Окончание:
VI

Я вышел от него, убежденный, что после всего мною услышанного мне
ничего другого не остается, как действовать немедленно, сразу же. Граф мог
уехать ночью, и, если бы я стал дожидаться утра, последняя возможность
восстановить Лору в правах была бы потеряна. Я посмотрел на часы. Было
десять часов вечера.
Поспешность, с которой граф ушел из театра, говорила сама за себя. У
меня не было ни тени сомнения в том, что сейчас он готовится к отъезду из
Лондона. Клеймо Братства было на его руке, - я был так убежден в этом, как
если бы своими собственными глазами видел этот знак у него на руке. Измена
Братству была на его совести - ужас, охвативший его при виде Пески, служил
этому неопровержимым доказательством.
Нетрудно было понять, почему Песка не узнал его. Такой человек, как
граф, никогда не рискнул бы стать шпионом, не застраховав себя
предварительно от всяких случайностей. Гладко выбритое лицо графа, на
которое я показал профессору в опере, было, возможно, покрыто густой
растительностью во времена молодости Пески. Темно-каштановые волосы графа
были, несомненно, не его собственными - он носил парик. Имя его,
безусловно, не было настоящим его именем. Время тоже могло прийти ему на
помощь - таким непомерно тучным он стал, наверно, за последние годы. Вот
почему Песка не узнал его, в то время как граф, со своей стороны, сразу
узнал Песку благодаря необычайно малому росту и другим особенностям моего
друга профессора, резко отличавшим его от других смертных.
Я уже упомянул, что не сомневался в причине, побудившей графа так
поспешно уйти из театра. Мог ли я сомневаться, когда собственными глазами
видел, как граф, считая, что, несмотря на его изменившуюся внешность, Песка
опознал его, мгновенно почуял смертельную опасность! Если бы я мог
встретиться с графом сегодня же ночью и сказать ему, что и мне известно,
какая кара ему грозит, к какому результату это привело бы? Ясно - один из
нас должен был стать хозяином положения, одному из нас пришлось бы просить
пощады у другого. Прежде чем идти на этот риск, я был обязан ради своей
жены осторожно продумать дальнейшие свои шаги и, елико возможно, уменьшить
опасность, мне грозившую.
Мне угрожало лишь одно: если граф, когда я буду стоять с ним лицом к
лицу, заключит из моих слов, что препятствием на его пути к безопасности
являюсь я один, он бесспорно ни перед чем не остановится, чтобы застичь
меня врасплох и избавиться от меня любым способом и любыми средствами.
После некоторого раздумья я понял, каким путем я могу защитить себя и
уменьшить риск, связанный с нашей встречей. Прежде чем сказать ему, что его
история мне известна, я должен был предостеречь его, что его жизнь зависит
от безопасности моей жизни. Я мог подложить под него мину, прежде чем идти
к нему, и оставить инструкции взорвать эту мину по истечении некоторого
времени, если от меня - лично или в письменной форме - не последует других,
противоположных указаний. В таком случае целость и сохранность графа будут
в полной зависимости от моей целости и сохранности, - я буду занимать
выгодную позицию даже в его собственном доме.
Эта мысль пришла мне в голову по дороге на нашу новую квартиру,
которую мы наняли по возвращении с побережья. Чтобы никого не беспокоить, я
отпер двери своим ключом. В передней горел свет. Я тихо прошел в свою
рабочую комнату, чтобы сделать необходимые приготовления, прежде чем Лора
или Мэриан заподозрят, к чему я готовлюсь.
Письмо к Песке было наиболее верной предосторожностью, которую я мог
предпринять. Я написал ему:
"Человек, которого я показал вам в театре, является членом Братства.
Он изменил ему. Проверьте эти два факта немедленно. Вы знаете, под каким
именем он живет в Англии. Адрес его: дом Э 5 по Форест-Род, Сент-Джонз-Вуд.
Во имя любви, которую вы ко мне питали, употребите власть, которой вы
облечены, чтобы немедленно и беспощадно покарать этого человека. Я рискнул
всем - и потерял все. За это я поплатился жизнью".
Поставив под этими строками свою подпись, я вложил письмо в конверт и
запечатал его своей печатью. На конверте я написал: "Не распечатывать до
девяти часов утра. Если до этого часа вы не получите известий от меня или
не увидите меня самого, сломайте печать, когда часы пробьют девять, и
прочитайте письмо". Под этим я поставил свои инициалы и вложил письмо в
другой конверт, надписав на нем адрес Пески.
