Темнота… Правителю Игару хотелось окунуться в неё, как в омут ночного озера, и никогда больше не слышать и не видеть мира людей. Царивший в комнате густой полумрак не шёл ни в какое сравнение с темнотой, которая окутывала душу правителя. Там, в темноте, глодал Игара алчущий зверь уныния и тоски. Душа стала израненной и худой, будто тело старого каторжника на каменоломнях.
Он слишком долго жил на этом свете. Хотя правителю Игару было не так уж много лет, и он не считался глубоким стариком, он всё же слишком долго прожил. Сегодня он не хотел жить. Дух правителя агонизировал в здоровом теле. Лишь две вещи на свете могли избавить его от агонии: смерть или примирение.
Когда-то его боялись и уважали. Ему принадлежала сильнейшая империя известного мира. Игар любил играть со смертью, любил женщин и вино, любил слышать вопли и стоны порабощённых врагов. Многие священники Церкви Единого Бога видели в нём беспощадного убийцу, насильника, которому не место на земле. О, как бы они, наверное, обрадовались, если бы узнали о его нынешних душевных муках! Наверняка кто-то проклял его. Неважно, почему – из чувства мести или зависти, но проклятье осуществлялось с изощрённой жестокостью, какую правитель Игар не подозревал ни в людях, ни в Творце. Он часто поступал жестоко, но его жестокость была грубой жестокостью завоевателя и полагалась ему по праву сильнейшего, желающего привести непокорных к повиновению. Да, в определённых случаях его можно было назвать бессердечной тварью, Игар сам признавал это. Но ведь были и хорошие поступки! Например, он избавил множество мелких народов от постоянно пылавших между ними войн, подарил им настоящий мир, справедливость и процветание. Чего стоят по большому счёту те тысячи уничтоженных жизней против сотен тысяч спасённых? Нет, он не думал о спасении людей, их душ, когда завоёвывал страны и народы, входившие в его обширную империю, а размышлениями о пользе, принесённой вместе с его властью, пытается оправдать себя перед Всевышним. Обширная империя… ха!… Нет больше обширной империи. Она разваливается на глазах её стареющего создателя, теряющего рассудок от выпавшего на его долю горя. Смерть и разорение правят сейчас его империей. Демоны грызут души её жителей, а дикие звери – их остывшие тела. Из-за чего?!
Правитель Игар убивал беззащитных врагов и их плачущих детей, чтобы их рода прервались и не выросли в новых врагов его детям. Он торговал слугами врагов, обесчещивал их женщин, угонял в рабство население городов, где осмелились восстать против его воли. За всё это он не чувствовал вины и тем более чего-то, похожего на раскаяние, как учили священники Единого Бога. Игар упивался собственной властью и не думал о греховности своих поступков. «Бери, что хочешь, и никогда не сомневайся в правильности сделанного выбора, – говорил его отец, а потом добавлял: – только всегда правильно рассчитывай силы». Этому Игар научился в совершенстве и тому же научил сыновей. Может быть, поэтому случилось так, что он сейчас сидит в деревянной крепости и сходит с ума в окружении вернейших воинов империи. А может, это божье наказание за грехи прошлого?
– Повелитель, ваши сыновья готовятся штурмовать крепость, – доложил незаметно вошедший генерал Сомон. Он остановился перед простым столом, за которым сидел правитель. – Они приготовили лестницы и таран. С минуты на минуту начнётся штурм.
Игар поднял на воина полный печали взгляд. Лицо правителя сильно осунулось за последние часы, приобрело странный серый оттенок, заметный даже при тусклом свете свечей и жировых ламп. Заострившиеся скулы торчали, будто у трупа. Сомон с первого взгляда даже не узнал господина, с которым сражался плечом к плечу вот уже три десятка зим. Правитель смотрел на него мутными глазами неживого, отчего по коже генерала пробрал мороз, а где-то глубоко-глубоко в сознании зародился суеверный страх. Он поскорее опустил глаза, чтобы не видеть страшного лица.
