превосходства отвечал Уманский. Он был раздавлен и убит, но  надеялся, что это всего лишь ошибка.
- А мне удалили, - пожаловался зав. отделением. – В больнице на Автозаводской.
- «Знаю я эту больницу. Ни за что туда не пойду», - с прежним неприятием подумал Уманский. 
Редко встречаются больницы с хорошей репутацией, значительно чаще – с плохой, а у этой вообще никакой репутации не было. Скучная с виду, ничем не примечательная больница с серыми корпусами и ободранными палатами – почти  сорок лет назад в гости к Александру Григорьевичу приехала мама и на несколько дней с подозрением на инфаркт угодила в эту больницу. С тех пор Александр никогда там не был, лишь несколько раз проходил или приезжал мимо, но прежнее впечатление об убогости сохранилось. Впрочем, все старые больницы похожи друг на друга, как однояйцевые близнецы. Больницы, общежития, бараки, убогие квартирки, коммуналки – советскому человеку не положено было иное.
На компьютерную томографию, к удивлению Александра, его направили в соседнюю поликлинику. Еще больше его удивило, что   томографию делала медсестра, а потому заключение он получил только на следующий день. Врач-рентгенолог, совсем молодая, вероятно, только после курсов,   в почках ничего не разглядела, но решила перестраховаться и написала, что Александра нужно направить к онкологу. А заодно что-то, опять-таки непонятно, что именно, узрела у него в позвоночнике.
Александр с легким скандалом отвоевал у нее кассету, которую докторша ни за что не хотела отдавать (им бы только сложить кассеты в архив для отчета, а до него, Александра, никакого дела) и еще больше расстроенный  вернулся в свою поликлинику. У него пока только подозревали рак, настоящего  диагноза пока не существовало, а уже смотрели совсем иначе, чем прежде. Будто он – ну, не мертвый же он, но уж точно кандидат в мертвецы, от которого желательно побыстрее избавиться. – «Вы теперь не наш, - с видимым облегчением объясняла Александру докторша (на сей раз другая, пенсионного возраста, ей явно не хотелось с Уманским возиться), оформляя направление в онкологический диспансер. – Пусть с вами разбираются онкологи».
Пока она писала, Александр почувствовал страшное, оглушительное одиночество. Вчера он был как все, по эту сторону жизни, и вот, оказался по другую, между небом и землей. Ему предстояло до конца нести свое изгойство, свое внезапное одиночество, одному бороться за каждый лишний день жизни. Жена, дети, они не в счет. Ему предстояло бороться не только  с болезнью, но и с медициной. С врачами. С их безразличием. С системой, которая совершенно индифферентна к нему,   Александру Уманскому. И при этом у него  было очень мало времени. Очень. 
С онкологией Александру Уманскому приходилось сталкиваться и раньше. Не он первый. А потому Александр хорошо знал, что больных лечат не самыми современными препаратами, а лучшие, импортные, исключительно дороги. Их и нет в рядовых больницах. И применять их там не умеют, могут не вылечить, а наоборот, залечить, потому что это очень токсичные препараты, они не только раковые клетки убивают, но и здоровые, а через некоторое время к ним наступает резистетность. И – никто ни за что не отвечает.  И хирурги тоже очень разные, это вам не аппендицит оперировать. Но как заранее узнать хорошего хирурга? Целую четверть века он очень далек был от медицины и со временем растерял все нужные связи, да и – были ли они в прошлом? В своем кооперативе он много раз разочаровывался во врачах. Между тем, это были не простые врачи, а исключительно доктора и кандидаты наук. Иные из них воображали себя корифеями, но допускали прямо-таки детские ошибки. И – это он навсегда запомнил: почти двадцать пять лет назад он отвел собственного племянника к знакомому онкологу, старшему научному сотруднику в онкоцентр. По совместительству тот работал у него в кооперативе и зарабатывал очень неплохие деньги. Этот старший, Жемчужников,  мило побеседовал с племянником Семой и его женой Галей и отпустил их на целых две недели. Сказал, что ничего особенного, погуляйте, отдохните. Приедете, будем лечить. Обрадованный Сема уехал домой в Ставрополь, там в первый же день  ему стало очень плохо. Сему решили лечить на месте, благо Семины родители были врачи и со связями. Через день   после госпитализации Александру позвонила сестра, попросила передать для сравнения рентгенограмму, которую сделали в онкоцентре, а потому Уманскому пришлось снова пойти к Жемчужникову. Тот, увидев Александра, на одно мгновение смутился, но тотчас лицо его стало непроницаемым и, вместо того, чтобы сходить самому, он отправил в рентгенкабинет Уманского. Так снимок вместе с описанием и с историей болезни оказался у Александра Григорьевича в руках. Он заглянул в историю и все понял сразу. Что-то такое он ожидал, интуиция подсказывала Александру, что с Семой явно неладно. Так и вышло - рентгенолог поставил диагноз: рак надпочечников с множественными метастазами в легкие.
Это было совершенно дико: врач-рентгенолог все подробно описал, а ленивый и безразличный Жемчужников не счел нужным прочесть и – на целых две недели отпустил Сему домой. А снимок так и лежал в рентген кабинете! Ему,    этому самоуверенному и самовлюбленному типу, к тому же племяннику директора Центра, было все равно. Александру не о чем было с ним разговаривать. Сукин сын!  Через сотрудников  он передал Жемчужникову, что тот больше не работает у него в кооперативе.  Это все, что он мог сделать. А племянник умер через месяц. 
И вот теперь Александру нужно было, и притом незамедлительно, найти врача для себя. Но кого и где искать? Найти хорошего врача, это все равно, что выиграть в лотерею. Однако он был человек опытный и оттого знал, что деньги   намного лучше, чем поверхностные знакомства. Что разным дружеским советам не очень следует доверять. Жизнь – его, и доверять он может только себе. И только сам будет платить по счетам. 
С системой Александру пришлось столкнуться в первый же день. Едва он дозвонился до диспетчера в диспансере, ему сказали: «Звоните утром, запись закончена, свободных мест нет».
- Но тут каждый день важен, - заволновался Александр.
- Это ваши проблемы, - возразили ему. – Звоните утром. – Однако утром дозвониться оказалось невозможно, одни короткие гудки.  Так повторялось три дня подряд и он окончательно понял, что на государственную медицину не стоит рассчитывать. 
Между тем, Александр Уманский не сидел сложа руки. Он хорошо помнил девиз из своего пионерского детства: «кто ищет, тот всегда найдет». Уже на второй день он разыскал в старых записных книжках телефон известного профессора-уролога Пушнова. Лет десять назад Александр как-то побывал у него на приеме. В тот раз его тоже сильно напугала докторша, только делала она УЗИ не почек, а мочевого пузыря. Однако профессор, ограничившись минимальным обследованием, очень скоро сделал вывод:
- Все у вас в соответствии с возрастной нормой. Если хотите, мы вас подробно обследуем. Это будет, скорее всего, мучительно, долго и дорого и при этом вероятно мы ничего у вас не найдем. ПСА[1] у вас нормальный, это главное. Так что лучше живите спокойно.
- «Ну точно, как в анекдоте, - подумал тогда про себя Александр. – «Будем лечить или пусть живет?» - С тех пор он и  жил спокойно и ни на что не жаловался, но вот теперь пришлось обратиться снова. На сей раз трубку на кафедре взял доцент, Юрий Николаевич:
- Профессор сейчас не принимает, - сообщил он. – Но, если хотите, приходите ко мне. 
Выслушав Уманского, Юрий Николаевич отправил его в радиологический корпус к заведующему на МРТ[2]. Тот оказался очень любезным и сочувственным человеком и даже не взял деньги. Он долго рассматривал полученный снимок, потом подробно все объяснял Александру, – Уманскому показалось, что говорил он не очень уверенно, - но опухоль не нашел. На всякий случай Александр снова сделал УЗИ, на сей раз в хозрасчетной поликлинике. Чтобы проверить врача, он ничего не стал рассказывать тому про опухоль. Только, когда он закончил исследование, спросил:
- Скажите, а опухоль вы не находите? Левой почки?