Мне оставалось найти способ немедленно отослать письмо по адресу.
Отправив его Песке, я сделал бы все, что было в моих силах. Если в доме
графа со мной что-нибудь случится, я заручился тем, что за это он
расплатится жизнью.
Я ни минуты не сомневался, что Песка, если б он того захотел, имел
возможность при любых обстоятельствах предотвратить бегство графа. В этом
меня убеждало настоятельное нежелание Пески что-либо знать о графе или,
иными словами, его горячее желание оправдать в моих глазах свою кажущуюся
пассивность. Мне было ясно, что Песка располагал средствами совершить
страшную кару Братства, хотя и не хотел признаться мне в этом. О том, что
иностранные политические организации всегда карают изменников, где бы они
ни скрывались, было слишком хорошо известно даже мне, человеку, совершенно
не искушенному в этих делах. В лондонских и парижских газетах мне часто
попадались сообщения об убитых иностранцах, причем убийцы бесследно
исчезали. Я ничего не скрыл о себе на этих страницах, не умолчу также и о
своей уверенности, что, если бы меня постигло несчастье, в результате чего
Песка вскрыл бы конверт, своим сообщением я подписывал смертный приговор
графу Фоско.
Я спустился вниз, чтобы повидать владельца нашего дома и
посоветоваться с ним, как найти посыльного. Как раз в это время он
поднимался по лестнице, и мы встретились на площадке. По его словам, сын
его, сообразительный мальчик, мог исполнить мое поручение. Мы позвали его
сына наверх, и я дал мальчику необходимые указания. Он должен был поехать в
кебе по указанному адресу, передать письмо в собственные руки Пески и
привезти мне обратно расписку этого джентльмена в получении моего письма.
Вернувшись, мальчик должен был оставить кеб у дверей, чтобы я мог сразу же
уехать в нем. Было около половины одиннадцатого. Я высчитал, что мальчик
вернется минут через двадцать и еще за двадцать минут я успею доехать до
Сент-Джонз-Вуда.
Когда мальчик отправился выполнять мое поручение, я вернулся к себе в
комнату, чтобы привести в порядок некоторые бумаги на случай, если со мной
произойдет худшее. Ключ от старомодного бюро, где хранились наши документы,
я запечатал в конверт и оставил на столе, надписав на пакете имя Мэриан.
Покончив с этим, я сошел вниз в нашу гостиную, где думал застать Лору и
Мэриан, которые собирались ждать моего возвращения из оперы. Открывая дверь
в гостиную, я почувствовал, что рука моя дрожит.
В комнате была одна Мэриан. Она читала и при виде меня с удивлением
взглянула на часы.
- Как вы рано вернулись! - сказала она. - Вы, наверно, ушли, не
дождавшись конца представления?
- Да, - отвечал я, - мы с Пеской не дождались конца... А где Лора?
- Вечером у нее заболела голова, и я посоветовала ей лечь спать сразу
же после чая.
Я вышел из комнаты под тем предлогом, что хочу посмотреть, уснула ли
Лора. Проницательные глаза Мэриан слишком пристально начали вглядываться в
мое лицо - она, по-видимому, угадывала, что я что-то замыслил.
Я вошел в спальню и тихо подошел к постели. Освещенная слабым светом
мерцающего ночника, жена моя спала.
Мы были женаты всего около месяца. Если у меня было тяжко на сердце,
если моя решимость дрогнула на миг, когда я увидел ее лицо, повернутое во
сне в сторону моей подушки, когда я увидел, как рука ее лежит на одеяле,
как будто ожидая пожатия моей руки, не заслуживал ли я снисхождения? Я
только задержался на несколько минут, стал на колени у ее постели, чтобы
поглядеть на нее поближе - так близко, что дыхание ее коснулось моего лица.
На прощание я только тихо дотронулся губами до ее лба и руки. Она
пошевелилась во сне и прошептала мое имя, но не проснулась. Я с минуту
постоял в дверях, чтобы еще раз поглядеть на нее.
- Да благословит и сохранит тебя господь, дорогая! - прошептал я и
вышел из спальни.
Мэриан ждала меня на лестнице. В руках у нее был сложенный лист
бумаги.
- Сын хозяина привез это для вас, - сказала она. - Кеб стоит у
подъезда, - мальчик сказал, что вы приказали держать экипаж наготове.