– Знаешь, Сомон, мне впервые не хочется сражаться, – донёсся до генерала низкий безжизненный голос. Он произносил слова степенно, с расстановкой. При других обстоятельствах Сомон принялся бы подбадривать правителя, убеждать в силе духа защитников, приводить примеры выигранных битв при похожих условиях, но теперь он не нашёлся, что сказать. Его горло, привыкшее к громким приказам и пугающим новобранцев угрозам, почему-то пересохло. Правитель продолжил: – Я устал, Сомон. Устал от всего. Я пустой, как кувшин пьяницы. Не знаю, что с этим делать. И не хочу. Мне уже всё равно. На твоём месте я бы перешёл на сторону… – Правитель запнулся, едва не произнеся слово «врага», – моих сыновей. Хотя бы сейчас они объединились. Ты видишь меня, я не смогу управлять обороной. К тому же, десять тысяч против четырёхсот, даже если эти четыреста – отличные солдаты, прошедшие не один десяток битв… Они все погибнут ни за что. У меня не осталось резервов в областях, а развязывать ещё одну гражданскую войну я не собираюсь. – Генерал стоял в растерянности, не зная, что ответить. – Знаешь, Сомон, что для меня самое паскудное во всём этом? Как только мои сыновья покончат со мной, они перережут глотки друг другу. Да, я понимаю их амбиции, жажду власти, ведь это я взрастил её в них. Но я не хотел, чтобы они убивали друг друга, – голос Игара поднялся и задрожал. Он со стоном выдохнул воздух. Со стороны могло показаться, будто правителю стало плохо, и он застонал от боли. На самом деле его горло сжалось, его душило, но глаза словно совсем высохли. Правитель не умел плакать. Он никогда никому не показывал собственной слабости, даже в детстве. Если слёзы когда-то и лились из его глаз, то он этого не помнил. Теперь всё потеряло значение, сила и слабость, власть и ничтожность, а глаза всё равно оставались сухими. Игар махнул рукой, прогоняя генерала. Сомон был ему другом, и в душе при взгляде на него у правителя зарождалось какое-то шершавое чувство не то сожаления, не то тоски по той, прошлой жизни, когда они вместе брали города и рассеивали вражеские армии. Игару было жаль старого товарища, он искренне не хотел его смерти, поэтому и предложил сдаться. Сомон никогда не сдавался, как и сам Игар, поэтому они испытывали друг к другу взаимное уважение. Нет, Сомон не сдастся. Он будет обороняться до последнего человека и погибнет у ног повелителя, защищая его жизнь, даже если она давно не нужна повелителю. Храбрый, верный Сомон.
Беспокойство о судьбе товарища немного приглушило чёрные мысли Игара, сделав их просто тёмными. Сомона следовало бы спасти. Как? Если Игар сдастся, всех его защитников предадут мучительной смерти. Правитель сам поступил бы именно так и не сомневался, что так поступят и его сыновья. Что ж, значит, судьба Сомона предрешена. Жаль, ничего нельзя сделать. Утешает хотя бы славная кончина в бою, а не в постели под визгливые причитания женщин и плач мало понимающих происходящее детей.
Сыновья… Генд, старший, и Влад, младший. Оба от разных матерей. Мать Генда умерла при родах, красивая была женщина и норовистая. За норовистый нрав она и понравилась Игару. Он выбрал её из пленниц, приблизил к себе, хоть она и была дочерью непокорного правителя. На её глазах Игар зарубил в поединке её отца. Правда, тот не имел никаких шансов на победу – человек восьмидесяти лет, раненый стрелой в ногу, не ровня двадцатилетнему бойцу. Это произвело на строптивицу впечатление. Она грозилась отомстить убийце, бросалась на него с кинжалом, пока не поняла, что с ней играют, и смирилась. Ну, смирилась – это громко сказано. Смирилась по-настоящему она только после смерти, да будет вечным её покой. Игар недолго горевал и взял в жёны дочь союзного правителя – добрую, кроткую и послушную. Она родила единственного сына и вырастила обоих детей, ни в чём не обделяя старшего. Братья вроде даже дружили, пока не получили в управление по области. Тогда всё и началось. Старший соединил в характере черты отца и матери, о его жестокости ходили легенды. Он подослал к брату и мачехе убийц. Влад спасся, а вот мать убили. Убийцу пытали и узнали, кто приказал совершить преступление. И вот уже брат пошёл войной на брата, заливая кровью подданных империю. Игар пытался образумить их, высылал посольства с требованием заключить мировую, но сыновья словно обезумели. И тогда отец объявил сыновьям войну… Теперь он здесь, заперт войсками после ряда поражений от объединённой армии Генда и Влада. Забыв на время обиды, они навалились на родного отца, мешающего им свести счёты друг с другом.
– Они идут на штурм, генерал! – доложили за дверью. Спустя мгновение послышались удаляющиеся шаги двух людей.
Игар устало посмотрел на тяжёлую дубовую дверь, обитую железными полосами. Глубокое безразличие читалось во впавших глазах. Правитель тихо выдохнул и склонил голову на грудь. Он остался один. Сиротливо стоявшая на столе свеча затухла, пламя стенных жировых ламп почти угасло. В комнате стало ещё темнее. Игар закрыл глаза. Ему захотелось спать. Впервые за несколько дней, проведённых в этой крепости. Забыться, забыться во сне без сновидений… только темнота, темнота полного забвения… И вдруг он широко открыл глаза. Может быть, он уже проснулся? Сон позади? Так или иначе, сонливость покинула правителя. Его ослабшее внимание привлёк шорох в противоположном углу комнаты. Игар напряг зрение, пытаясь что-то разглядеть в темноте. Из угла повеяло холодом, заставившим человека поёжиться. С чего бы это внутри крепости гулять холодному сквозняку, если снаружи жаркая летняя ночь? И холод… необычный холод. От него тело пробирал озноб, как во время болезни. Но Игар, как ни странно, не обеспокоился происходящим. Он невольно удивился собственному спокойствию и подвинул поближе свечу, прикрыв её пламя грубыми, будто вырезанными из дерева ладонями. От маленького огонька исходило приятное тепло, согревая руки. Игар не хотел, чтобы оно исчезало. Маленькая горящая свеча разгоняла мрак вокруг старого правителя, грозивший поглотить не только тело, но и душу. Вдруг пламя свеч и ламп враз потухло под резким порывом неизвестно откуда взявшегося леденящего ветра. Осталась гореть лишь та свечка, которую Игар закрыл руками. Игара затрясло от холода. Он всматривался в темноту, стараясь разглядеть окружавшие его вещи. Постепенно правитель различил очертания высокой фигуры, более тёмной, чем окружающий её мрак. Что-то шевельнулось внутри человека; это чувство не имело ничего общего со страхом, хотя давало ощущение близкой опасности, оно будоражило кровь и вызывало презрение, помогающее человеку не просто смотреть опасности в лицо, но дерзко бросить ей вызов. Рот Игара скривился в презрительном оскале.
