Елена Хейфец



 Любовь – слово женского рода.

Сталина родилась почти в день Победы ,12 мая. 45 года. Имя ей дано было на радостях, что войне конец и вождь, редчайший в истории кровавый монстр, представал перед народом, который он успешно гноил и уничтожал столько лет, пока ещё святым и чистым.
Имя было не очень удобное в произношении и девочка превратилась в Талю. Таля считалась нагуляной, потому что ни свадьбы, ни росписи у её родителей не было. Не успели.
Война всё порушила. А любовь была сумасшедшая. Люба, Талина мать, только школу закончила, осенью собирались расписаться с Митей, пареньком, который в прошлом году попал в село на практику после сельхозтехникума, да так и остался здесь. Был Митя детдомовским, ему всё равно было где свою жизнь начинать, а тут Люба! Задорная такая, смешливая! Он и не знал до неё, что такое любить. Каждое её слово любить, каждое движение, улыбку и то как она хмурилась и как радовалась. Жить без неё было невозможно. Просто дышать нечем.
Митя для Любы тоже был первой любовью, правильным, чистым, добрым и родным. С ним ни на минуту расставаться не хотелось. И не моглось.
Когда стояла на перроне, провожала, не было сил ни говорить, ни сожалеть о чём-то. Просто казалось, что жизнь этим днём и заканчивается. Всё плечо Митино от слёз вымокло.
- Если будешь ждать – не погибну я - уверял паренёк, вдыхая знакомый запах Любашиных волос. - Писать буду всё время -
И писал. Писал часто, с каждой станции, отовсюду, откуда можно было слал он ей слова любви через всю войну, через страшное ,несправедливое и лютое…Только этими письмами и жила Люба.
В село начали приходить похоронки. Эти чёрные вести вдовы переживали тяжко, рыдали и, каков бы ни был мужик, а бесконечно жаль было так глупо оборвавшиеся жизни. Бояться стали бабы почтальона…
Люба перечитывала клочки казённой бумаги, написанные карандашом строки, перецеловывала их и хранила все до единого под матрасом. Бегала к местной вещунье тётке Катерине и та всегда говорила:
- Живым вернётся твой Митька. Жди!-
Любаша ждала, заполняя трудные дни страшной разлуки работой по хозяйству и в колхозе.
Три военных года пролетело, четвёртый пошел, и случилось в Любиной жизни счастье.
Проснулась утром, а на пороге Митя стоит!
То ли сон, то ли нет… Бросилась, как есть в ночной сорочке, босая ,прижалась – и сказать друг другу ничего не могут.
Худой, не бритый, пахнет бензином и чужим чем-то, махоркой что ли. Руки огрубевшие. Только глаза синие, как прежде. И голос прежний.
- Я живой только потому, что ты у меня есть! Ни одна пуля не задела. Столько ребят погибло, страшно вспоминать!
Не было сил ни спрашивать, ни ответы слушать. Так и не узнала Люба,что у них всего лишь сутки есть. Матери на ту пору не было ,уехала к сестре, которая занемогла , по хозяйству помочь.
Ночь пришла, будто скрипка вздохнула. Накормила Митю ,баню растопила. Потом робость свою преодолела и зашла к нему ,увидела его таким, каким видеть не приходилось. Слёзы душили ,прижалась - век бы не отпускать!
Там и случилась их первая и последняя ночь.
На рассвете, не прощаясь, ушёл Митька догонять свой поезд. Только записку на столе оставил: « Жди, Любушка, Любовь моя!» и подарок рядом –несколько кусков серого мыла и свою фронтовую фотографию.
После этой встречи было три письма и … тишина…
Каждое утро Люба ждала почтальона у калитки, пытаясь заранее по её лицу определить есть ли весть от Мити. Больше всего страшилась той черной вести, которой любая баба пуще огня боялась и от возможности получить её, останавливалось сердце. Новостей не было никаких. Люба слала и слала письма в никуда, сообщала, что ждёт ребёнка и теперь они, считай, вдвоём ждут своего ненаглядного Митеньку.