- Совершенно верно, Мэриан. Кеб понадобится мне - я собираюсь снова
отлучиться.
Спустившись в гостиную, я прочитал записку. Рукой Пески было написано:
"Ваше письмо получено. Если от вас не будет известий до назначенного часа,
я сломаю печать, когда пробьют часы".
Я положил записку в карман и пошел к двери. Мэриан встала передо мной
у порога и толкнула меня обратно в комнату. Свет от зажженной свечи упал на
меня. Мэриан схватила меня за руки и пристально посмотрела мне в глаза.
- Я понимаю, - сказала она прерывистым шепотом, - сегодня вы решаетесь
на последнюю попытку.
- Да. Последнюю и, надеюсь, удачную, - шепнул я ей в ответ.
- Но не один! О, Уолтер, ради бога, не один! Я поеду с вами. Не
отказывайте мне только оттого, что я женщина! Я должна быть с вами! Я
поеду! Я подожду вас в кебе!
Теперь была моя очередь удержать ее. Она попыталась вырваться и
подойти к двери первая.
- Если вы хотите помочь мне, - сказал я, - оставайтесь здесь и
ложитесь спать сегодня в спальне моей жены. Дайте мне уехать со спокойным
сердцем. Если я буду спокоен за Лору, я ручаюсь за все остальное. Поцелуйте
меня, Мэриан, и докажите, что у вас достанет мужества ждать, пока я
вернусь.
Не успела она ответить, как я был уже у двери. Она попробовала
удержать меня, но я уже бежал вниз по лестнице. Мальчик был в передней, он
распахнул передо мной входную дверь. Я вскочил в кеб прежде, чем кучер
успел влезть на козлы.
- Форест-Род, Сент-Джонз-Вуд! - крикнул я ему через окно. - Я заплачу
вдвое, если вы будете там через четверть часа!
- Постараюсь, сэр!
Я взглянул на часы. Одиннадцать часов. Нельзя было терять ни минуты.
Стремительное движение кеба, сознание, что каждая минута приближает
меня к графу, что наконец я могу беспрепятственно отважиться на это
рискованное предприятие, - все вместе привело меня в такое возбуждение, что
я все время просил кучера ехать быстрее. Когда мы выехали на шоссе, я в
нетерпении высунулся из окна кеба, чтобы посмотреть, скоро ли мы прибудем
на место. Где-то в отдалении часы гулко пробили четверть двенадцатого,
когда мы завернули на Форест-Род. Я остановил кеб, немного не доезжая до
загородной резиденции графа, быстро расплатился с кебменом и поспешно
направился к дому.
На пути к калитке я увидел какого-то человека, он шел мне навстречу.
Мы встретились под газовым фонарем и посмотрели друг на друга. Я сразу же
узнал светловолосого иностранца со шрамом на щеке; он, по-видимому, тоже
узнал меня. Он ничего не сказал мне и, вместо того чтобы остановиться перед
домом, как сделал это я, медленно пошел дальше. Случайно ли оказался он на
Форест-Род или выследил графа до самого дома?
Мне было некогда думать об этом. Подождав, пока незнакомец не скроется
из виду, я позвонил. Было двадцать минут двенадцатого. Граф мог отказаться
принять меня под предлогом, что уже лег спать.
Для того чтобы это препятствие не встало на моем пути, я решил послать
ему мою визитную карточку, не задавая вопроса, может ли он принять меня. В
то же время необходимо было дать ему понять, что у меня есть серьезная
причина для неотлагательного визита даже в такой поздний час. Я достал свою
визитную карточку и написал "по важному делу". В это время горничная
открыла калитку и подозрительно спросила, что мне угодно.
- Пожалуйста, передайте это вашему господину, - ответил я, подавая ей
свою визитную карточку.
По нерешительности, с которой она ее взяла, я понял, что, если бы я
спросил, дома ли граф, ей было заранее приказано ответить, что его нет. В
крайнем замешательстве поглядев на меня, она пошла к дому, закрыла за собой
входную дверь и оставила меня ждать в палисаднике.
Через минуту она снова появилась:
- Граф передает привет и спрашивает, не будете ли вы любезны сказать,
по какому делу вы хотите его видеть.
- Передайте ему мой привет, - отвечал я, - и доложите, что о своем
деле я скажу только ему самому.
Она ушла, затем снова вернулась и попросила меня войти.