– Кто ты? – бросил он, нащупывая кинжал на боку. Рука предательски дрожала от озноба, пальцы не слушались. Фигура выступила из темноты. Показалось длинное лицо, выглядывающее из-под капюшона. Оно могло принадлежать как старику, так и молодому человеку. В неверном тусклом свете чернели провалы глазниц на фоне удивительно бледной гладкой кожи, обтягивающей череп. Игар почувствовал, что именно от фигуры исходит странный пронизывающий холод, и в его измученном бессонницей мозгу блеснула белой молнией догадка. – Смерть? – спросил он так тихо, что сам едва расслышал свой голос. Будто прошелестели сухие листья на ветру.
– Ты уже видел её, разве я на неё похож? – услышал бывший владыка Дистрии сухой, похожий на скрип костей мертвеца голос. Он видел, как искривились в презрительной ухмылке тонкие обескровленные губы. Холод, проникший в тело со звуками потустороннего, неживого голоса стал проникать в рассудок человека. Игар ощутил неизвестный ему до сих пор холод внутри своего естества. Теперь ему стало не по себе. Но начавший было зарождаться внутри сознания страх правитель сразу же придушил, не дал ему разрастись в громадную гадину и сковать всего его – и тело, и мысли, и чувства – скользкими кольцами. Остался лишь странный холод. – Я лишь слуга той, о которой ты мыслишь.
– Кто ты? – повторил вопрос человек. – Может, ты всего лишь убийца, подосланный моими врагами?
Бледный гость не торопился с ответом. С каждым мгновением, проведённым в тишине, тьма вокруг Игара словно становилась плотнее. Правитель будто находился в замерзающей воде.
– Я – закон вашего мира; не будь вас и вам подобных, меня тоже не существовало бы, – проскрипел незнакомец. – Как и многих других. Моё имя не имеет значения. Важно лишь то, что я пришёл к тебе, чтобы освободить от мук телесности.
В комнату вновь опустилась непроницаемой завесой тишина. Правитель собрался с мыслями.
– Я рад твоему приходу, – сказал он дрожащим голосом. – Я долго звал твою хозяйку, и уже не надеялся, что она отзовётся. Ты являешься всем, кого приходишь забирать? – голова в капюшоне слегка качнулась из стороны в сторону. – Почему же ты являешься мне воочию, если это не в твоих правилах?
– Меня прислала та, кого ты призывал. Не в моей власти обговаривать её решение, – ответил гость. – Вы, люди, не перестаёте удивлять меня. Я наблюдаю за вами тысячелетиями, большинство ваших поступков я понимаю, но иногда я хочу поговорить с вами. Ваши мысли могут не соответствовать делам, а слова могут не соответствовать ни тому, ни другому. Ваше настроение переменчиво и непостоянно.
– Что же ты желаешь узнать?
– Причины твоих поступков. – Фигура неуловимым для глаза движением метнулась к стулу рядом с правителем. В следующий миг чёрная громада возвышалась напротив Игара. – Ты дал мне за свою короткую жизнь много работы, человек. Ты алкал славы и власти, и добился их. Ты был беспощаден с бросившими тебе вызов. Ты был великим завоевателем, какого давно не видела земля. А теперь умираешь от вражды сыновей. Я ожидал от тебя другого.
– Другого? – правитель хмыкнул. – Я люблю сыновей больше жизни. Каждого из них я держал на руках, когда они увидели свой первый рассвет. Я видел их первые шаги. С рождения я приучал их к войне, в моих походах я брал их с собой вместе с матерью. Они выросли отличными воинами и полководцами, они любят меня. Или любили. Поэтому я не могу ни забыть об их существовании, ни убить их. Я хотел победить их, пленить, чтобы прекратить войну, а теперь это невозможно. Теперь я не смогу победить. Я не думал, что они объединятся против меня, намеревался разгромить их поодиночке. Я бы заставил их примириться, но они разбили мою армию, и я вынужден сидеть здесь и ждать тебя. Вот мой ответ тебе.
Игар замолчал. Уныние уступило место временному возбуждению. Жизнь правителя подходила к долгожданному концу, он ощущал его приближение. Следовало бы раскаяться в грехах, но раскаяния почему-то не было. Игар понимал, что после смерти не попадёт в обещанный праведникам и раскаявшимся грешникам рай, и смирился со своей участью. Должно быть, его душа слишком огрубела для покаяния. Что ж, в ад так в ад. Правитель принимал судьбу со стойкостью воина.