- Ах, вот оно что, - удивился врач. – А я-то думал, зачем вы пришли? Нет, ничего похожего. – Он повторил исследование и  сказал еще более уверенно:  «Нет, абсолютно никаких признаков. Горбатая почка. Но это вариант нормы».
На этом с почками можно было закончить, однако под вопросом оставался   позвоночник. Александр показал КТ из поликлиники Ибрагимову, тому самому заведующему, у которого делал МРТ.
- КТ вам сделали неправильно, - заметил Ибрагимов. – Почки без контраста не смотрят. Они ничего не могли увидеть. – Между тем позвоночник он смотрел очень долго, прежде, чем вынес вердикт. – Все в полном порядке.
Александр решил отметить свое выздоровление от врачей. Он отправился в ресторан с женой – и прямо среди застолья получил эсэмэску от Ибрагимова. Тот просил позвонить.
- Нет, вроде никакой патологии, - извиняющимся тоном говорил эскулап, однако в голосе его Александру послышалась некоторая  неуверенность.  - Но на всякий случай давайте сделаем сцинтиграфию[3]. Это очень чувствительный метод, хотя и неспецифический. Чтобы больше не сомневаться.
Александр был совершенно спокоен: пустая формальность. Он с некоторым сочувствием смотрел на кардиологических больных, которым вместе с ним делали исследование. И вдруг… Чуть ли не все кости – основание черепа, ключицы, лопатки, поясничные позвонки, кости таза и бедра – все усиленно поглощали изотопы. 
- У вас не было переломов? – Словно цепляясь за соломинку, спрашивал немолодой и наверняка опытный доктор.
- Нет. Я не спортсмен и по деревьям не лазил. И как бы я мог сломать  все кости сразу? – Александр вспомнил слышанное от кого-то когда-то: «я не худой, не жирный, еврейчик смирный». Он не был очень уж смирным, но, действительно, не пил, не дрался и в Афганистане не воевал.
- Тогда, выходит, что это метастазы. Другую причину я не вижу. Четвертая стадия, последняя.
- Но я, вместо того, чтобы худеть, поправляюсь. И аппетит у меня отличный. И чувствую себя превосходно, - Александр отговаривался и пытался не соглашаться, а внутри у него все дрожало. Шуточное ли дело? Рак… Он продолжал надеяться, но слабо. Медицина не может так ошибаться. Изотопы не могут врать.
Со страшным диагнозом (или только с подозрением?), Уманский вернулся к Юрию Николаевичу, доценту. Он еще надеялся, но тот, ни минуты не усомнившись, предположил:
- Простата. Это она дает метастазы в позвоночник, - и снова отправил к Ибрагимову, на сей раз на КТ. И опять труба, опять контраст в вену – и снова Альберт Закирович долго сидел над снимком, прежде чем вынес свой вердикт:
- Вот здесь. Кажется здесь, - указал он на темное, видимое только ему пятнышко.
- Придется делать пункцию, - сообщил Юрий Николаевич. – Очень неприятная процедура. Представьте, вам вставляют в анус револьвер и стреляют. Только не пулями, а стрелами, как из лука. Иголками через прямую кишку. У нас есть человек, доцент, который очень хорошо это умеет. Гистологию будем делать на кафедре. Только придется немного подождать. Они сейчас на конгрессе в Брюсселе. В больнице могли бы ошибиться. Но я, к сожалению, уверен.
Александр выдержал мучительную процедуру и, чтобы не терять время, пока гистологи вернутся с конгресса, отправился на прием в онкологический диспансер. Что он там искал? Он и сам не мог бы сказать. Но сидеть и ждать было невозможно. Он поехал рано утром, не полагаясь на телефон, и записался на следующий день.
Онко диспансер – исключительно неприятное и тяжелое место. Полутемный тесный коридор, ни одного свободного стула, всюду люди с печатью скорой смерти на лице. Инвалиды на костылях, с подвязанными трубками, немощные старики. Отчего-то все очень плохо одеты. Изредка мелькнет молодое лицо, но молодых особенно жалко. Александр, как ему казалось, был здесь чужеродный, цветущий среди этого человеческого разрушения, добротно одетый, но – временно. Скоро, не дай бог, и он станет таким же, как другие в этом мертвом доме, где незаметно бродит женщина с острой косой, где все напоминает о смерти. Здесь никому не дано знать о завтрашнем  дне и никто не может поручиться за будущее.
Александр не рассчитывал увидеть молодого, цветущего, веселого и красивого доктора в этих печальных стенах. Но доктор оказался именно таким, яркий азербайджанец с армянской фамилией Айвазов, приветливый и легкий. Александр выложил перед ним свои бумаги. Доктор бегло просмотрел.
- Сцинтиграфия, - подвел он итог. – У нас нет оснований ей не доверять.
- Может повторить? Они не могли ошибиться?
- Не думаю. Я за свою пятнадцатилетнюю практику только два раза видел, что сцинтиграфия давала ложный результат. Но, даже если предположить, что это ошибка, делать сцинтиграфию  повторно не рекомендую. Вы наверняка заболеете от такой дозы.
Александр набрался храбрости и спросил:
- Гейдар Махмудович, я тоже доктор по образованию. Скажите откровенно, сколько мне осталось? Действительно четвертая стадия?
- К сожалению, четвертая, - подтвердил Айвазов. – От двух до пяти лет.
- Но ведь есть же лекарства? – С надеждой спросил Уманский. 
- Лекарства есть, - подтвердил Айвазов. – Но вся проблема в том, что в какой-то момент опухолевые клетки приспосабливаются и лекарства перестают действовать. А когда именно, мы заранее не знаем. Или кровь больше не выдерживает и лечение приходится прекратить.
- Что вы мне посоветуете? – В растерянности спросил Александр. – Поехать в Израиль? Там лечат лучше?
- Вообще-то лучше. Но… гарантий никто не дает. Сами понимаете.
- Да, понимаю, - именно в этот момент Александр
 Уманский  решил поехать в Израиль. Хотя бы снова взглянуть перед смертью. Попрощаться. Со страной. С дочкой и внуками.
Надо же, едва Александр вернулся домой и включил компьютер, открыл почту, как перед ним возникло извещение: израильская клиника в Иерусалиме, Хадасса (Александр знал это название, это была известная клиника), сопровождение на русском языке. И телефон. Будто они подслушали его разговоры.
Как утопающий хватается за соломинку, так и Александр ухватился за эту клинику. Он позвонил и получил именно то, в чем очень сильно нуждался: надежду. Сладкоголосая сирена терпеливо слушала его и умно подводила к мысли, что ему нужно лечиться именно в Израиле. В Израиле и солнце ярче, и медицина лучше, и новые протоколы (они все очень любили это новое для Александра слово: протоколы), и тысячи людей приезжают лечиться из России. Когда она почувствовала, что Александр на крючке, - впрочем, на крючке он был с самого начала, - она передала его старшему менеджеру Ольге Готт.
- К нам очень многие приезжают и часто оказывается, что им поставили неправильный диагноз, - Ольга Готт продолжала гнуть прежнюю линию. – Что в России что-то напутали. И лечат у нас очень хорошо. У нас новые протоколы. Замечательный уролог, профессор, только вернулся из Штатов.
- Я здесь тоже прошел хорошее обследование, - уточнил Уманский. – На лучшей кафедре урологии в России. Но все равно хочу приехать. Только не получил еще гистологию.
- Вам сейчас позвонит врач, Владимир Николаевич, - сообщила Ольга Готт. – Вы очень правильно решили, что хотите приехать. Я оформлю и пришлю вам нужные документы. А вы, как получите, обязательно возьмите с собой стекла. Мы обязательно пересматриваем. Дня за два-три мы все проверим и поставим диагноз. 