Я последовал за нею. Через минуту я был в доме графа Фоско.


VII

В холле не было лампы, но при тусклом свете свечи, которую держала в
руках горничная, я увидел, как из другой комнаты в переднюю тихо вошла
пожилая дама.
Она бросила на меня быстрый змеиный взгляд и, не ответив на мой
поклон, стала медленно подниматься по лестнице. Мое знакомство с дневником
Мэриан подсказало мне что пожилая дама была мадам Фоско.
Служанка ввела меня в комнату, из которой только что вышла графиня. Я
очутился лицом к лицу с графом.
Он был все еще в вечернем костюме, кроме фрака, который он небрежно
сбросил на кресло. Рукава его белоснежной рубашки были слегка отвернуты у
кисти. Подле него по одну сторону стоял чемодан, по другую - открытый
сундук. Повсюду были разбросаны книги, бумаги, одежда. Около двери на столе
стояла клетка с белыми мышами, хорошо знакомая мне по описаниям. Канарейки
и какаду, по всей вероятности, были "где-то в другой комнате. Когда я
вошел, граф сидел у сундука и укладывал вещи. Он встал, чтобы принять меня,
держа в руках какие-то бумаги. Лицо его хранило следы потрясения,
пережитого им в театре. Толстые щеки обвисли, холодные серые глаза
неустанно наблюдали за мной, его голос, взгляд, манеры - все говорило о
недоверчивости и недоумении по поводу моего визита. Он сделал шаг ко мне и
с холодной любезностью попросил меня сесть.
- Вы пришли по делу, сэр? - спросил он. - Я совершенно теряюсь в
догадках. Какое дело вы можете иметь ко мне?
Нескрываемое любопытство, с которым он меня рассматривал, убедило
меня, что он не заметил меня в опере. Он увидел Песку - и с той минуты он
уже не замечал никого из окружающих. Мое имя, конечно, предупредило его о
моих враждебных намерениях, но, казалось, он действительно не подозревает,
с какой целью я пришел к нему.
- Я очень рад, что застал вас дома, - сказал я. - Вы, кажется,
собираетесь уезжать?
- Ваше дело имеет какое-то отношение к моему отъезду?
- До некоторой степени.
- До какой степени? Вам известно, куда я уезжаю?
- Нет. Но мне известно, почему вы уезжаете.
Он мгновенно проскользнул мимо меня к двери, запер ее и положил ключ к
себе в карман.
- Мы с вами превосходно знаем друг друга по отзывам, мистер Хартрайт,
- сказал он. - Вам случайно не приходило в голову, когда вы сюда шли, что я
не из тех, с кем можно шутить?
- Конечно, - отвечал я, - и я здесь не для того, чтобы шутить с вами.
Дело идет о жизни и смерти - вот почему я здесь. Будь эта дверь, которую вы
заперли, открыта сейчас - все равно никакие ваши слова или поступки не
заставят меня уйти отсюда.
Я прошел в глубь комнаты и стал напротив него на ковре у камина. Он
придвинул стул к двери и уселся на него. Левую руку он положил на стол
около клетки с белыми мышами. Стол дрогнул под тяжестью его руки. Маленькие
зверьки проснулись и, глядя на него во все глаза, заметались по клетке,
высовывая мордочки через прутья своего затейливого домика.
- Дело идет о жизни и смерти, - повторил он вполголоса. - Эти слова
имеют, возможно, еще более серьезный смысл, чем вы думаете. Что вы хотите
сказать?
- То, что сказал.
Лоб его покрылся испариной. Левая его рука подвинулась к краю стола. В
столе был ящик. В замке ящика торчал ключ. Пальцы его сжались вокруг ключа,
но он не повернул его.
- Итак, вам известно, почему я покидаю Лондон? - продолжал он. -
Укажите эту причину, пожалуйста. - С этими словами он повернул ключ и
открыл ящик.
- Я сделаю больше, - отвечал я, - я покажу вам причину, если хотите.
- Каким образом?
- Вы сняли фрак, - сказал я. - Засучите левый рукав вашей рубашки и вы
увидите.
Лицо его мгновенно покрылось свинцовой бледностью, как и тогда в
театре. В глазах сверкнула смертельная ненависть. Неумолимо он смотрел
прямо в мои глаза. Он молчал. Но рука его медленно выдвинула ящик и
бесшумно скользнула в него. Скрежет чего-то тяжелого, что двигалось в
ящике, донесся до меня и стих. Настала такая гробовая тишина, что стало
слышно, как мыши грызут прутья своей клетки.