– Вы, люди, непонятные мне существа, – нарушил тишину странный голос. – Твоё поведение кажется мне неправильным. Ты добровольно, не испытывая телесных страданий, желаешь умереть. Что полезного для тебя будет, когда я прерву то, что вы называете жизнью? Ведь, насколько я знаю, люди страшатся моего прихода и более всего ценят собственную жизнь. – Раздался тихий сухой смех. – Я вспоминаю, как целые города, презрев честь и верность – то, что вы хотите почитать важнее телесного существования – сдавались захватчикам, но всё равно в конце концов я находил их. Я помню родителей, заживо пожиравших собственных детей, чтобы самим не подохнуть с голоду, но они тоже прощались с жизнью после того, как обгладывали последнюю косточку. Я помню людей, которые пожирали самих себя, чтобы сохранить то, что всё равно теряли – жизнь. Все они забывали о том, что, как им казалось, они ценили, когда над ними простирали руки благополучие и сытость. Чтобы лишь оттянуть встречу со мной, вы жертвуете всем, имеющимся у вас. Но стоит ли всё отдавать ради отсрочки неизбежного? Вы, люди, неразумны. Что разумного в твоём нынешнем поступке?
Игар задумался. Странный гость оказывался прав. Его смерть не принесёт абсолютно никакой пользы ни ему, ни его народу, ни его сыновьям. Она также не имела ничего общего с честью. Но муки… душевная усталость и понимание неминуемого скорого поражения создавали тьму, из какой Игар не мог выбраться. Поэтому он потерял смысл собственного существования, а без него не видел дальнейшей жизни. Изнутри будто душило чувство безысходности, поселившееся в груди. Тем временем собеседник в плаще продолжал.
– Все вы себялюбцы, не желающие следовать наставлениям разума. Вами руководят ваши желания, происходящие от чувств. Человек, назвавший вас людьми разумными, преувеличил ваши способности. Вы переменчивее лепестка на ветру. Поэтому я и не понимаю вас. Но, надо признать, вас нельзя назвать и животными, ибо в вас заложено нечто, совершенно непонятное мне. Иногда вы идёте наперекор своим чувствам для пользы другого. Вы испытываете боль, но делаете это. Ты можешь объяснить, почему так?
Горло Игара пересохло. Он открыл было рот, чтобы ответить, но только с шумом выпустил воздух. Прокашлявшись, он просипел:
– Это и есть любовь, любовь к людям. Тебе не понять. Лишь тот, кому есть что терять ради кого-то, может понять.
– Я соглашусь с тобой, человек. Я никогда не чувствовал ничего, даже отдалённо похожего на любовь. Океаны времени я занимаюсь прерыванием вашего телесного существования и не испытываю к вам или иным существам никакой симпатии. Вы – моя работа, вне которой я не могу себя представить. Я знаю только ваш последний миг. Именно тогда вы проявляетесь как неповторимые, удивительные сущности. В тот последний миг я вижу в ваших глазах целые миры, попасть в которые не могу. Они уходят вместе с вами, навечно оставаясь для меня тайной.
– Ты глух к моим словам, – выдавил Игар. – Тебе не понять меня. Выполняй скорее свою работу, наш разговор бесполезен.
– Не уверен в этом, человек. Я мог бы помочь тебе, а ты мог бы помочь мне.
– Как? Ты способен примирить моих сыновей? – где-то глубоко-глубоко в Игаре зажглась искорка интереса, разгорающаяся в пламя. Оно мгновенно охватило естество человека, изгнав холод и озноб. Оно придало сил, укрепило голос. – Говори!
– Не спеши, человек! Ты не знаешь, какую цену я запрошу!
– Мне всё равно! Жизнь, душа, тело – бери! Если хочешь, я принесу тебе в жертву тысячи жизней!
– Зачем ты предлагаешь то, что я и так возьму по праву? Нет, я хочу иного. Я желаю твои чувства и желания после того, как ты в последний раз сомкнёшь эти веки! Взамен я дам совет, как примирить детей. Ты согласен?
– Да! Говори! Твой совет дорогого стоит.
– Что ж, ты выбрал. Тогда слушай. Но сначала скажи, зачем тебе их примирение? Что оно даст тебе?
– Если братья помирятся, выиграют все, – после недолгой паузы произнёс Игар. – Страна получит мир. Прекратится бессмысленное кровопролитие. Государство снова станет крепким, как прежде. Я же получу утешение.
– Ха! – собеседник тихо рассмеялся. – Обман! Если ты действительно так считаешь, то обманываешь сам себя. Человек самолюбив и подчас прикрывает себялюбие любовью. От их мира выиграешь только ты! Они уже раскололи страну надвое. Если они примирятся сегодня, они начнут новую усобицу завтра, ибо ненависть их слишком велика, как и жажда власти. Начнётся новая война. Старого государства уже не будет. В своём голоде они ослабят народ, этим воспользуются соседи, и в конце концов Дистрия окажется под стопой чужеземца. Ты этого хочешь, старый правитель? Ты хочешь блага лишь для себя. Примирение братьев – инструмент твоего душевного равновесия и только. Ты такой же себялюбец, как твои сыновья. Твоё горе состоит в том, что ты слишком полюбил их. Или придумал, будто полюбил. Столкновение твоих сыновей неизбежно. Так стоит ли примирять их?
– Я желаю их примирения! – Игар задрожал уже от возбуждения. Его покрытые шрамами руки сжались в громадные кулаки, желваки заходили под кожей.
