Погожий майский день не спеша катился к закату. Над Cтарой дорогой, над многочисленными печерскими садами плавал тонкий, пьянящий аромат отходящего уже яблоневого и сиреневого цвета. Спадающий дневной зной напоминал о наступлении лета. Но набегающий временами ветерок все еще нес с собою свежесть и очарование весны.
Чуть выше, над садами, на Печерской горе, находится старое военное училище, к воротам которого, звеня и лязгая на резких изгибах колеи при подъеме в гору, привозит людей трамвай.
Была суббота. Из ворот училища только что высыпала шумная зеленая толпа курсантов и быстро-быстро, звеня смехом и задорными юношескими голосами, растворилась в затихающем уже к вечеру волнении городских улиц.
А на крыльце тем временем появилась очередная группа ребят с одной полоской на рукавах кителей – первокурсники. Училище, словно какая-то большая гидра, выплескивало на божий свет своих питомцев, и почему-то не всех сразу, а лишь небольшими партиями.
Последние были еще очень молоды. И если бы не военная форма – их вполне можно было принять за школьников. Но и форма, однако, еще не придавала их детским лицам и неказистым фигуркам той особой выправки и уверенности, которыми так любили щегольнуть курсанты старших курсов.
Двое из "первачей", завидев на остановке трамвай, отделились от толпы и стремительно, словно бы стартовав на короткую дистанцию, побежали к нему, едва успев вскочить в закрывающиеся задние двери.
Это были два друга: Саша Ивлев и Андрей Верстаков. Чернявый, с яркими большими глазами и миловидным, как у девушки, лицом Андрей едва дотягивал до плеча своего товарища. А у Саши были пухлые губы, грустные, небесного цвета глаза, над которыми особенно выделялись густые темные брови. Взгляд его был устремлен куда-то вдаль, а все лицо имело озабоченное и даже как будто обиженное выражение. Оба были коротко подстрижены под машинку, так что на затылках сквозь колючки волос просвечивались полоски белой кожи; оба – худы, и военная форма висела на них, как на вешалках, особенно на Андрее, которому из-за низкого роста, по всей видимости, так и не смогли подобрать нужного размера. Сами они еще не успели привыкнуть к своему обмундированию, оттого чувствовали себя неуютно и то и дело что-нибудь неловко на себе одергивали и поправляли.
Друзья не сговариваясь вышли из трамвая возле завода «Арсенала» и так же молча, словно по команде, направились через площадь ко входу в метро. Они еще не знали толком, куда податься, но самый быстрый и верный путь в любой конец города лежал через метро.
Проходя через площадь, юноши с опаской озирались по сторонам, особенно на комендатуру – старинное, крепостного типа здание из красного кирпича – нет ли патрулей. Но площадь, на счастье, была пуста, они беспрепятственно миновали ее и растворились в прохладном сумраке метро.
– Ну что, на Крещатик? – предложил Андрей.
– Поехали, – ответил Саша, при этом лицо его несколько просветлело и оживилось, как будто он сбросил с плеч какую-то непосильную ношу.
Чтобы не встретиться с военным патрулем, они не стали выходить на самом Крещатике, а поднялись на эскалаторе по указателю на улицу Карла Маркса. Затем, поднявшись наугад еще на одном пролете эскалатора, ребята неожиданно оказались на горе за гостиницей «Москва». Здесь уж точно не могло быть никаких патрулей, потому они спокойно, никуда не торопясь, стали спускаться к главной площади города со знаменитыми фонтанами посредине.
Оба еще с зимы не покидали стен своего военного "монастыря". Поэтому теперь и этот теплый весенний воздух, и эта молодая, умиротворенно шелестящая от легкого дуновения ветерка листва на деревьях, и нежно окрашенный лучами заходящего солнца вид красавца города внизу, и золотые купола Софии вдалеке – все пьянило и вдохновляло юношей.