Жизнь моя висела на волоске. Я понимал это. Но в эту последнюю свою
минуту я думал его мыслями, я осязал его пальцами, я мысленно видел, что
именно он придвинул к себе в ящике.
- Подождите немного, - сказал я. - Дверь заперта, вы видите - я не
двигаюсь, видите - в руках у меня ничего нет. Подождите. Я должен вам
что-то сказать.
- Вы сказали достаточно, - отвечал он с внезапным спокойствием,
неестественным и зловещим, гораздо более страшным, чем самая яростная
вспышка гнева. - Мне самому нужна минута для размышления, если позволите.
Вы угадываете, над чем я хочу поразмыслить?
- Возможно.
- Я думаю, - сказал он тихо и невозмутимо, - прибавится ли беспорядка
в этой комнате, когда ваши мозги разлетятся вдребезги у камина.
По выражению его лица я понял, что, если в эту минуту я сделаю
малейшее движение, он спустит курок.
- Прежде чем покончить с этим вопросом, советую вам прочитать записку,
которую я с собой принес, - сказал я.
По-видимому, мое предложение возбудило его любопытство. Он кивнул
головой. Я вынул ответ Пески на мое письмо, подал графу и снова стал у
камина.
Он прочитал ее вслух:
- "Ваше письмо получено. Если я не услышу о вас до назначенного часа -
я сломаю печать, когда пробьют часы".
Другому человеку на его месте нужны были бы объяснения - граф не
нуждался в них. Он сразу же понял, как если бы сам присутствовал при этом,
какую предосторожность я принял. Выражение его лица мгновенно изменилось.
Он вынул руку из ящика - в ней ничего не было.
- Я не запру ящика, мистер Хартрайт, - сказал он. - Я еще не сказал,
что ваши мозги не разлетятся вдребезги у камина, но я справедлив даже по
отношению к врагам и готов заблаговременно признать, что эти мозги умнее,
чем я думал. К делу, сэр! Вам что-то нужно от меня.
- Да. Я намерен это получить.
- На условиях?
- Без всяких условий!
Его рука снова скользнула в ящик.
- Ба! Мы топчемся на месте, и ваши умные мозги снова подвергаются
опасности, - сказал он. - Ваш тон неуместно дерзок, сэр, умерьте его! С
моей точки зрения, я меньше рискую, застрелив вас на месте, чем если вы
уйдете из этого дома, не согласившись на условия, продиктованные и
одобренные мною. Сейчас вы имеете дело не с моим горячо оплакиваемым другом
- вы стоите лицом к лицу с Фоско! Если бы двадцать человеческих жизней,
мистер Хартрайт, были камнями преткновения на моем пути, я прошел бы по
этим камням, поддерживаемый моим возвышенным равнодушием, балансируя с
помощью моего непреклонного спокойствия. Если вы дорожите собственной
жизнью - относитесь ко мне с должным уважением! Я призываю вас ответить мне
на три вопроса. Выслушайте их - они имеют существенное значение для нашего
дальнейшего разговора. Отвечайте на них - это имеет существенное значение
для меня. - Он поднял палец. - Первый вопрос, - сказал он. - Вы пришли сюда
благодаря каким-то сведениям, ложным или правдивым, - где вы их взяли?
- Я отказываюсь отвечать на этот вопрос.
- Неважно, я все равно узнаю. Если эти сведения правильные - заметьте,
как я подчеркиваю слово "если" - вы получили возможность торговать ими
здесь в силу собственной измены или измены кого-то другого. Я отмечаю это
обстоятельство в памяти для дальнейшего его использования в будущем. А я
ничего не забываю. Продолжаю! - Он поднял второй палец. - Второй вопрос.
Под строками, которые вы дали мне прочитать, нет подписи. Кто писал их?
- Человек, на которого я могу полностью положиться, человек, бояться
которого вы имеете полное основание.
Мой ответ попал в цель. Рука в ящике заметно дрогнула.
- Сколько времени вы предоставляете мне, - сказал он, задавая свой
третий вопрос более умеренным тоном, - до того, как пробьют часы и печать
будет сломана?
- Достаточно времени, чтобы вы согласились на мои условия, - отвечал
я.