Мать Любина, Ефросинья Ивановна, человек не простой - с двойным дном, домостроевских порядков человек, как узнала, что дочь тяжелая, губы поджала и с дочерью говорить перестала. В селе без мужа дитя родить - позор.
Гулящая получилась дочка! Кому расскажешь, что дитя от Митьки, с которым свадьбу собирались справлять? Сама дочке не верила, а кто ж поверит?
- Кто этого Митьку видел? Выдумала ты всё, Люба! Позор, да и всё тут. Как людям в глаза смотреть?- беспрерывно повторяла одно и то же мать.
Только Любе было светло на душе за такой Митин подарок. Плакать себе не позволяла ради дочки. Она не сомневалась ,что дочка будет, так Митя хотел и имя придумали ей заранее.
Родилась Сталина. Начали возвращаться домой оставшиеся в живых мужики. А от Мити никаких известий.- Куда делся, что случилось?
Любаша куда только не писала. Чиновничьи отписки были одинаковыми: «В списках погибших не значится». Позже случилось всё же узнать, что с серьёзным ранением лежал в госпитале, а потом был отправлен домой, за полгода до победы.
Затеплилась надежда, что живой, только где же он?
Время шло. Уже все вернулись, кому предначертано судьбой было вернуться, только Митеньки нет…
Подрастала дочь Таля, шустрая такая, синеглазая, как отец.
Ефросинья, хоть и любила внучку, но Любу при каждом удобном случае попрекала, стыдила. И год прошел, и второй и третий и покатились денёчки, как слёзы бабьи. Нету Мити – и всё тут! Люба после родов красавицей стала. Сосед Степан сватался.
- С дитём берёт, а ты кочевряжишься – злилась мать. Чего ждёшь? Дочке скоро пять лет стукнет. Сгинул твой муж невенчанный. Чего себя гноить, молодые годы истреблять? А Степан на все руки мастер и не пьющий почти. На чужого ребёнка идёт. Он, конечно, не пряник медовый, но лучше с таким, чем одной ребёнка поднимать. Вон по селу сколько вдов, да девок одиноких! -
Инквизицию эту Люба терпела. Душа её пустовала, в ней застыло чёрным камнем ожидание. Годы идут. Митю никто найти не может. Среди мёртвых не числится, нет его и среди живых!-
- Хватит упреков – отвечала Люба. Сама своей жизнью распоряжусь. Не нужен мне никто.-
Мать опять губы поджала, молчит целыми днями, только кастрюлями грюкает.
- У меня Таля есть, солнышко моё, а Митя, чувствую я, живой где-то. Может в плену, в чужой стране какой. Может память ушла с ранением. Бывают такие случаи…Я найду его - говорила Люба,- продолжая жить в своем зазеркалье, только такая тоска накатывала, особенно, если в селе свадьбы играли…
Сталина, как школу закончила, уехала в город, поступила в медицинский институт. Мать всю жизнь здоровьем животины всяческой занималась, а дочь решила людей лечить. В городе удачно вышла замуж, стала горожанкой, сына родила, которого по просьбе матери нарекли Митей. В село к матери приезжала часто ,всегда как только выпадала возможность, но жить там категорически не хотела. После городской жизни, а главное после изучения медицинских наук, стал сельский быт её раздражать. Гуляющие по столам коты, цыплята, клюющие из человеческой посуды, полчища мух, шастающие по дому мыши…
Таля приезжала, наводила свой порядок, не разрешала Митьке с Пираткой целоваться, постоянно мыла сыну руки - глистов боялась, кипятком ошпаривала посуду и вешала чистые полотенца.
Мать не обижалась, скорее удивлялась, а потом приучилась к её приезду всю живность из дома гнать, а Пиратку на цепь сажала ,чтоб для ребёнка был недосягаем.

Таля была очень похожа на отца - густые русые волосы, синие глаза и улыбка тёплая, доверчивая.
Люба город не любила, приезжала туда, когда с внуком надо было помочь. Шумно там, дымно, вроде воздуха нет вовсе. На вопросы дочери об отце говорила однозначно – погиб на фронте и показывала ту, единственную фотографию, какую её Митя тогда оставил. Хранилась она в комоде, среди всяких важных документов. Таля как-то тайно взяла её в город, увеличила, сделала рамку красивую и матери привезла.