У Саши расправились складки на лбу, и лицо постепенно осветилось блаженной полуулыбкой. Ребята не торопясь спускались к легендарному Крещатику, беззаботно улыбались, любуясь домами, витринами, проходящими мимо девушками, искренне радуясь весне и вообще – всему окружающему миру. Теперь им казалось, что все вокруг: и весна, и солнце, и город, и даже эта величественная десятиэтажная гостиница «Москва» – все это создано для них и для них одних расточает свое тепло и гостеприимство. Они были слишком уж молоды, а если сказать по правде – совсем еще дети, не успели даже толком отвыкнуть от своей прошлой, гражданской жизни и стать настоящими военными людьми со всем набором тех качеств, что сами собой предполагаются за этим определением. И потому для них теперь каждая улица, каждый дом, со своей особой жизнью, своим неповторимым миром, скрывающимся за шторами окон, и даже каждая случайная тень, едва промелькнувшая и тотчас же растворившаяся в прохладных недрах подворотен, казалось, заключали в себе какую-то томительную, непонятную, манящую тайну. Любуясь городом, думая каждый о своем, юноши потихоньку спустились вниз к площади и решили где-нибудь здесь и перекусить. Осмотревшись по сторонам, они повернули направо, к большому, застекленному от потолка до пола, магазину-кафе.
Очередь в кафе была небольшая, всего человека два-три. Продавщица – уже немолодая женщина лет сорока пяти с миловидным лицом и усталым взглядом – прямо-таки остолбенела, когда у прилавка, прямо перед ней оказались два мальчика в военной форме. И все смотрела и смотрела на них, пронзительно и очень нежно. Потом у нее зашевелились морщинки возле рта и глаз, было похоже, что она вот-вот расплачется.
Юноши растерялись, не зная, как себя повести, и в свою очередь глядели на продавщицу несколько обескуражено. И от этого выражения на лицах, и от неловкости ситуации они стали еще больше походить на школьников, замешкавшихся перед строгим учителем. Сашины глаза вновь стали испуганно-страдальческими, а брови по-орлиному собрались у переносицы. На обоих друзей и впрямь было жалко глядеть. Продавщица в конце концов и в самом деле расплакалась, вернее, на ее глазах как бы сами собой появились отдельные крупные слезинки и она, смутившись, вдруг засуетилась и запричитала нараспев: "Милые вы мои, хорошие, да что ж это я стою, ведь у меня сыночек где-то тоже… так же".
И через время, немного справившись с эмоциями и вроде бы оправдываясь, продолжала, уже спокойно и даже деловито: "Сын-то у меня тоже в армии служит, далеко – за Уралом". Тут она словно бы отмахнулась от кого-то невидимого рукой и утерла платком слезы с глаз. При этом лицо ее опять едва не поплыло в преддверии плача. Но в последний момент она таки справилась с собой и выдохнула только: "Господи! Вы мои милые мальчики!.." Ни Андрей, ни Саша так и не успели даже рта открыть. Какая-то пожилая женщина рядом сочувственно и понимающе покачивала головой в такт причитающей продавщице. А та начала постепенно овладевать собой и только глаза у нее оставались красными от слез.
Вскоре, словно бы опомнившись, женщина засуетилась, как наседка, стала выставлять на прилавок все, что у нее там числилось в ассортименте и в закромах, будто бы привечая дорогих, долгожданных гостей. А в довершение она наполнила два стаканчика какой-то зеленой бархатистой жидкостью из бутылки с красочной этикеткой. Друзья тоже наконец вышли из оцепенения. Саша принялся торопливо переносить все эти тарелочки и чашки на столик у окна. Андрей же тем временем вытащил из внутреннего кармана кошелек и старательно отсчитывал деньги. Продавщица, глянув на него, поспешно замотала головой в знак протеста, и у нее опять заходили на лице морщинки, так что она вынуждена была прикусить нижнюю губу.
Мальчики вновь застыли в замешательстве, но только на мгновение, а затем, как бы извиняясь, поблагодарили добрую женщину и быстро отошли в сторону, к самому дальнему столику у окна.