– Ты забываешься, человек! – донеслось до Игара, и воздух завибрировал от голоса, переполненного силой. На человека словно вылили ведро ледяной воды. Он снова ощутил холод в теле, вернулся озноб. – Нынче ты в моей власти! Но мы заключили уговор, и я его не нарушу. Слушай же! Чтобы твои сыновья примирились, ты должен назвать наследника и проклясть того, кто оспорит твоё решение. Благословение отца дарует великую силу, за избранником пойдёт народ, сплотится вокруг него. Проклятье же отца посеет страх и неуверенность в душе второго брата. Но и зависть. Только это примирит братьев, хотя когда-нибудь им всё же суждено схлестнуться. Ты должен выбрать, кому отдать предпочтение. Ты согласен на подобное решение? – человек медленно опустил голову. – Я приду за тобой очень скоро, торопись! – услышал правитель, и в тот же миг фигура в плаще растворилась в воздухе, а сам Игар словно вынырнул из воды. В сознание ворвался шквал приглушённых стенами звуков: звон мечей сливался с криками команд и стоном раненых.
Ошеломлённый правитель повёл головой из стороны в сторону, приходя в себя. Снаружи кипит бой. Захватчики лезут на стену, их отражают лучники. Нужно спешить. Игар попробовал встать. От слабости закружилась голова. Превозмогая внезапно накативший приступ тошноты, правитель опёрся о длинный меч, как о посох, и поднялся со стула. «Господь Всемогущий, как я пойду в атаку? – подумал он. – Укрепи меня, Господи…» Ноги сначала сильно тряслись, и пришлось простоять с минуту, восстанавливая кровообращение. Затем, всё так же опираясь о меч, Игар поплёлся к массивным дубовым дверям. Благо, он не снимал чешуйчатых доспехов. Толкнув дверь свободной рукой, он вышел в узкий коридор, освещённый лампами. Здесь можно держать хорошую оборону. Правитель прошёл к выходу во двор. Звуки битвы становились громче. У дверей стоял на посту коренастый солдат с боевым топором в руках. Увидев правителя, он подскочил к нему и подставил плечо. С его помощью Игар попал во двор крепости.
Бой оглушал криками, бранью, стонами, лязгом стали. Как и предполагалось, на стенах короткими мечами бились лучники в кольчугах – стрелковая элита дистрийского государства. На них снизу напирали по лестницам копейщики в кожаных куртках с нашитыми медными пластинами. Огонь настенных факелов играл на броне бойцов мириадами жёлтых, оранжевых и красных бликов. Внизу, под воротами, выстроились полторы сотни меченосцев – тяжёлой пехоты в пластинчатых доспехах, с двуручными мечами. На некотором расстоянии от них стояли клином несколько десятков всадников, вооружённых длинными копьями и секирами. Их возглавлял генерал Сомон, отдававший приказы. Тяжёлая конница Игара, с головы до пят закованная в крепчайшие латы, – гроза равнин. Всё, оставшееся от неё после боя под Порогом. Всадники готовились контратаковать прорвавшиеся силы, когда те сойдут со стен.
– Да ты самоубийца, Сомон, – прокричал Игар. Услышавший знакомый голос генерал тут же соскочил с коня и упал на колено.
– Вы с нами, повелитель, – воскликнул он радостно. Его глаза засияли.
– Ты хоть ребят пожалел бы, – произнёс правитель более спокойно. – Сомнут с двух сторон лучников, как на свободные участки стен залезут. Вон, справа уже залезли и готовятся.
Битва возбуждала не хуже забористого вина. Игар почувствовал, как по жилам струится кровь, прогоняя бессилие. Вот жизнь, в бою, а не в спокойствии каменных стен, роскошных гобеленов и молчании покорных рабов, не в мелкой ненужной суете города. Там подобие смерти, от которого спасают лишь вино да женщины. Настоящая жизнь там, где она встречается и борется со смертью! Поначалу бой кажется страшным, но потом, когда убьёшь одного-двух врагов, появляется уверенность в себе и боевой азарт, несравнимый с азартом карточных игр. Убивая, ты видишь страх в глазах сильных мужчин, и черпаешь из него силы. Ты забываешь о страхе и собственной смерти, ты упиваешься победой над каждым врагом, как упырь кровью, и тебе хочется большего. Эх, были бы силы! Никогда ещё не шёл в бой Игар настолько слабым. От слабости слегка кружилась голова, лишая правителя уверенности в себе. Неуверенность порождает страх, а страх, в свою очередь, порождает поражение и бесчестие. Погибнуть в сражении, не забрав ни одной вражеской жизни – позор для воина. Хотя… сегодня главное не убить, а добраться до двух братьев, наблюдающих за ходом битвы с безопасного расстояния.
– Ваши приказания, повелитель?
– Коня! Мы идём на прорыв, – приказал Игар вдруг севшим голосом.
– Коня правителю! – взревел Сомон так, что задрожал воздух. – Лучники и меченосцы – к бою!