Люба как увидела, не смогла слёз сдержать, повесила на видном месте, а на ночь тихонечко целовала недоцелованые губы.
До города всего пять часов езды на электричке, но работа и городские заботы не давали Тале часто ездить к матери.
Помнит, как в последний свой приезд на Пасху умирала бабка Ефросинья. Всю жизнь она была тяжелого сурового нрава. С возрастом он лучше не стал. Внешне только сухонькая стала, как воробышек. Мучили суставы, ночами не спала, стонала, но за любую работу всегда бралась, не залёживалась. Умерла внезапно ,неожиданно, фельдшер сказал:«от живота». В самом деле живот заболел, пёк огнём, есть перестала. Двое суток промучилась, травы Люба ей варила. Не помогли травы. Перед самой кончиной позвала к себе дочь.
- Повиниться хочу перед тобой. Грех большой на мне. Пусть Таля выйдет, хотя мой грех и её касается. Но пусть зла не держит. И ты не держи! Я как лучше хотела, а вон как оно всё повернулось…Если хочешь, внучке сама всё поведаешь!-
Таля ушла, а потом заплаканная мать вышла, сказав, что Ефросинья померла. За похоронами и не спросила Таля сразу о чём бабка прощения просила, а потом спрашивала, только мать ничего не сказала.
- Наши это с ней дела. Тебе незачем знать! –
Сталина Дмитриевна работала в городе участковым врачом, лечила народ с его послевоенными хворями, много было инвалидов и просто потерявших здоровье за те страшные и голодные годы. Работы много, бывало, что и по два участка тянула. А тут заболела коллега и послали её на совсем незнакомый участок. Вызовов на нем было не так много, рано освободилась, а последний визит был к инвалиду войны.
Когда Таля к нему пришла, увидела симпатичного седого мужчину, вежливого и благодарного, что чужой врач к нему пожаловал. У него были проблемы с лёгкими. В войну потерял руку и тело всё от осколков покореженное. Когда Таля увидела его,что-то ёкнуло в сердце непонятное, показался мужчина вроде бы знакомым. Где могла его видеть? Глаза яркие, синие и улыбка добрая.
Выписав лекарства, задержалась маленько и мужчина, судя по всему, рад был возможной беседе. Что ещё одинокому человеку надо? Предложил чаю и Таля не отказалась. Когда она назвала своё имя, как-то изменился он, посуровел вдруг. Сталине уходить не хотелось. В доме чисто, но женской руки не видать. Как-то всё без салфеточек, ваз и занавесок. Дома Митька ждал с мужем, но Таля не торопилась, сама потом пыталась себе на этот вопрос ответить – почему?
И услышала от него Таля историю, которая перевернула потом и её жизнь и жизнь её матери.
Рассказывал Дмитрий Никанорович о войне и о своей сумасшедшей любви к девушке, которая ждала его с войны, но калекой принять не захотела. Оцепенело всё внутри у Сталины. Сидит и не может понять, почему задержалась, пьёт в чужой квартире чай с малиновым вареньем и слушает рассказ незнакомого ей человека.
- Во время войны виделся я со своей любимой один раз -начал свой рассказ Дмитрий Никанорович - Поезд наш недалеко от нашего села должен был стоять сутки. Ну я и отлучился. Встретились мы так, будто и не расставались. Такая чудесная она была девушка, что лучше за всю жизнь не встретил, не женился и детей у меня нет. А жаль…Но так уж всё сложилось…это её выбор был, не мой.-
- А что же случилось, ведь вы же любили друг друга -спросила Таля.
- За полгода до Победы подорвался я на мине. Был сильно ранен и стал калекой. Повредило меня здорово, я тогда видел неважно и даже говорил плохо – видно от контузии. Я ей и писать – то не мог, левой рукой ещё не научился ничего делать. Да и вообще стали закрадываться мысли, что в селе такой инвалид – плохой помощник и нужен ли я теперь ей, такой красавице. Дома у меня всё равно не было, я жил в сельском общежитии, заработать ничего не успел, мальчишкой был совсем, родителей нет. Ехать не к кому, возвращаться некуда. Подумал и решил счастье испытать приехать к своей девушке. Таким, каким я стал.