- Отвечайте мне точнее, мистер Хартрайт. Сколько ударов должны пробить
часы?
- Девять завтра утром.
- Девять завтра утром? Да, да, ловушка захлопнется прежде, чем я успею
привести в порядок паспорт и уехать из Лондона. А не раньше? Ну, это мы еще
посмотрим. Я могу оставить вас здесь в качестве заложника и договориться с
вами, чтобы вы послали за вашим письмом до того, как отпущу вас. А пока
что, будьте добры, изложите ваши условия.
- Вы их услышите. Они очень несложны. Их можно изложить в нескольких
словах. Знаете ли вы, в чьих интересах я пришел сюда?
Он улыбнулся с непостижимым хладнокровием и небрежно помахал рукой:
- Я согласен ответить наугад. Конечно, в интересах какой-то дамы?
- В интересах моей жены.
Впервые за весь наш разговор неподдельное, искреннее чувство
промелькнуло на его лице. Он крайне изумился. Я понял, что с этой минуты он
перестал считать меня опасным врагом. Он задвинул ящик стола, скрестил руки
на груди и, презрительно улыбаясь, стал с большим интересом слушать меня.
- Вы прекрасно знаете о расследовании, которое я веду вот уже много
месяцев, - продолжал я. - Будет бесполезно, если вы начнете отрицать
какие-либо факты, мне известные. Вы виноваты в чудовищном злодеянии. Вы
совершили его с целью присвоить себе десять тысяч фунтов.
Он ничего не сказал, но лицо его вдруг затуманилось.
- Оставьте их себе, - сказал я. (Лицо его снова прояснилось, а глаза
широко раскрылись от удивления.) - Я здесь не для того, чтобы торговаться о
деньгах, которые прошли через ваши руки и были ценою низкого
преступления...
- Осторожнее, мистер Хартрайт. Ваши моральные мышеловки имеют успех в
Англии, - оставьте их для себя и ваших соотечественников, прошу вас. Десять
тысяч фунтов - это наследство, завещанное моей превосходной жене покойным
мистером Фэрли. Рассматривайте их с этой точки зрения, и тогда, если
хотите, я поговорю с вами по этому поводу. Должен, однако, заметить, что
для человека столь утонченной чувствительности, как я... подобный разговор
будет плачевно низменным. Я предпочел бы обойти молчанием эту мелочную
тему. Предлагаю вам вернуться к обсуждению ваших условий. Чего вы хотите?
- Я требую, во-первых, полного вашего признания в письменной форме. Вы
его напишете и проставите под ним ваше имя - сейчас, здесь, в моем
присутствии.
Он поднял палец.
- Раз! - сказал он, отсчитывая мои требования с серьезным вниманием
солидного, делового человека.
- Во-вторых, я требую от вас доказательства, не зависящего от ваших
личных клятвенных утверждений, - я требую, чтобы вы указали точную дату -
чтобы вы написали, какого именно числа моя жена уехала из Блекуотер-Парка в
Лондон.
- Так, так! Вы таки поняли, в чем наше слабое место, - спокойно
заметил он. - Что еще?
- Пока что это все.
- Хорошо. Вы изложили ваши условия, теперь слушайте мои. Моя
ответственность за "преступление", как вам угодно его назвать, в целом,
быть может, меньше ответственности за то, что я уложу вас на месте, здесь,
на ковре у камина. Скажем, я принимаю ваше предложение, но с моими
поправками. Нужный вам отчет будет написан и необходимые вам доказательства
будут мною представлены. Считаете ли вы доказательством письмо моего горячо
оплакиваемого друга, собственноручно им написанное и подписанное,
извещающее меня о дне прибытия его жены в Лондон? Оно является
доказательством, не так ли? Я вручу его вам. Больше того: я могу отослать
вас к человеку, чей экипаж я нанял, чтобы увезти мою гостью с вокзала по ее
прибытии в Лондон. С помощью книги заказов этого человека вы узнаете дату,
даже если кебмен, который вез нас, забыл, какого числа это было. Я могу это
сделать - и сделаю - на следующих условиях. Я перечислю их. Условие первое.