- «А врач-то зачем? Не могут дождаться? – С некоторым сомнением подумал Уманский. – Любопытно, что за Владимир Николаевич? Совсем не еврейское отчество».
Разговор с врачом Александру не понравился. Тот оказался до приторного любезен, что заставило Уманского усомниться в его искренности. В самом деле: «Я, как врач, конечно, желаю вам крепкого здоровья, чтобы  это была ошибка, дай-то бог, но, наверное, действительно простата… Да, очень неприятная процедура, - Уманский кожей почувствовал фальшивую улыбку на лице врача. – Я вам очень сочувствую, но что делать… Знаете, всякое бывает. Но имейте в виду: израильская медицина – лучшая в мире. После американской».
- «Совсем принимает нас за папуасов», - с неприязнью подумал Александр, но промолчал. Хотелось надеяться. И – лучше все же фальшивое сочувствие, чем никакого.
На следующий день Юрий Николаевич по телефону сообщил, что гистология, вопреки ожиданиям, очень неплохая. Никакой патологии. Только в одной пробе из двенадцати клетки слегка изменены, но это обычные изменения, а не онкология. Завтра можно приезжать за стеклами.
Казалось, Уманский должен был радоваться. Но вместо этого он растерялся. Он уже верил, его убедили, что в позвоночнике метастазы и что они вот-вот дадут о себе знать. Ложась спать, он каждый вечер ожидал, что проснется вместе с болью, а возможно и встать не сможет. И, главное, идут дни, нужно срочно принимать меры, а тут по-прежнему все непонятно. Если это не предстательная железа, то что? Это лучше или хуже? Где теперь искать и что делать?
Юрий Николаевич подтвердил его страхи. «Мы не знаем, лучше или хуже. Мы пока не нашли источник. Но свое мы обследовали. Если это опухоль, это не по нашей части. Мы дадим вам направление в институт Герцена на онкопоиск».
Уманский только позже узнал, что слово «онкопоиск» - это обычный медицинский термин, а тогда оно очень ему не понравилось. И еще больше не понравилось, что его куда-то хотят отправить. «Хотят избавиться, как та докторша». К тому же Александр просмотрел отзывы в интернете. Про институт Герцена там было много разного, и хорошего, и плохого. Но плохого больше.
- А почему именно в Герцена? – Спросил Уманский. – Институт Герцена лучше, чем ВОНЦ[4]?
- Сейчас лучше. Там новый директор. Он постепенно наводит порядок. И – у нас там есть кое-какие завязки. А в Онкологическом Центре – они там давно заелись. Ни шагу не хотят делать без больших денег.
- Я собираюсь поехать в Израиль, - сообщил Александр.
- Как хотите. Может, вы и правы. Только и там все очень дорого для чужих. 
- Речь идет о жизни, - возразил Александр. 
- Желаю удачи, - напутствовал Юрий Александрович. – Как вернетесь, позвоните.
Итак, выбор был сделан: Израиль. От этого стало немного легче, какая-никакая определенность. За две недели непрерывной беготни по больницам и непрерывных обследований он очень устал, и физически, и морально. Проверять каждого врача, выслушивать множество разных мнений. И – никому до конца не доверять. 
До самолета оставалось три дня, Александр хотел отдохнуть, но жена Ирина нашла нового  профессора, ортопеда, специалиста по позвоночнику, в очередном институте.
- Я не пойду, - уперся Александр, - они все говорят разное. Два врача, три мнения. Слушать всех, не хватит никаких сил. И нервов. Они все меня хоронят, даже если не говорят это вслух. Если хочешь, сделай копии документов и сходи сама.
Ирина вернулась сильно расстроенная.
- Он сначала не хотел разговаривать, обиделся, что ты не пришел сам. Потом стал смотреть бумаги и сказал, что нужно срочно удалять почку.
- Все? – Разозлился Александр. – Я после этой дуры в поликлинике три раза делал УЗИ, не считая МРТ. С почкой у меня все в порядке. Он что, с неба свалился? 
- Еще он сказал, что в Израиле очень дорого и что там те же наши, которые не нашли себе применения, охотятся на дураков. Мол, очень многие ездят в Израиль, а потом возвращаются ни с чем. Да еще без денег.
- На нашу бесплатную медицину?
- Да, именно так он и сказал, чтобы лечиться бесплатно. Что за те деньги, что вы потратите в Израиле, вас здесь со всех сторон оближут. И еще он сказал, что не верит ни в какие МРТ и КТ, что нужно делать пункцию. Что это очень тяжелая процедура, но все равно… Что без этого никак…
- Все, хватит, - взорвался Александр. – Больше ни к каким докторам. Будем лечиться в Израиле.
Но увы,  в Израиле не заладилось с первого дня. Александр приехал в Хадассу с дочкой. Хадасса – это огромное здание, быть может, самое большое в стране, но… они вошли вовсе не в больницу, а в огромный торговый центр. Здесь вовсю шла торговля, сновали какие-то люди, было шумно – все это напоминало восточный базар. Или наш торговый центр, только похуже. Но  где же медицина? Александр с трудом дозвонился до Ольги Готт.
- Вас встретит Татьяна, курьер, - это было первое разочарование, потому что по телефону Ольга обещала встретить сама, а Александр во всем любил точность.
Татьяна появилась через несколько минут, это была симпатичная и приятная женщина, она проводила Александра с Лолой в непонятный офис и куда-то исчезла.
Нет, офис совсем не сразу показался Александру странным, далеко не с первых минут он ощутил дискомфорт. С одной стороны, офис был очень даже хорош. Это   была обширная комната, почти зала, здесь можно было пить кофе, угощаться пирожными, заряжать телефон, здесь действовал WhatsApp для разговоров с Россией, лежали российские и израильские газеты и журналы, работал телевизор и время от времени заходили какие-то люди, чтобы в журнале отзывов написать благодарность. В соседней комнате, разделенной перегородками, сидели несколько женщин и ангельскими голосами разговаривали по-русски. Это, очевидно, были те самые сирены, которые заманивали пациентов в Израиль. Но разве за этим приехал Александр Уманский в страну обетованную: пить кофе? Заряжать телефон? Он предполагал, что им займется Владимир Николаевич, иначе зачем же он звонил в Москву? Но абсолютно никто не обращал на него с Лолой внимание, мало того, и обратиться было не к кому, так что через некоторое время он почувствовал разочарование. Даже отчаяние, будто он никому здесь не нужен и приехал совершенно зря. Он попробовал обратиться к женщинам, разговаривавшим по телефонам, но они только отмахивались и продолжали ворковать с невидимыми пациентами. Наконец через немалое время, одна из этих женщин, Лия, оставила телефон и подошла к Александру. 
– Мы записали вас к урологу на четверг, - сообщила она. – Это знаменитый уролог, профессор бен Элиезер, он только  недавно вернулся из Штатов.
- Да, я знаю, мне прислали рекламный буклет. Но мне нужен не уролог, я по урологии полностью обследовался в России, тоже в очень хорошем месте. Мне нужен общий онколог, который бы направлял процесс обследования.
- У нас нет общего онколога. Вы поговорите с урологом, он вам подскажет, что делать дальше.
- А где Ольга Готт и Владимир Николаевич?
- Их сейчас нет, - это было очень странно, тем более, что какой-то мужчина в белом халате время от времени появлялся в коридоре. Александру казалось, что это и есть Владимир Николаевич, но тот не обращал на него ни малейшего внимания, словно нарочно его избегал.
- Но я не могу ждать до четверга, - возмутился Александр, - сегодня только понедельник. Ольга Готт обещала, что меня обследуют за два-три дня. При моем диагнозе дорог каждый день.
- Хорошо, я сейчас узнаю, - Лия ушла, ее долго не было и Александр снова стал нервничать. Наконец, Лия вернулась с победным видом.
- Я перенесла вашу консультацию на среду.
- Спасибо, - устало поблагодарил Александр. У него больше не было сил бороться
- Вам нужно сдать анализ крови, биохимию и онкопробы, - по-хозяйски распорядилась Лия.