Дмитрий Никанорович замер на секунду, справляясь с волнением.
После госпиталя отправили меня домой. Какой солдат без правой руки? Вышел я на станции, до села рукой подать, а сил нет идти. Ну не идут ноги к Любе моей и всё –
- Как вы сказали, к Любе? –
- Да, Любашей звали мою любовь.-
Таля во все глаза смотрела на Дмитрия Никаноровича и уже уже не сомневалась, что перед ней сидит отец. Как сказать? А вдруг она выдумала всё, ведь мать говорила, что погиб.
Ей казалось, что стук её сердца был слышен в комнате. Она смотрела на него и узнавала его молодого на том самом портрете, что сделала она для матери. Сидела, не шелохнувшись, слушала.
- Сел я на вокзале на скамейку. И кое - как накарябал записку:
« Любаша! Я калека. Нет руки и с глазами плохо. Если я нужен тебе такой, какой я теперь есть, я жду тебя на вокзале». Отдал записку мальчонке, что крутился рядом и сижу, жду. Через час прибегает малец и даёт записку от её матери, Ефрорсиньи Ивановны. А в ней сказано, что жизнь есть жизнь и она по - своему всё расставляет. Мол, Люба не дождалась, а вышла замуж за Степана и ребёнка ждёт. А я своё счастье найду ещё…Вот и весь рассказ.
- Но почему же вы со своей любовью так сразу поверили – то в это? А что если Люба на самом деле вас ждала и не было никакого замужества?-
- Горько мне очень стало, я ведь и так себя заставлял таковым к ней явиться. Не думаю, что мать её мне неправду написала. А Степан по ней сох, это я знал. Всё могло быть. Кто же знал, когда эта война закончится? Могла и не дождаться! Я её ни в чём не виню. Это ведь женщина должна решать с кем ей остаться и кого любить. Ведь даже слово « ЛЮБОВЬ» женского рода. Женщина в этом чувстве главная!
- Я всё равно не понимаю почему вы сами не захотели убедиться, что всё это так на самом деле? – спросила Таля.-
- Да ещё контузия моя, с нервами плохо. Еле оторвался я тогда от скамейки, в поезд сел, а кто и как меня из поезда вынимал не помню. Долго я ещё в больнице лежал, от этих всех переживаний стало мне совсем плохо, вспоминал я только какие-то куски своей жизни. Представляете, я ведь все свои документы тогда утерял или вынул кто в поезде, фамилию свою забыл, так под чужой и живу до сих пор. Где ранило меня, не помню, имя своё помню, Любу помню, а как называется село, где жил перед войной забыл
Дмитрий Никанорович вздохнул: - У меня ни одной её фотографии нет, хотя её помню замечательно всю какая она была тогда, когда я приезжал на сутки. В этих сутках и было всё моё счастье.
Сталина ночь не спала. Всё думала как быть и придумала. Пришла к Дмитрию Никаноровичу о здоровье справиться и между делом предложила к себе на дачу с мужем и сыном поехать.
- Вы мне очень симпатичны и я хотела бы познакомить вас с моей мамой. У нас река есть, лес сосновый, грибы и ягоды. Отдохнёте на свежем воздухе, сил наберётесь.
Дмитрий Никанорович обрадовался.
Таля еле дождалась выходного. Мужу ничего не сказала ,ехала руки от волнения сами в кулаки сжимались.
Когда стали подъезжать к селу, попросил вдруг Дмитрий Никанорович остановить машину. Вышел, сел у дороги и заплакал. Таля подбежала к нему, а он голову поднял и тихо так спросил:
- Уж не дочка ли ты моя? Узнал я село и себя в тебе узнал! Прости, что плачу. Но так может быть только в сказках. Я ведь подсчитал всё, милая!. Недаром спросил сколько тебе лет и когда рождена. Тогда ещё спросил, когда ты первый раз пришла. Уж очень твоё лицо мне знакомым показалось. Да и имя тебе мы с матерью сочинили. Родная моя! Счастье какое!-
Подъехали ко двору. Пират залаял отчаянно. Вышла Люба радостная, что дочь приехала. Руки все в вишне, видно ягоду чистила на варенье…А сама лёгкая какая-то, молодая, в белом переднике.