Мадам Фоско и я уедем, когда, куда и как нам заблагорассудится. Чинить
препятствий вы нам не будете. Второе условие. Вы подождете здесь, в моем
обществе, прихода моего агента. Он придет в семь часов утра, чтобы помочь
мне с оставшимися делами. С ним вы пошлете держателю вашего письма указание
вручить его моему агенту. Вы подождете здесь, пока мой агент не передаст
это нераспечатанное письмо мне в руки, после чего вы дадите мне полчаса,
чтобы я мог уехать, а затем можете считать себя свободным и идти на все
четыре стороны. Третье условие. Вы дадите мне сатисфакцию* джентльмена за
ваше вмешательство в мои дела и за те выражения, которые вы разрешили себе
в моем присутствии во время данной конференции. Время и место дуэли - за
границей! - будут указаны, я напишу вам, когда буду находиться в
безопасности на континенте. В моем письме будет полоска бумаги,
соответствующая длине моей шпаги. Вот мои условия. Будьте любезны ответить:
принимаете ли вы их?
______________
* Дать сатисфакцию - принять вызов на поединок.

Необычайная смесь мгновенной решимости, дальнозоркого коварства,
безмерной бравады ошеломила меня на миг, но только на миг. Мне надо было
решить, имею ли я нравственное право дать этому негодяю, похитившему имя у
моей жены, уйти безнаказанно в обмен на представленные им средства для
восстановления попранных прав Лоры. С самого начала к моему стремлению
достичь этой цели примешивалось чувство мести. Я понимал, что сама цель -
добиться справедливого признания моей жены в доме, где она родилась и
откуда ее изгнали как самозванку, и публичное уничтожение той лжи, которая
была начертана на надгробном памятнике ее матери, - эта цель была бы
гораздо благороднее и возвышеннее, не отягченная налетом дурных страстей,
свободная от стремления отомстить, которое примешивалось ко всем моим
действиям с самого начала. И все же я не могу со всей искренностью сказать,
что мои моральные убеждения были во мне достаточно сильны, чтобы решить за
меня мою внутреннюю борьбу. Перевес остался за ними благодаря тому, что в
этот миг я вспомнил о смерти сэра Персиваля. Каким ужасным образом сама
судьба вырвала возмездие из моих слабых рук! В моем слепом неведении
будущего имел ли я право считать, что этот человек останется безнаказанным,
если уйдет от меня? Я размышлял об этом - может быть, с некоторой долей
суеверного предчувствия, мне свойственного, может быть, с более благородным
побуждением, не зависящим от этого предчувствия. Трудно было мне
добровольно выпустить его из рук - выпустить теперь, когда наконец я держал
его за горло, - но я заставил себя это сделать. Я решил руководствоваться
только той высокой, справедливой целью, в которую я незыблемо верил, -
служить делу Лоры, делу Правды.
- Я принимаю ваши условия, - сказал я, - с одной оговоркой.
- С какой? - спросил он.
- Дело касается моего письма, - ответил я. - Я требую, чтобы вы, не
читая, уничтожили его в моем присутствии, как только оно будет в ваших
руках.
Я не хотел оставлять в его руках доказательство моего общения с
Пеской. Факт моего знакомства с профессором все равно станет ему известным,
когда утром я дам его агенту адрес Пески. Но он не мог воспользоваться этим
во вред моему другу на основании только собственных слов, даже если бы
отважился на этот эксперимент, и я мог быть совершенно спокоен за
маленького профессора.
- Я согласен на вашу оговорку, - отвечал он после минутного глубокого
раздумья. - Не стоит поднимать спор из-за этого - письмо будет уничтожено,
как только его доставят сюда.
С этими словами он встал со стула (на этот раз он сидел напротив меня,
по другую сторону камина). Усилием воли он мгновенно сбросил с себя всю
тяжесть нашего предыдущего разговора.
- Уф! - вскричал он, с наслаждением потягиваясь. - Схватка была
жаркой, покуда длилась. Присаживайтесь, мистер Хартрайт. В будущем мы с
вами встретимся как смертельные враги, а пока что будем любезны и
приветливы друг с другом, как подобает истинным джентльменам. Разрешите мне
пригласить сюда мою жену.
Он отпер двери и распахнул их.
- Элеонора! - позвал он своим густым, звучным басом.
Леди со змеиным лицом вошла в комнату.
- Мадам Фоско - мистер Хартрайт, - сказал граф, представляя нас друг
другу со светской непринужденностью. - Ангел мой, - продолжал он, обращаясь
к графине, - позволят ли вам ваши хлопоты с укладкой вещей оторваться на
минуту, чтобы приготовить мне горячий, крепкий кофе? Мне придется закончить
кое-какие дела с мистером Хартрайтом. Мне необходимо собраться с мыслями,
чтобы быть на должной, достойной меня высоте!