Проревел рог, сигнализируя атаку. Игару подвели мощного вороного жеребца в броне. На нём он ходил в бой последние пять лет. С посторонней помощью правитель взобрался на коня, взял в руки длинное кавалерийское копьё. Ох, и тяжело оно! А раньше казалось таким лёгким. Окружающий мир почему-то время от времени темнел, к горлу подкатывала противная тошнота. Крепче сжав зубы (во рту даже почувствовался солоноватый привкус), Игар коротко скомандовал «Открывай ворота» и тронул поводья.
Солдаты как могли быстро выполнили приказ. Тяжёлые деревянные створки, укреплённые двойными железными полосами, разошлись. За ними стояла армия братьев. Поблёскивали наконечники копий, которыми ощетинились ряды солдат перед воротами. Копейщики – смерть всадников…
– В бой! – закричал Игар громко, словно к нему вернулись прежние силы.
Тяжёлая пехота старого правителя высыпалась из ворот на ряды копейщиков, сомкнувших щиты и выставивших копья. Копейщики – костяк дистрийской армии, они хороши против конницы (излюбленной силы восточных степняков), могут задержать пехотинцев, но не выдержат напора знатных меченосцев Игара. Меченосцы врубились в первый ряд врагов, их не остановили копья, которые легко перерубались мечами-двуручниками, и хлипкие щиты. Первым ударом пехотинец Игара крушил оружие противника, защищая себя и товарищей, а вторым рассекал врага надвое. Он сражался молча, экономя силы; кричали и вопили его враги, гибнущие под прямым обоюдоострым клинком. Вскоре меченосцы разделили первый ряд копейщиков и вклинились во второй, орудуя мечами не хуже мясницких топоров. Отряд копейщиков перед воротами подался назад, прогибая разрушающийся строй. Меченосцы оказались внутри вражеского построения, разъедая его спереди и с боков, словно кислота. Перед воротами образовалось свободное пространство, необходимое для разгона конницы. Постепенно заряд меченосцев иссякал, движения становились не такими стремительными. Бойцы уставали. Но копейщики не видели их усталости. Сейчас они испытывали перед ними страх, медленно перерастающий в панику. Их строй сломался окончательно, ряды исчезли, превратившись в лоскуты отступающей перепуганной толпы. И тут в бой вступили всадники Игара.
Тяжёлая конница рванулась в проём, прямо на островки обороняющихся солдат, мимо строя меченосцев, разделившихся на две группы слева и справа. Центр открылся коннице, ошеломлённый, неготовый к защите. Копья всадников метнулись вперёд, пробивая тела легко защищенных копейщиков; отдельные копья пронзали сразу по два тела, создавая смятение среди солдат. Раздался треск ломающихся копий и разрываемой брони, смешались конское ржание и предсмертные крики пеших. Копыта топтали упавшие тела, превращая их в кровавое месиво. Не зря штурм дистрийской тяжёлой конницы считали неотразимым. За несколько мгновений погибло столько же врагов, сколько было конников. Игар видел в грязных лицах копейщиков ужас; они не выдержали удара и отхлынули от ворот, показав спины.
Где-то впереди протрубил рог, сигналя наступление. К отряду пехоты у ворот спешило подкрепление из трёх таких же групп копейщиков. Они заходили с флангов и спереди, стремясь зажать конницу Игара в клещи; теперь всё зависело от смелости потрёпанных солдат, стоящих на их пути. Меченосцы в тусклом свете факелов походили на демонов битвы, искупавшихся в крови. Они готовились атаковать передний отряд копейщиков. Конница ринулась в сторону, избегая приближающихся копий. Неискушённый наблюдатель мог подумать, что всадники ищут спасения в побеге, но они на большой скорости обогнули вражеские ряды с фланга и ударили с тыла по копейщикам, атакующим стену с лучниками. Вражеский отряд смешался, стоявшие под лестницами солдаты бросились бежать, хотя это не спасло лучников, которые бились уже с другим отрядом. Вооружённые короткими мечами для рукопашной, лучники теснили неуклюжих на стене копейщиков, сбрасывали их вниз. Очень скоро они разберутся с ними, если на помощь вражескому отряду не придут другие отряды.
Меченосцы снова рухнули на противника; на этот раз не так их атака не была столь ошеломляющей и эффективной, как первая, у ворот. Бойцы теперь шли стенка на стенку, пренебрегая защитой, отчего сеча стала более жестокой. Меченосцы стали быстро терять людей. Копейщики окружили их. Конница нанесла по копейному флангу последний удар и завязла во вражеском построении. Всадники бились отчаянно, в последний раз каждый хотел забрать побольше врагов. Пехотинцы пытались бить копьями под брюхо встававших на дыбы лошадей, бешено вращавших глазами. Копейщики устояли, выдержали первый натиск конницы. Вокруг всадников сомкнулось колючее кольцо.
Мир сдвинулся с места и ушёл куда-то в сторону. Правителя стошнило, свет померк. Он почувствовал, что проваливается, услышал откуда-то издалека крик «Повелитель ранен!» и погрузился в нечто вязкое, отовсюду обволакивающее, не пропускающее звуков…
Звуки пришли откуда-то издалека. Непонятные, будто их доносил в глубокое ущелье свирепый горный ветер. Со временем они становились громче и отчётливее, можно уже разобрать, что это два мужских голоса. Двое мужчин разговаривают друг с другом. Их голоса преисполнены презрения и ненависти. Значит, мужчины там, за чёрной, как безлунная ночь, завесой ненавидят. Кто они? До сознания медленно доходил смысл произносимых ими слов.