- Хорошо, - тотчас согласился Александр. Он так устал и так был выбит из колеи, что не сообразил, что все эти анализы делаются натощак. А может в Израиле это не обязательно?
На сей раз его выручила Лия.
- Вы сегодня завтракали? – Спросила она.
- Конечно. Уже скоро двенадцать. – Только теперь Александр вспомнил, что кровь на все эти анализы нужно сдавать на голодный желудок.
- Ничего, - возразила Лия. – Можно и так. 
- Нет, - рассердился Александр. Он был зол и недоволен и совсем не собирался идти на уступки. Кто она, эта Лия, чтобы устанавливать свои правила?! – Давайте завтра, как положено, натощак. Ольга Готт велела мне привезти стекла на пересмотр, - напомнил он. 
- Нет, мы не будем пересматривать, - отчего-то решила Лия.
На следующий день сдавать кровь на анализы, которые стоили почти 300 долларов, Александра повела Татьяна. 
- Скажите, Татьяна, - спросил он ее по дорогое, - кто вы по профессии? Вы что-нибудь понимаете в медицине?
- Инженер, - созналась Татьяна. – Но кое-что я уже стала понимать.
- А Лия?
- Она тоже инженер. Мы обе из Витебска.
- Я жил там в детстве. Мой папа работал в мединституте. В Витебске было много евреев, - вспомнил Александр.  
- Никого там больше не осталось. Все евреи уехали, - сообщила Татьяна. 
- «А теперь перебиваются, кто как может», - отметил про себя Уманский. Он почувствовал легкую ностальгию и симпатию к Татьяне, потому что она напомнила ему детство. Беззаботное и счастливое, несмотря ни на что.
Витебск был некрасивый город, наполовину деревянный, с немощенными улицами, с пустырями и огородами чуть ли не в центре, но – какое это могло иметь значение? Он ведь не видел еще другие города. Это много позже он прочитал в энциклопедии, что Витебск во время войны был разрушен на девяносто процентов. Но Александр не запомнил развалины, следы пожарищ к тому времени, когда он начал сознавать окружающее, тщательно убрали.
И – это он тоже узнал позже – время его детства было тяжелое, грозное, голодное: громили безродных космополитов, литературных критиков, генетиков, кибернетиков и много кого еще, срывали псевдонимы, гремело «Ленинградское дело», линчевали журналы «Звезда» и «Ленинград», взрослые шептались о «Деле врачей»[5],  вероятно, все шло к новому тридцать седьмому году. Или хуже.
И – жили на костях. Витебск был старый  еврейский город, в момент раздела Речи Посполитой бóльшую часть его жителей составляли именно евреи, и даже в сорок первом году каждый пятый житель Витебска был  еврей. Но больше половины еврейских жителей погибли в Витебском гетто[6]: их утопили в Двине, расстреляли в Иловском (Туловском) рве, на еврейском кладбище в Песковатике, в пойме реки Витьбы недалеко от Ветеринарного института, где работала мама, но он ничего об этом не знал. Про это никогда  не говорили.  Знали ли родители? Наверное, что-то знали. Но первый памятный знак, обыкновенную чугунную доску, установили только в девяносто пятом году.
Кое-что осталось в памяти, но другое. Детские игры, катание на лыжах и санках – в то время зимы стояли настоящие, снежные, так что иной раз по сугробам удавалось забраться на крыши сараев, - нередко находили стреляные гильзы на мощеной булыжником дороге рядом с домом, а как-то даже вытащили из реки почти целый пулемет. Госпиталь инвалидов войны в потемневших от времени бревенчатых то ли домиках, то ли хатах располагался за забором. Летом  инвалиды допоздна играли в бильярд. Как-то вечером, когда они с Мариком, сыном безмужней сторожихи, которую все жалели, разыгрались шарами и громко стучали, кто-то из инвалидов прикрикнул: «А ну-ка, жиденята, марш отсюда! Чтобы ноги вашей больше здесь не было!», он, Сашенька, не столько испугался, сколько удивился. Он был жидененок, это он уже знал, но насчет Марика еще не догадывался.
Но, пожалуй, с годами Александр больше всего стал вспоминать сумасшедшую Маню. Она появлялась иногда в переулке летними вечерами в сопровождении другой женщины. И тотчас прибегали мальчишки, начинали ее дразнить и стрелять из детских пистолетов – Маня тотчас пугалась, начинала плакать, заламывать руки, кричать, она умоляла не стрелять, но мальчишки, особенно Толик Раздухов, - он был на несколько лет старше  Саши и у него отец погиб на войне, а отчим бил его смертным боем, -  продолжали издеваться до тех пор, пока их не прогоняли женщины постарше. А некоторое время спустя  соседская девочка Тома рассказала Саше, что у Мани немцы расстреляли всю семью, а сама она только чудом осталась в живых, но с тех пор потеряла разум и очень боится стрельбы. 
И еще он запомнил «погром», который повторялся несколько раз. Время от времени огромный пьяный мужик, матерясь, появлялся со стороны больницы, которая располагалась с противоположной от госпиталя стороны, громко кричал и грозился побить жидов. Пока он медленно шел по переулку, домработница, дедушка и тетя Софа, схватив Сашу (папа с мамой в это время находились на работе), прятались в доме, - дом был точно  такой же, как дома в госпитале, на четыре квартиры, с небольшим палисадником, - они запирали двери и со страхом ожидали погромщика. Но тот всегда куда-то пропадал. Как-то, так и не дождавшись громилы, домработница Маруся отперла двери и обнаружила его спящим в траве под забором. Зато в другой раз Андрей Бабакин, старшеклассник, которого за хулиганство исключили из школы, большущим камнем разбил окно. Метнув камень, он кинулся убегать, но его успела разглядеть домработница, а потому на следующий день вставлять стекло пришел его дед. Он молча влез на стремянку, вставил стекло и, не проронив ни слова, ушел…
… Кровь из вены для анализов брала медсестра-палестинка. Александру она не понравилась: была то ли в цветастом платке, который прикрывал голову и плечи, то ли в хиджабе, где уж тут стерильность,  к тому же она сделала гематому. Наши сестры, в отличие от нее, брали кровь из вены без проблем.
- Хотите сегодня оплатить консультацию уролога, чтобы завтра не бегать? – Предложила Татьяна. 
- Мне все равно. Можно и сегодня, - пожал плечами Александр. Однако, когда   пришли в кассу и пришлось заплатить за консультацию 700 долларов, Александр даже не попытался скрыть неудовольствие.
- Я тут у вас в положении царя Пира. Несколько таких консультаций и я банкрот. Ему хоть передадут все мои бумаги и диски? Переведут на иврит?
- Конечно, - заверила Татьяна. – Обязательно переведут.
У нас врачи очень много денег тратят на образование, - стала  объяснять она, - а потому, когда становятся профессорами, они хотят отыграться. Но для израильтян все бесплатно. 
Консультация произвела на Александра двойственное впечатление. Профессор, без сомнения, был хороший уролог. Александр заключил это по тому, как Бен Элиезер выполнял свои процедуры, и по количеству разных приборов. Впрочем, все подобные приборы в разное время Александр видел и в Москве. Но… Как и положено, вначале они беседовали. Александр Уманский начал свою историю от печки, то есть от почки, а Татьяна и Лола, дочки наперебой переводили. Они дошли ровно до середины, когда профессор извинился, сказал, что ему нужно принять другого пациента, потом он обследует Александра и они закончат этот разговор. Александру это очень не понравилось, но он промолчал.
После обследования профессор запамятовал насчет беседы и сразу сказал:
- У вас все в порядке. Если хотите, мы можем обследовать почку, сделать вам МРТ. – Александр понял, что профессор его бумаги не читал, ему, скорее всего, ничего и не перевели, максимум, что он посмотрел, так это привезенные из Москвы диски. И то под очень большим вопросом.