Вышла и застыла. Замерла, не верила случившемуся. Из машины вышел седой мужчина с букетом ромашек в левой руке, с орденами на пиджаке. Это был её Митя, которого она так долго ждала. Закрыла вишнёвыми руками лицо и зарыдала:
- Вернулся! Вернулся. Я знала, что ты вернёшься, Митенька!
Обнялись. И были эти чувства вечными и прекрасными, как журавлиный клин над селом, как яблоневое цветенье, бескрайнее небо, неумирающее слово «ЛЮБОВЬ» или ночь, что похожа на вздох скрипки…

БОБКА

Октябрь был привередлив, как капризная дама. Мягкие ласковые дни внезапно менялись на серые и промозглые, словно больные…В такую пору по - обломовски хотелось не вылезать из-под одеяла. Но Анатолию Петровичу необходимо было выходить в этот неуют, чтобы попасть в аптеку. Сделать за него это было некому. Три года назад он потерял жену, жил теперь один, довольствуясь звонками детей, которых жизнь разбросала по разным городам. Он пытался как-то сгруппироваться сам, чтобы его проблемы и душевная боль не огорчала близких и не приносила им неудобств.
Сделав необходимые дела, Анатолий Петрович присел у двери подъезда на скамейку и обнаружил под ней скрючившуюся грязную дворнягу. Некогда пушистая шерсть собаки свалялась и висела клочьями. Псина, вероятно, пережидала дождь. Собака была небольшой, возраст и пол не определялись. Петрович неважно себя чувствовал и давно не выходил на улицу, используя запасы продуктов. Прежде этой собаки он здесь не встречал. Пёс насторожено смотрел на человека и готовился удрать. Ну, что, Бобик, бомжуешь?- спросил он собаку.
Голос, который услышал пёс, был ласковым.
Небось голодаешь, бедняга? Подожди – ка, я с тобой сейчас поделюсь.-
Анатолий Петрович отломал от батона горбушку и протянул собаке. Лихо справившись с угощением, пёс сел напротив мужчины, уставившись на него блестящими глазами.
-Не грусти, Бобик! Взял бы я тебя к себе, хотя бы на зиму, вместе нам было бы веселее, но сил у меня нет за тобой ухаживать.-
Петрович, если приходилось выходить на улицу, стал постоянно встречать Бобика. Доставая из кармана припасенный гостинец, он угощал своего нового знакомого и трепал его по влажной шерсти. На кличку Бобик собака отзывалась и, радостно виляя хвостом, совсем была не против взять в хозяева этого симпатичного пожилого мужчину.
Соседка - баба Маня, любопытная и зловредная, пристально изучавшая каждого жильца, норовила въехать в чужую жизнь на белом коне, проявив фальшивое внимание. Она внесла ясность по поводу пола Бобика.
- Никакой это не Бобик, это собака женского пола, у неё месяц назад щенки были, но все куда-то запропастились, может люди разобрали, а может, кто уничтожил – усугубила она ситуацию. Теперь она, бедненькая, отсюда не отходит, всё щенков своих ждёт. Вот что значит материнский инстинкт! –
Собака не любила бабу Маню, потому что «сердобольная» женщина всегда прогоняла её из-под скамейки. Псина зарычала, интуитивно распознав фальшивые нотки в голосе неискренней женщины. Порассуждав о превратностях собачьей судьбы, баба Маня решила перейти на человеческие и стала рассказывать новости подъезда. Сплетни о жильцах Анатолия Петровича не интересовали и он, извинившись, откланялся.
Утром, выглянув в окно, старик обнаружил, что серый мир засверкал от первого снега. Почему – то абсолютно разных людей это событие приводит в необычайное возбуждение, а особ романтических даже в восторг. Анатолий Петрович вспомнил про собаку. Холодно ей там на морозе. Может взять, чтобы погрелась?