– Мы победили отца, – говорил один. – Дрался он достойно, я другого от него не ожидал. Теперь мы – правители Дистрии, брат.
– Я не хотел этого, Генд, – произнёс второй. – Что с ним? Я не вижу на его теле ран.
– Думаю, он в беспамятстве от голода; посмотри, как он измождён. О! Кажется, он приходит в себя, брат.
– Не называй меня братом! Мы вместе, пока не сломлен отец. Теперь, когда он побеждён, между нами снова вражда!
– Как пожелаешь, брат.
Темнота побледнела. Она превратилась в красное марево, где метались из стороны в сторону неясные тени. Потом стали проявляться очертания предметов. Тканевые стены, лампы. Правитель Игар находился в походном шатре. Посредине, на кучах драгоценных мехов, сидели двое. Оба жилистые, напряжённые, с настороженными хищными лицами. Как они похожи… сыновья… Влад вскочил и бросился к отцу, приподнял его за плечи, помог сесть. Игар тяжело дышал. Он попытался улыбнуться непослушными губами, но вместо улыбки получилась вымученная гримаса боли. «Я вижу их… спасибо…» – беззвучно прошептал он. В груди поднималось чувство пустоты, тьма уходила из сердца, оставляя смертельную кровоточащую рану. В углу шатра заклубилась необычная чернота, принимая необычную, знакомую правителю форму. Игар вытянул вперёд руку и простонал: «Подожди!» В ответ в голове человека раздался тихий низкий голос, будто бы растёкшийся по всему телу: «Произноси, что должен».
Ухватившись за широкие плечи Влада, Игар поднялся. Ноги тряслись, руки дрожали, и вдруг бывший единовластный правитель Дистрии вмиг преобразился. Его взгляд прояснился, члены обрели былую твёрдость и устойчивость, лицо посуровело. Таким помнили его подданные. Необычно сильным голосом властитель произнёс:
– Позовите своих командиров! Быстрее!
Влад резко повернулся ко входу в шатёр и выкрикнул несколько имён. Тут же вошли командиры братьев. Всех их Игар знал в лицо. С ними братья проливали первую кровь. Они окружили умирающего завоевателя.
– Все вы свидетели, – сказал Игар слабеющим голосом. – Пока я жив, я благословляю на правление моего младшего сына Влада. Присягните все ему на верность! Генд, присягни! Прокляну! Бездной адовой клянусь, прокляну, если не сделаешь сего! Тебя и всё потомство твоё!
– Не можешь ты от меня того требовать, отец, – прошипел Генд.
– Могу! Я отец твой, могу! Присягни, иначе всех здесь прокляну с родами их!
– Присягаю, не будет более войны меж нами, – процедил Генд, косясь на взволнованные лица своих командиров.
– Проклинаю! Проклинаю того из вас, кто первым поднимет руку на брата своего, кто кровью брата отметится, кто смерть даст брату своему. Проклинаю! – Игар шумно выдохнул. На его изрезанном морщинами и шрамами лице появилась тень улыбки.
В следующее мгновение обессиленный старый правитель рухнул. Чёрная фигура в длинном плаще склонилась над ним, протянув руку. Так хорошо он уже давно себя не чувствовал. Теперь пора…
Влад повернулся к брату.
– Отец мёртв, – выдавил он. Лицо его побледнело. – Мы повинны в смерти нашего отца! Ты понимаешь это, Генд?
– Иди ко мне, брат мой, – прохрипел Генд. Он помрачнел. Он пошёл навстречу брату, раскрыв объятия. Братья обнялись. Сейчас они были едины, как никогда. – Да, мы повинны в смерти отца. Если бы не наша распря, он был бы жив. Я знаю, ты любил его. Но все мы рано или поздно умираем, брат. Тебе не придётся долго горевать, обещаю.
Узкий клинок кинжала вонзился под лопатку Влада точно между костей. Командиры Генда одновременно с этим набросились на одного из командиров Влада, повалив на пол и вгоняя клинки кинжалов. Два других командира молча отвернулись и вышли из шатра. Влад вздрогнул, удивлённо уставился на жёсткое лицо брата и сполз на пол.
– Нужно было тщательнее подбирать генералов, брат, – сказал Генд. – Люди, они золото любят, и земли. Особенно очень много земель. И женщин. Ты что-то хочешь сказать, брат?
Влад кривил окровавленные губы в подобии улыбки.
– Приятного аппетита, брат, – прохрипел он. В следующий миг его глаза застыли.
Генд смотрел на него с ненавистью. Лицо убийцы исказилось, превратившись в чудовищную маску. Новый правитель Дистрии набросился на мёртвое тело, нанося удар за ударом, пока лицо и грудь Влада не стали похожи на кашу из крови, мяса и обрывков одежды.
– Моё, теперь всё моё… вся Дистрия! – хрипел Генд. – И не отравишь ты меня, брат! Не достанешь!