- С почками я уже разобрался, - возразил Александр. – Меня беспокоит позвоночник. Сцинтиграфия…
- Тогда вы можете сделать компьютерную томографию позвоночника, - это был единственный ценный совет, который Александр получил за 700 долларов. 
На томографию Александра отвела Татьяна и снова ему не понравилось. Зал ожидания был красивый и чистый, просторный, но, хотя на улице стояла тридцатипятиградусная жара и работали кондиционеры, в очереди, как на подбор, сидели в основном палестинки в темных и потных чадрах и хасиды в черных, со старой перхотью, костюмах и шляпах; здесь же, прямо из операционной, привозили на томографию лежачих больных – все это как-то не очень вязалось с представлениями Александра о гигиене. Он ожидал долго, наконец очередь  дошла и до него. Александр не без труда попытался объяснить улыбчивой медсестре, что от нее требуется, та не очень понимала, но тут, к счастью, почти вовремя вернулась Татьяна. Ко всему оказалось, что в Израиле наступает праздник, а потому ожидать результат придется несколько дней. Окончательно выбитый из колеи, Александр сообщил Татьяне: 
- Я решил возвращаться в Москву. Вы сможете прислать результат?
- Обязательно, - заверила Татьяна. – Мы часто так делаем.
- На каком языке?
- На английском.
- А можно будет перевести?
- Это потребует дополнительной оплаты.
- Ладно, я сам переведу в Москве, - разозлился Александр. – У вас тут в качестве переводчиков наверняка окажутся какие-нибудь инженеры, которые ничего не смыслят в медицине.
 В первые дни, пока ездил в клинику, Александр по большей части сидел дома. С внуками общаться не получалось, они почти не понимали по-русски. Но и гулять не хотелось: не до того, когда жизнь твоя висит на волоске. Однако теперь до отлета у Александра оставался целый день и он решил посетить памятные места, где не раз бывал раньше: Стену плача и Храм святой могилы[7]. Быть может, в последний раз.
Александр всегда любил Иерусалим, этот древний и святой город. Любил задолго до того, как побывал здесь, любил, когда жил за железным занавесом и даже мечтать не мог о поездке в Израиль. 
Да, любил и обязан был любить, здесь много веков назад жили его предки, приходили на праздники в Храм, а может и служили в Храме – впрочем, наверняка среди предков встречались и те, и другие, и третьи, - все уходило в невероятную древность. Но на сей раз что-то было не так, как прежде. Раньше это был очень милый, старый, провинциальный город, где двух- и трехэтажные дома живописно    поднимались в гору по крутым, много всего повидавшим улицам, хранившим память  обОсманской империи и британском мандате; теперь же это стал совсем другой город. Иерусалим рос, он весь был в новостройках, прямо над обрывами поднимались высокие   дома из иерусалимского серого камня. Проезжая через весь город на автобусе, Александр каждый раз восхищался, какие хорошие, умелые должны быть здесь архитекторы и строители, чтобы строить на сплошных обрывах. Дорога, по которой приходилось ехать, постоянно петляла, иной раз дух захватывало от высоты. Но – этот новый современный город потерял часть своего прежнего уюта. В центре куда-то исчезли рестораны, столики на улицах, фалафельные,  питтные, Александр так и не нашел прежний киоск с самым вкусным в мире иерусалимским мороженым. Вместо киоска стояли теперь обыкновенные холодильные камеры, в которых мороженое было точно такое же, как в Москве или в Берлине, или в любом другом цивилизованном городе мира. Даже женщины с соковыжималками куда-то исчезли.
Перед Стеной плача всю площадь занимали солдаты, которые готовились приносить присягу. Но церемония задерживалась и от этого солдаты ходили, сновали туда-сюда, слонялись без дела, смеялись, разговаривали, ели, пили – Александру трудно было представить, что это та самая армия, что за полвека одержала четыре замечательных победы и еще множество маленьких. Такой беспорядок мог быть где-нибудь в России, в любой другой стране, но никак не в Израиле, со всех сторон окруженном врагами. И – он вспомнил – раньше всегда в городе он повсюду встречал юношей и девушек в солдатской форме с автоматами через плечо. Они, эти молодые солдаты, придавали Александру уверенность, что все будет в порядке, что он надежно защищен, но теперь их нигде не было видно. И полицию он тоже не встречал.
Храм Гроба Господня был открыт, но и там тоже все оказалось  не так. К кувуклии нужно было подниматься по крутой лестнице, а он почувствовал упадок сил, к тому же дорогу надолго перегородили итальянцы, которые долго пели какие-то свои псалмы. И даже камень помазания не произвел в этот раз на Александра обычного впечатления. Храм показался темным, неуютным и излишне многолюдным. И знаменитая Виа Долороза, улица
 Скорби, выглядела не так, как прежде. Толпы туристов, дома, станции, все было как раньше, но вот прежнего чувства… Александр давно заметил, что нельзя по многу раз возвращаться в одно и то же место. Это все равно, как к давно оставленной жене. Иерусалим стал не тот, потерял свою ауру. А может это он, Александр?
С ним, очевидно, что-то происходило, будто отмерла какая-то часть души. Возможно, это называлось депрессией, а  может просто старость? Или – он слышал, что при раке бывает упадок душевных сил? Только что все было замечательно и вдруг накатила какая-то страшная усталость…
… Александр присел отдохнуть на ступени Храма Гроба Господня, на несколько секунд прикрыл глаза, а когда открыл, ему показалось, что невдалеке он заметил Вифлеемуса. Тот в самом деле должен был находиться в Иерусалиме вместе с Викторией, двоюродной сестрой Александра и кучей их выросших детей. Только сейчас ему было не до Вифлеемуса. Сейчас он никого не хотел видеть. Никаких родственников.
Вифлеемус, наследник Тевтонского ордена, чей славный предок сражался на Чудском озере и чудом остался жив, из воинственных пруссаков, в царствование Екатерины Великой перебравшихся на службу в Россию и принявших православие; Вифлеемус, чьи предки скоро обрусели и непостижимым образом ушли в революцию, состояли в народовольцах и большевиках, но, разочаровавшись, отошли от политики, благополучно пережили террор, однако в войну из-за немецкой фамилии были сосланы в Казахстан. Надо полагать, очень неспокойную кровь унаследовали потомки буйного крестоносца, отличившегося при штурме Иерусалима в 1099 году и, согласно семейным хроникам, записанным много лет спустя, а потому, по подозрению Александра, не лишенным апокрифичности, владевшего обширными землями в окрестностях Вифлеема, где, как сказано в Евангелии, родился Иисус Христос.