Визит собаки к старику закончился тем, что она была переименована в Бобку, помыта в ванне душистым шампунем и превратилась в премилое существо, бесконечно благодарное душевному человеку. Так Бобка обрела хозяина, а он друга и единомышленника.
Каждое утро и вечер Анатолий Петрович гулял с Бобкой, в тёплой квартире вместе смотрели телевизор и ели всё, что Петрович приносил из ближайшего магазина. Человек и собака прониклись друг к другу доверием и нежными чувствами. Бобка была мудрой собакой, настроенной философски. Она старалась угадывать настроение хозяина и не беспокоила его, например, когда он читал газеты. Петрович это ценил. Отношения стали почти родственными. Если позволялось, Бобка мостилась у хозяина на коленях, благодарно лизала ему руки, вслушиваясь в его голос. Вела себя Бобка всегда соответственно складывающейся ситуации. Хозяин очень радовался, когда звонил телефон. Поэтому радовалась с ним и Бобка. Она начинала лаять, повизгивая и, казалось, будто звонили ей лично и от этого события у неё на душе было радостно. Своим детям Петрович говорил:
- У меня всё хорошо. У меня есть Бобка! –
И совершенно не мог понять, как это у него раньше не было собаки…
Как-то Бобка захворала. Был вызван ветеринар. Оказалось, что не привитая собака заболела чумкой - тяжёлой собачьей болезнью. Анатолий Петрович возился с ней долго – делал уколы, отпаивал лекарствами. На прогулку хозяин выносил её на руках, потому что, даже в таком состоянии, собака мучалась, но не хотела пачкать в квартире. Бобка, из уважения к хозяину, лечение молча терпела и, наверное, чтобы не огорчать его далее, взяла и выздоровела.
Но вскоре хозяин и собака поменялись местами. Петровича сердце хватало всё чаще. Он стал молчалив и перестал гулять с собакой. Откроет ей дверь, Бобка сбегает по неотложным делам, придёт, поскребёт лапой и смиренно дожидается, когда хозяин ей откроет. Так продолжалось всю зиму. А однажды, Анатолий Петрович не открыл дверь. Бобка проскулила всю ночь.
Потом пришли какие-то незнакомые Бобке люди, а Петрович лежал посередине комнаты и молчал.
Дальнейшие события Бобка вспоминает с трудом, потому что её собачьего понимания не хватало, чтобы понять, куда это увозят её любимого хозяина. Она всю дорогу бежала за машиной и очень удивилась, почему Анатолий Петрович стал вдруг лежать в каком-то ящике, который кладут в яму и забрасывают землей.
Первую ночь собака обречено выла на могиле, пытаясь откопать хозяина. Потом, засомневалась: « может быть, хозяин всё-таки дома, вернулся и ждёт её…»
Эта мысль обрадовала Бобку и она понеслась в, ставший уже давно своим, подъезд. Там Бобка подошла к своей двери, поскребла лапой и стала ждать. Но никто не звал Бобку в квартиру, не было слышно шаркающих шагов хозяина и его ласкового голоса. Посидев под дверью, собака вновь побежала туда, где видела Анатолия Петровича последний раз. Непонимание и тоска разъедали собачье сердце. Она выла жалобно, будто плакала. Потом опять сбегала домой. Наконец, поняв окончательно, что дома Анатолия Петровича, видно, уже не будет, Бобка стала жить на кладбище. Часами лежала она на могиле хозяина и выла, положив на лапы голову. Что она ела, где добывала пищу, никто не знал. Приходившие на кладбище люди, видели безутешно горюющую собаку и удивлялись её преданности. Никто не мог помочь животному. А через полгода, когда дети Анатолия Петровича приехали к нему на могилу, они обнаружили лежащую на холмике среди разрушенных дождями венков, маленькую умершую собачку. Они поняли, что это Бобка, которая так и не захотела расстаться со своим хозяином. Бобкина преданность была так трогательна, что она заслужила остаться со своим хозяином навсегда.
Памятник, который позже был поставлен на этом месте выглядел так: Пожилой мужчина, улыбаясь сидит на скамейке, а у его ног, глядя на него, лежит счастливая собака …