Генд лежал, упиваясь собственной победой. Радость переполняла всё существо, рвалась наружу. Он достиг, чего хотел. Внезапно внимание привлёк странный шорох в углу. Радость вдруг сменилась необоснованным ужасом, какого Генд ещё не испытывал. Новый правитель подскочил от неожиданности и увидел перед собой фигуру чернее ночи в длинном плаще. За ней стояли две другие фигуры – кроваво-красные силуэты в изорванных доспехах, с изуродованными знакомыми лицами…
Правитель Дистрии очнулся в холодном поту. Пространство в походном шатре полнилось серыми мягкими сумерками. Одежда прилипла к мокрому телу, стесняя движения неприятной зябкостью. Правитель резко сел, втягивая носом сырой воздух.
– Вот ведь приснится же такое, – пробормотал он. – Чтобы мои сыновья… или…
Правитель встал, набросил на плечи шкуру и вышел из шатра. Снаружи светало. Вокруг шатра стояли телохранители с мечами наголо. При виде правителя они воздели к небу клинки, салютуя. Правитель кивнул в ответ. К нему подбежал служка и склонился в нижайшем поклоне.
– Чего-нибудь хотите, повелитель Генд? – спросил он.
– Генд? Но моё имя… Нет! Этого не может быть!
Правитель загнанным зверем озирался по сторонам. Вокруг белели сотни солдатских палаток, а недалеко от лагеря виднелась громада деревянной крепости.
«Я выполнил уговор. И ты тоже. Теперь живи и правь, человек», – прозвучало в сознании правителя.
В это время в корчме у Одноглазого Охотника всегда полно всякого народу. На громадном вертеле зажаривается целиком громадная свиная туша, со стен на посетителей смотрят головы диких зверей, на бревенчатых стенах пляшут замысловатые тени, будто живут отдельно от своих хозяев. Посетители беседуют, пьют, некоторые даже пускаются в пляс, что грозит очередной потасовкой.
За крайним столом у входа сидят двое военного вида мужиков. По виду – дистрийские пешие копейщики. Они, в отличие от иных посетителей, не смеются и ведут тихий серьёзный разговор. Оба покрыты шрамами, у одного перевязана рука. По всему видно, несладко им пришлось в последней битве. К ним подошёл плотный пожилой человек в поварском фартуке, с повязкой на правом глазу – сам Одноглазый Фидир, хозяин заведения.
– Здорово, хлопцы, – поздоровался он. – Давненько у нас не бывало таких гостей из Дистрии. Слышал, плохое что-то случилось с вашим правителем. Правду болтают, будто бы его сыночки прикончили?
Один из солдат посмотрел на старика не то с болью, не то со страхом, а, скорее, даже со смесью того и другого.
– Здорово, коль не шутишь, – процедил он. – Ну и долго ж до вас тут вести доходят, как я погляжу, хоть живёте вы на нашей границе. Что да, то да, горе у нас. Только никто старого правителя не убивал, за то зуб даю, сам там был и всё видел.
Одноглазый Фидир всплеснул пухлыми руками.
– Так вы, голубчики, с Порога возвращаетесь? Ох, слышал, сеча там была страшная, положили много…
– Так, верно всё говорят, – согласился копейщик. – Там поблизости крепость была, так там всё и решилось. – Солдат промочил горло и продолжил. Ему с трудом давалось каждое слово. – В общем, там умер старый правитель и его сын младший, Влад, тоже. Генд его зарезал. Но и сам потом долго не пожил, вечный ему сон.
– Так это что ж получается, Дистрия сейчас без правителя? – изумился Фидир. – А что ж с Гендом стало?
– Умер он. – Копейщик вздрогнул, вспомнив что-то неприятное. – Армия три дня под той крепостью стояла после смерти Игара, мир его праху. Генд занемог. Лихорадка его свалила. Сам не свой стал. Кричал, мол, не его это жизнь, ответить за своё хочет, обманул его кто-то. Похоронить брата с батюшкой решил по-старому, сжечь. Запалил он крепость ту, а перед тем свалил туда все тела, смотрел на пожар, потом как закричит… – Солдат перешёл на шёпот. – Никогда не слышал, чтоб так люди кричали… И сам в огонь бросился. И только он туда, пламя как шарахнет, аж до неба. Нечистая у него душа была.
Солдат замолчал.
– Нужно признать, он так и остался мне непонятен, – донёсся скрипучий неприятный голос из-за соседнего стола. Это сказал высокий худощавый мужчина в длинном плаще из меха чёрной лисицы. Лицо его из-под просторного капюшона поражало неестественной бледностью. Окружающие с непониманием глядели на страшного посетителя. – Ему досталась удивительная награда, а он не сумел ею правильно распорядиться. Ну да мир его праху. Кстати, почтенный Фидир, я за вами.
– За мной? Чего тебе от меня надо? – от недавнего любопытного зеваки не осталось и следа. Перед посетителями вновь стоял деловитый хозяин таверны.
– Да не тряситесь вы так, почтенный, – проскрипел незнакомец. – Я пришёл в основном из-за вашего возраста. Вам предстоит небольшое путешествие, но, боюсь, вам оно может показаться немного опасным, хотя, по моему мнению, ничего в нём страшного и опасного нет…
Рассказ взят с сайта Луганского клуба фантастики "Лугоземье".
Посетители, находящиеся в группе Гости, не могут оставлять комментарии к данной публикации.