По утверждению Вифлеемуса-потомка, в те давние времена фамилия графа звучала Вифлеем, а латинскую частичку «ус» в конце, как знак родовитости, Вифлеемы   обрели много позже, в Германии. Как бы там ни было, первый граф Вифлеем, Мейнхард, что в переводе означало «храбрый», до самой смерти оставался высоким сановником и крупным землевладельцем Иерусалимского королевства. Вот только просуществовало это королевство очень недолго[8], меньше, чем через век оставшись без столицы и бóльшей части земель. Ничего не известно из семейных хроник, участвовал ли кто-нибудь из графов Вифлеемов во Втором крестовом походе, но вот во время Третьего граф Вифлеем, очевидно внук или правнук Мейнхарда, ненадолго объявляется в войске Ричарда Львиное сердце, но вскоре вожди крестового похода разругались между собой[9] и спасовали перед Салах-ад-Дином, а потому каждый из них, в том числе и граф Вифлеем, вскоре отправляются собственными путями.  Ричард Львиное сердце, оставив войско, отплывает на родину, но, не доплыв до Марселя, получает известие, что будет арестован, едва ступив на французскую землю. Он плывет назад, на остров Корфу, ведет переговоры с пиратами, высаживается в Рагузе[10], тайно пробирается через земли австрийского герцога Леопольда V Бабенберга, попадает в плен, герцог передает его германскому императору Генриху VI Гогенштауфену и только через два года, заплатив огромный выкуп, английский король Ричард I, он же Львиное сердце, обретает свободу – то было время, когда короли, герцоги и феодалы помельче только тем и занимались, что воевали между собой, участвовали в турнирах, заключали брачные договоры, ссорились, мирились, интриговали и время от времени под видом защиты христианских святынь занимались грабежом. А потерявший свои земли граф Вифлеем  стал членом Тевтонского ордена, родившегося на Святой земле, и в следующем поколении очередной Вифлеем под предводительством великого магистра фон Зальца[11] вернулся в Европу. В дальнейшем Вифлеемы по призыву венгерского короля Андраша недолго воевали с половцами, покоряли и онемечивали язычников пруссов, приобрели латинское окончание «ус» к своей не очень привычной для немецкого уха фамилии, и вместе с великим магистром Альбрехтом Гогенцоллерном  в 1525 году перешли в протестантизм, когда земли ордена были секуляризованы и возникло первое в Европе протестантское государство. Несколько веков крупные землевладельцы Вифлеемусы ведут рутинную жизнь прусских помещиков, верно служат своему герцогу, а потом королю, в XVIII веке первый из рода отправляется за океан – вот она, неспокойная кровь крестоносца Мейнхарда, - очередной предок нынешнего Вифлеемуса отличается в Семилетнюю войну, проявив геройство при трагическом для Пруссии Гросс-Егерсдорфе[12], получает генеральские эполеты, но в правление Екатерины Великой один из пяти его сыновей отправляется в Россию, поступает на царскую службу и принимает православие. Его сын женится на русской дворянке, приобретает большое поместье и обзаводится многочисленным потомством. А дальше словно порча нашла на кровь крестоносцев.  Кто-то спился, чего раньше никогда не водилось, кто-то погиб на Кавказской войне, кто-то порвал с Россией и по зову буйной крови уехал в далекую Америку, кто-то из последующих поколений стал народовольцем и угодил в каторгу, а кто-то даже стал большевиком. Этот кто-то – прадед нынешнего мирного Вифлеемуса.
Как утверждал Вифлеемус, то была расплата. Первый из рода, крестоносец Мейнхард, считалось, связан был с дьяволом. Перед сражениями с неверными, - а сражений было немало, - он всякий раз, если священник опаздывал или отказывался дать благословение (надо думать, не зря!), он прямо обращался к рогатому: «Пусть дьявол нам поможет» - и вел своих рыцарей в бой. И дьявол всегда помогал!
Но, увы, как признавался нынешний Вифлеемус, грехи крестоносца
Мейнхарда этим не ограничивались. Крестоносцы, нашивши кресты, отнюдь не стали добрыми христианами. Весь их путь с запада на восток, через Германскую империю и дальше, через Чехию, Венгрию, Византию, отмечен был кровью еврейских погромов. Регенсбург, Вормс, Майнц, Кёльн, Бомберг, Вышеград – всюду раздавались стоны и предсмертные крики,   лилась кровь и горели костры. У евреев оставался очень небольшой выбор: принять христианскую веру или погибнуть со своим Богом. В погромах в первую очередь участвовали и заставляли евреев креститься простолюдины из армии босяков[13], примкнувшие к ним разбойники и всяческий сброд, какого немало было в средневековье, но и аристократы, начиная с герцога Бульонского[14] и графа Эмихо Лейнингена. Религиозный экстаз, крайнее озлобление и внезапная нетерпимость, разожженные папскими буллами после Клермонского собора[15], охватили всю Европу вплоть до Руси[16]. Но особенную жестокость проявили крестоносцы при взятии Иерусалима. Как писал христианский историк Иерусалимского королевства Вильгельм семь десятилетий спустя о событиях 1099 года, ссылаясь на более ранние хроники: «Нельзя было без ужаса смотреть на горы трупов; повсюду лежали части человеческих тел, и сама земля была пропитана кровью убиенных. Но не только обезглавленные тела и отрубленные руки и ноги, разбросанные вокруг, вызывали ужас в каждом, кто только бросал на них взгляд. Еще страшнее было   смотреть на победителей, с которых ручьями текла кровь  их жертв, зловещее зрелище, от которого содрогался всякий. Сообщается, что только в ограде Храма погибло около 10000 неверных – вдобавок к тем, что валялись мертвыми на улицах и площадях и число которых было никак не меньше».
Штурму Иерусалима предшествовало массовое и хорошо организованное бегство христиан из города, а значит, жертвами этой чудовищной, беспощадной резни стали только евреи и мусульмане. И если вырезаны были не все, то только потому, что крестоносцы рассчитывали на немалый выкуп.
Неизвестно, много ли крови пролил в те дни крестоносец Мейнхард. Дмитрий, он же Дитрих Вифлеемус об этом не знал или тщательно умалчивал, но даже девять веков спустя испытывал угрызения совести – и за предка крестоносца, и за другого предка, с Чудского озера, хотя, нужно сказать,  у него насчет  этого   не было точных подтверждений, а только   догадки – семейные хроники на старонемецком, записанные много веков назад, вместе с другой ветвью Вифлеемусов давно перекочевали за океан, - и, главное, раскаяние за Освенцим и Бухенвальд, хотя к зверствам нацистов наш Вифлеемус уж точно не мог иметь никакого отношения. Он и ссылку в Казахстан его семьи, всех его дедушек и бабушек, хотя в них содержалась только половина немецкой крови – сам Дмитрий там и родился, среди целинных земель – он и ссылку рассматривал как искупление, и вообще был крайний пацифист, вплоть до того, что вбил себе в голову, что не хочет быть немцем и что обязательно должен жениться на еврейке. Искупить свой родовой грех. За прапрапра… дедушку Мейхарда и прапрапра… бабушку Брунгильду, выписанную из Германии, которая два года ехала с охраной – через Чехию, Венгрию, Болгарию – к своему никогда прежде не виденному возлюбленному герою. Как там, «пепел Клааса в сердце мне стучит» - за все прошлые грехи крестоносцев. Он и Вагнера очень не любил, и не только за «Еврейство в музыке[17]», но и за «Кольцо Нибелунга». В мистицизме Вагнера, в древнегерманских мифах и культе героев, в воспевании языческих богов и Вальхаллы[18], повсюду он находил корни будущего немецкого шовинизма, настолько, что сам со временем решил стать евреем. То есть принять иудаизм.
Идея с иудаизмом, вероятно, пришла в его странную голову позже, потому что, когда он в восемьдесят шестом году вступил в брак с Викторией, религия еще не была в моде. Но, женившись, Вифлеемус, как только стало можно, стал   ходить в синагогу, в еврейский центр и стал прозелитом  в то самое время, когда другие немцы уезжали в Германию. 
Тетя, когда еще была жива, делилась с Александром и немало удивлялась, однако зять ей вполне нравился: программист, музыкант, играет и поет, ученый, умный, разговорчивый и уж точно не антисемит. А насчет крестоносца и графа она, скорее всего, не очень верила. Мало ли у кого какие фантазии. Старинные хроники, на которые ссылался Вифлеемус, давно, с XIX века, находились в Америке. Может, он и их выдумал? В нас, может быть, тоже есть гены царя Давида. Ну и что? И родственники в Америке. У какого еврея их нет? Только родственники давно потерялись – и из-за прошедшего с тех пор времени, потому что уезжали еще при царе, и из-за того, что иметь родственников за границей долгое время было очень опасно. А потому в анкетах всегда писали: «нет». А вот к тому, что Вифлеемус с Викторией  решили уехать в Израиль, тетя отнеслась  положительно. «Может, и я поеду к ним», - мечтала тетя Софа, она хотела понянчить внуков, но собиралась очень долго, потому что была инвалидом и ожидала пока они хорошо устроятся, собралась только в самом конце жизни. Зато, как и мечтала, тетя Софа успела посмотреть на Стену плача и на пещеру Махпела[19] и похоронили ее в Израиле в соответствии со всеми тамошними обычаями и обрядами. 