Продавщица потом еще долго рассказывала что-то той старушке, которая задержалась у прилавка, о своем сыне и о том, как редко приходят письма от него. Но курсанты уже не слышали всего этого. Они торопливо уничтожали пирожки, пирожные и всю ту снедь, которой их так щедро угостила расчувствовавшаяся женщина. При этом у обоих было одно жгучее желание – побыстрее закончить трапезу и убраться куда подальше, только бы не чувствовать на себе взгляда этой сердобольной продавщицы.
Но, как и все первачи, они почти всегда были голодны. К тому же – уж очень давно они ничем, кроме казенных каши да щей, не питались. Потому юноши быстро позабыли про неловкость своего положения и с удовольствием наминали сладости, запивая все это вкусным черным кофе и душистым крепким ликером.
От искреннего благодушия и внимания, оказанных им, да еще от крепкого кофе с тягучим ликером – у обоих друзей как-то сразу потеплело на душе.
Город теперь казался им еще прекраснее и загадочней, чем прежде. Неожиданно захотелось чего-то необычного, каких-то новых чувств и впечатлений.
Ребята расположились на бордюре, в центре площади, прямо у фонтанов. Мимо них не спеша проходили люди. Тревожными светлыми пятнами проплывали женщины. Внутренние пружины неожиданно развинтились. Оба ощутили нечто подобное захватывающему вознесению к облакам, к смутным блистающим вершинам. Тотчас же потянуло на откровения. Захотелось поболтать о чем-нибудь хорошем и светлом. Даже, может быть, о возвышенном.
И они, не в силах справиться с нахлынувшими чувствами и эмоциями, заговорили одновременно – без удержу, перебивая друг друга, – о том, какая все-таки замечательная штука – жизнь; и о том, как хорошо жить на белом свете, просто жить, дышать, радоваться каждому мгновению; а еще о том, сколько всего прекрасного, неизведанного несет в себе каждый новый день…
Конечно, говорили они и о любви. К своим близким, к родным городам, ко всему тому, что осталось где-то там, в другой, далекой – прошлой жизни.
Они еще долго сидели так в разливающихся сумерках и говорили-говорили обо всем подряд, что только приходило в голову. А сумерки тем временем постепенно сгущались, заволакивая все вокруг.
Вдоль улиц зажглись фонари. Друзья наконец поднялись и не спеша побрели по яркому, освещенному иллюминацией Крещатику, довольные и счастливые, уже не думая о патрулях и вообще ни о чем плохом.
В конце вечера они смотрели увлекательный заграничный фильм с приключениями и любовью. Легкий, приятный хмель еще долго удерживал их на своих ласковых волнах, делая более ярким, захватывающим и даже подчас трогающим до слез все то, что происходило на экране.
Но досмотреть картину до конца все же не удалось – к одиннадцати часам нужно было поспеть в училище, на вечернюю поверку.
Ночью мальчики улыбались во сне, совсем по-детски, наверное, продолжая грезить о счастье, о котором они так вдохновенно говорили днем в увольнении у городских фонтанов.
Может, когда-нибудь они поймут, что это был один из самых счастливых дней в их жизни. Прежде пройдет очень много времени: из безусых мальчишек они превратятся в красивых, стройных, подтянутых молодцов офицеров. Затем жизнь еще порядком потреплет их на своих нелегких дорогах и они станут, в конце концов, настоящими мужчинами, пожившими и испытавшими кое-что на своем веку. Судьба, конечно же, разлучит – разбросает их по свету. Но среди ежедневного будничного однообразия армейской жизни, в круговерти извечных семейных проблем и забот – однажды кому-то из них наверняка придет на память этот майский вечер, благоухающий ароматами киевской весны, сады над Днепром, Крещатик в вечерних огнях и, конечно же, та добрая женщина, продавщица кафе, так щедро одарившая когда-то их своим материнским чувством.
Весна, молодость… Мечты о будущем. Жажда свободы, любви, счастья… Как это близко и в то же время далеко. И как, оказывается, мало нужно человеку для счастья: немного света, праздника, что ли, и, конечно же – простого человеческого тепла и внимания.
Август 1992г. Киев.
Посетители, находящиеся в группе Гости, не могут оставлять комментарии к данной публикации.