Однако, нужно сказать, очень интересную еврейку нашел себе в Питере, где она училась, Вифлеемус. Красивую, слов нет, однако ничего абсолютно еврейского, чистая славянка, светленькая, голубоглазая, вполне себе при случае сойдет за «гретхен». По крови – еврейка наполовину, по галахе[20] - настоящая еврейка, но больше ничего – ни одного слова, ни истории, ни обычаев, ни малейшего духа; это он, Вифлеемус, сделал гиюр[21] и приучал ее к еврейству.
Бабушка - это Александру бабушка, а тете Софе мама – умерла еще до войны и похоронена была на старом еврейском кладбище в Умани недалеко от могилы рабби Нахмана из Брацлава[22] и жертв колиивщины[23], и тетя Софа жила с дедушкой и  смотрела за ним. Вот дедушка был еще настоящий еврей: вместо кипы он, правда, носил обыкновенную кепку, зато почти каждый день молился, облачался в талес[24] и тфилин[25] и любил разговаривать на идиш, отыскивая старых евреев. Что-то он умел и по древне-еврейски, читал какие-то книги и ходил то ли в синагогу, то ли в молитвенный дом. И с Александром, Сашей, когда приходил в гости, любил разговаривать на еврейские темы. Александр, правда,  помнил смутно: что-то про Эсфирь[26], про злого Амана и про праздник Пурим, про красавчика Иосифа и про исход из Египта, но больше про последнюю войну – про Бабий Яр и про то, как евреев сжигали заживо только за то, что они евреи, а еврейских женщин стригли наголо и их волосами набивали подушки, и вырывали золотые коронки. Александр уже не помнил всего, но знал, что дедушка очень не любил немцев. В Первую мировую они были культурные и приличные, уж точно намного лучше пьяниц-казаков, но во Вторую – хуже зверей. Дедушка, надо думать, не очень одобрил бы брак Виктории с Вифлеемусом. Особенно поначалу…
Однако стоило только дедушке умереть – до того тетя Софа сидела при нем, в детстве она перенесла полиомиелит, плохо ходила и никто не думал, что она когда-нибудь выйдет замуж – двух лет не прошло, как тетя Софа вышла замуж за поляка. Ян был инвалидом войны, намного старше её, работал бухгалтером, от прошлого брака у него имелось двое детей и многочисленная польская родня, сестры Яна ходили молиться в костел, но всех их заставили писаться белорусами. Как-то очень быстро тетя Софа и Ян сообразили двух девочек. Старшая, Марина, тоже была беленькая, тоже чисто славянского вида, она, когда выросла и училась в институте, вышла замуж за белоруса, на этот раз настоящего,  со временем у них выросло многочисленное белорусское потомство. А вот Виктория, младшая, не то, чтобы против своей воли, но явно не по собственной инициативе, стала настоящей еврейкой. И, что совсем уж поразительным казалось Александру, со временем Виктория с Вифлеемусом стали соблюдать   все традиции, все 613 заповедей[27], есть только кошерную пищу, повесили на дверь своего дома мезузу[28] и детей, кроме обычной, отправили в религиозную школу, а старший их сын Размиэль так тот и вообще выучился на раввина.
Александр и его жена Ирина, урожденная грузинская княжна, единственный раз в жизни видели Размиэля несколько лет  назад. Стоял исключительно жаркий, удушливый израильский сентябрь, воздух был раскаленный, как в печке, Александр и Ирина, они оба были в белом, но все равно умирали от жары и с них ручьем катился пот, даже кондиционеры в домах не выдерживали, а рыжий Размиэль, молодой человек непонятным образом совершенно еврейской наружности, одет был в плотный черный костюм и в черную широкополую шляпу, под которой подразумевалась кипа, из-под пиджака выглядывали экзотические цицит[29], а значит на рубашку под пиджаком одет был еще талес-котан[30] - это казалось так нелепо, так странно в XXI веке, что и несколько лет спустя Александру поневоле стало смешно.
Пожалуй, размышлял Александр, дедушка вполне мог со временем примириться с Вифлеемусом. И дедушка, и все стоящие за его спиной предки, все эти небогатые купцы, торговцы, аптекари и винокуры, чудом  пережившие хмельнитчину[31]; быть может, мелкие ростовщики, ремесленники и ювелиры, синагогальные старосты или скромные меламеды[32], и еще бог весть, кем были они до того в Германии. Все эти люди, в свое время не убоявшиеся инквизиции и погромов, в немалом страхе пережившие два века крестовых походов, и потом – бесконечные унижения в Российской империи, но, несмотря на все соблазны, не предавшие своего невидимого Бога – они вполне могли торжествовать, что потомок крестоносца принял иудаизм и что его дети стали евреями. 
А наоборот? А крестоносец Мейнхард фон Вифлеем, покоритель Иерусалима, что шел по городу по колено в крови, для кого евреи были презренным народом? Народом торгашей, погубившим Христа. Упрямцами, не желающими по своей зловредности принять крест, готовыми скорее погибнуть. Хуже бедняков, быдла, которое по глупости отправилось освобождать гробницу Христа и погибло по дороге в Анатолии. Крестоносец, несомненно, презирал евреев, этот рыцарь, хотя, не исключено и даже наверняка, что в поход он отправился на еврейские деньги. И, конечно, не вернул долг. Он бы, наверное, в гробу перевернулся! Надо полагать, неприятный был тип, высокомерный. Они, эти графы, маркизы и герцоги, эта якобы соль земли, вовсе не чурались грабежей. Наоборот, самые обыкновенные разбойники.
Всего 88 лет продержались крестоносцы в Святом городе и вынуждены были отступить перед умным и решительным Саладином[33], так что правнук – скорее всего правнук – рыцаря Мейнхарда, потеряв свои земли, решил покинуть Ближний Восток, хотя агония империи крестоносцев продолжалась еще больше ста лет и унесла немало и христианских, и мусульманских жизней. Но вот что символично: очередной Вифлеемус вернулся почти восемь веков спустя, немало, как вечный жид, пробродив по земле (не он сам, но род Вифлеемусов) и став тем, кого так презирали его предки.
«Природа очень умно придумала, - размышлял Александр, по-прежнему сидя на ступенях Храма, - человеку не дано знать, как и когда он умрет (Александр   все еще надеялся на ошибку врачей, поставивших ему смертельный диагноз. При последней стадии рака он должен был изрядно похудеть и ощущать хотя бы небольшое недомогание, но вместо этого прибавил несколько килограммов и его энергия нисколько не убывала) и не дано ничего знать насчет будущего потомков. Ничто не дано предугадать, даже собственное будущее. Надежда, пустая несбыточная надежда, вот что ведет человека вперед. А куда? Сколько империй лежат в пыли, сколько крови было пролито напрасно, сколько несбыточных идей. Александр Македонский, зачем он столько лет вихрем носился по Азии? Что он оставил после себя? Империю, которую тотчас растащили на части, и маленького сына, которого убили его же ближайшие сподвижники. «Суета сует, - все суета! Что пользы человеку от всех трудов его, которыми трудится он под солнцем? Род проходит, и род приходит, а земля пребывает вовеки»[34].
 
 
 
Через несколько очень беспокойных дней, когда праздник в Израиле закончился, Александр получил через Татьяну расшифровку КТ. Израильский рентгенолог оказался единственным человеком, сильно его обрадовавшим. Онкологию он не обнаружил, только неизвестную Александру болезнь Педжета, о которой в интернете было ровно полстраницы. Вроде бы ничего особенного, какие-то изменения в позвоночнике. Не исключено, что этой таинственной и никак не проявляющейся болезнью могли страдать и дедушки-прадедушки Александра, но в их время компьютерной томографии не существовало и они умерли, ничего не подозревая об этой непонятной болезни. На этом, пожалуй, можно было бы поставить точку, но… а вдруг рентгенолог ошибся? К тому же Александр – человек исключительно правильный и аккуратный. Если есть болезнь, значит нужно ее лечить. Но где? За консультацией он обратился в тот самый институт, куда без него ходила Ирина, и ему рекомендовали того самого профессора, что сгоряча, не разобравшись, посоветовал удалить почку. «Замечательный специалист, один из лучших в стране. Прекрасный хирург», - так сказали Александру.
Профессор, между тем, оказался человеком нудным и неприятным. Он долго отчитывал Уманского за то, что в прошлый раз он не пришел на консультацию сам, а прислал вместо себя жену. – («Она тут слезы лила и выглядела страшно перепуганной, а вы не соизволили прийти. Только мне от ее нервов ни холодно, ни жарко». – «Намек? – предположил Александр. – С какой стати я был обязан  к нему ходить?») Закончив ругать за жену, профессор принялся за Израиль: «Многие туда ездят, будто там вареньем намазано. Потратят деньги, причем очень немалые суммы, сделают ПЭТ-КТ[35] и возвращаются к нам. А мы должны бесплатно. Мы – добренькие». – И снова было похоже на намек.
Посмотрев диск, профессор сурово произнес: «Мне это ни о чем не говорит. У нас есть строгое правило: пункция и гистология. Все. Нужно долбить позвонок».
- Это очень больно? – Испугался Александр. 
- Больно? – Усмехнулся профессор. – А вы как хотели? Чтобы с  анестезией? Кость обезболить не получится.
- Это все равно, как зуб сверлят, - вступил в разговор сидевший рядом с профессором научный сотрудник. – Там рядом проходит позвоночная артерия. Маловероятно, что мы ее заденем, но все бывает.
- Вы можете ее повредить? – Догадался Уманский. – Это очень опасно?
- Да, опасно, - подтвердил профессор. – Вплоть до смертельного  исхода. Вам придется заранее подписать согласие. Без этого мы вас не положим.
- Я подумаю, - робко сказал Уманский и поднялся.
- Подумайте, - разочарованно согласился профессор.
Едва Александр вышел в коридор, как твердо решил: нет. Нельзя идти на операцию к такому неприятному человеку. Если он согласится, он потом ничего не сможет сделать с этим профессором. Ему и пикнуть не дадут. Не дай бог, умрет прямо на столе. В конце концов в Москве есть не один этот  институт. И Александр записался на прием в институт имени Герцена. Здесь ему повезло. Ведущий научный сотрудник, к которому он попал, оказался человеком контактным и неформальным. Выслушав одиссею Уманского, посмотрев диски и заключение израильского рентгенолога, он едва ли во всем разобрался, едва ли он вообще знал что-то существенное про болезнь Педжета, зато отнесся достаточно легко и предложил устроивший Александра вариант.
- Мне почему-то кажется, что это не онкология, - весело сказал он. – Но знаете что, вы наш коллега, врач, давайте не будем вас мучить всякими пункциями. Давайте через три месяца повторим компьютерную томографию и если не будет динамики, значит, это точно болезнь Педжета. У нас в институте хорошие рентгенологи, они разберутся. Только ровно через три месяца, не забудьте.
- А если это болезнь Педжета, где мне ее лечить? Кто ей занимается? – Спросил Александр.
- Трудный вопрос, - пожал плечами ведущий. – Скорее всего в ЦИТО.  Странно, но и этот ведущий и профессор из Института рентгено-радиологии не знали толком, где занимаются болезнью Педжета. А может ее вообще не нужно лечить?
Как бы там ни было, Александр в хорошем настроении расстался с ведущим сотрудником. Но уже на следующий день тот позвонил сам и попросил прийти.
- Я доложил о вашем случае своему профессору, - сообщил он, когда Уманский вошел в его кабинет. – Он сказал, что положено делать пункцию. 
- Но я не хочу, - возразил Александр. – А если подойти неформально, не по инструкции?
- Я думаю, мы с вами вчера приняли правильное решение. Жизнь течет, а инструкцию никто не удосужился переписать. Медицина консервативна. Только мне от вас потребуется расписка, что вы отказались.
- Хорошо, - с облегчением согласился Александр. Он сделал компьютерную томографию ровно через три месяца – за снимки всех отделов позвоночника пришлось заплатить всего четырнадцать тысяч рублей, а не тысячу сто долларов, как в Израиле за один поясничный отдел, - и рентгенолог снова написал: болезнь Педжета.
Теперь, очевидно, нужно было идти в ЦИТО. Посмотрев анализы и снимки, очередной профессор, на сей раз это была женщина, сделала вывод:
- Нет, это не Педжет. У вас нормальные анализы, а это для болезни Педжета нехарактерно. И ячеистая структура костей. Тоже не характерно. Никакой другой болезни с такими симптомами я не знаю, а потому, боюсь, что это все-таки онкология. Скорее всего. Вам нужно как можно быстрее идти к онкологу.
Выбора не оставалось. Расстроенный Александр снова направился к ведущему научному сотруднику. На сей раз он был согласен на пункцию, даже сам попросил ее сделать.
- Что же, сделаем, - сразу согласился ведущий. – Только после Нового года, - до праздника оставалось всего несколько дней.
- Это очень больно? – Стал расспрашивать Уманский.
- Как сверлить зуб без анестезии.
- И опасно?
- У меня пока ничего такого не было, - заверил ведущий научный. – Но в принципе все возможно. – Он сообщил Александру, что пункция с гистологией обойдутся ему тысяч в пятьдесят или больше, потому что на несколько дней придется лечь в институт. Строго по прейскуранту. И дал адрес, где нужно приобрести специальные иглы стоимостью пятнадцать тысяч.
Это был очень печальный Новый год. Александр опасался, что последний. До пункции оставалось   недели две и она бы обязательно состоялась, деваться было некуда, если бы не Ирина. Она   принялась искать в интернете и в двух частных клиниках обнаружила сразу двух профессоров. Только один из них, бывший главврач известной московской больницы, брал за консультацию совершенно бешеные деньги, сорок пять тысяч рублей[36] за полчаса, так что ясно было: это профессор для нуворишей, нарцисс, самолюб, к которому обыкновенному человеку и близко не подойти. А вот другой – другой действительно оказался доктором с большой буквы! Недаром, даже будучи профессором, он постоянно продолжал учиться, о чем Александр с Ириной прочитали в интернете. Выслушав Уманского и просмотрев кучу исследований, он спросил: - А что же вы не сделаете ПЭТ-КТ? – И дал направление в центр, с которым клиника заключила договор.
К удивлению Александра и в костях основания черепа, и в лопатках, и в ключицах, и в тазовых и в бедренных костях – везде уровень изотопов оказался нормальный. Только в одном позвонке он был повышен, да и то находился в переходной зоне. То же самое вышло и с онко маркёрами.
- Ну вот, скорее всего болезнь Педжета, да и та под вопросом, - подвел итог доктор с большой буквы. – На всякий случай повторите ПЭТ-КТ через полгода. Раньше нельзя, вы и так получили слишком большую дозу облучения. – Но Уманский так успокоился и так устал от докторов и от страхов, что повторил исследование только полтора года спустя. Динамики не оказалось никакой, все оставалось на прежнем месте. Следовательно, судьба отпустила ему еще пожить. Он воспринял это с благодарностью. Но, умудренный печальным опытом, Александр знал, что это только отсрочка, только первый звонок, пусть и оказавшийся ложным, потому что все люди смертны. И оттого первым делом решил посетить могилы родителей, у которых не был неприлично давно. И заодно родной город, в котором еще оставались родственники, которых он   очень давно не видел и, можно сказать, почти не знал. И – дом, который построил отец. За свою жизнь Александр сменил немало квартир, не раз и не два переезжал, но именно этот дом, построенный отцом, когда он был ребенком, у него на глазах, Александр считал родным. В самом деле, частный дом с небольшим садом – это совсем не то, что жилье в многоквартирном доме с малознакомыми соседями.