Мадам Фоско дважды молча наклонила голову - сухо кивнула мне, смиренно
кивнула мужу - и выскользнула из комнаты.
Граф подошел к письменному столу у окна, открыл его и вынул из ящика
несколько стоп бумаги и связку гусиных перьев. Он рассыпал перья по столу,
чтобы они были под рукой, по мере надобности, и нарезал бумагу узкими
полосами, как это делают писатели-профессионалы для печатного станка.
- Я напишу замечательный документ, - сказал он, глядя на меня через
плечо, - труд сочинителя хорошо мне знаком. У меня есть навык к
литературным композициям. Одно из редчайших и драгоценнейших достижений
человеческого разума - это умение приводить в порядок свои мысли. Огромное
преимущество! Я обладаю им. А вы?
Он заходил по комнате в ожидании кофе, - он мурлыкал себе под нос
какую-то мелодию и время от времени хлопал себя по лбу, как бы отметая те
препятствия, которые нарушали в эту минуту стройность его мыслей. Больше
всего меня удивляла его непомерная дерзость: он сделал из положения, в
которое я его поставил, пьедестал для своего тщеславия и предавался
любимейшему своему занятию - выставлять себя напоказ. Но, несмотря на
искреннее презрение, которое я питал к этому человеку, его удивительная
жизнеспособность и сила его воли произвели на меня большое впечатление.
Мадам Фоско принесла кофе. Он благодарно поцеловал ее руку и проводил
до двери. Затем он налил себе чашку дымящегося кофе и поставил ее на
письменный стол.
- Разрешите предложить вам кофейку, мистер Хартрайт? - сказал он перед
тем, как сесть за стол.
Я отказался.
- Что? Вы думаете, я отравлю вас? - весело воскликнул он. - Англичане
обладают здравым смыслом, - продолжал он, усаживаясь за стол, - но и у них
есть один крупный недостаток: они осторожны, даже когда этого не требуется.
Он окунул гусиное перо в чернила, положил перед собой одну из полос
бумаги, придерживая ее большим пальцем, откашлялся и начал писать. Писал он
быстро и шумно, таким крупным, смелым почерком, оставляя такие широкие
промежутки между строчками, что не прошло и двух минут, как полоса была
заполнена, и он перебросил ее на пол через плечо. Когда перо его
притупилось, оно тоже полетело на пол, и он схватил другое из числа
разбросанных по столу. Полосы за полосами, десятками, сотнями, летели на
пол и росли, как снежная гора, вокруг его стула. Час шел за часом - я сидел
и наблюдал за ним, а он все продолжал писать. Он ни разу не приостановился,
разве только чтобы отхлебнуть кофе, а когда кофе был выпит, - чтобы иногда
хлопать себя по лбу. Пробил час, два, три, а полосы все еще падали вокруг
него; неутомимое перо все еще скрипело по бумаге, а белоснежный бумажный
хаос рос выше и выше у его ног. В четыре часа я услышал внезапный треск
пера - очевидно, он цветисто подписывал свое имя.
- Браво! - крикнул он, вскакивая на ноги с легкостью юноши и улыбаясь
мне в лицо победоносной, торжествующей улыбкой. - Кончено, мистер Хартрайт!
- возвестил он, ударяя кулаком в свою могучую грудь. - Кончено - к моему
глубокому удовлетворению и к вашему глубокому изумлению, когда вы
прочитаете, что я написал. Тема иссякла, но человек - Фоско - нет! Не
иссяк! Я приступаю к приведению в порядок моего отчета, к корректуре моего
отчета, к прочтению моего отчета, адресованного только для вашего, лично
вашего уха. Пробило четыре часа. Хорошо! Приведение в порядок, корректура,
прочтение - от четырех до пяти. Краткий отдых для восстановления сил - от
пяти до шести. Последние приготовления - от шести до семи. Дело с агентом и
письмом - от семи до восьми. В восемь - en route, в путь! Наблюдайте за
выполнением этой программы!
Он сел по-турецки на пол среди своих бумаг и начал нанизывать их на
шило с продетым тонким шнуром. Потом снова сел за письменный стол, исправил
написанное, перечислил на заглавном листе свои звания и титулы, а затем
прочитал мне свой манускрипт с театральным пафосом и выразительными
театральными жестами. Читатели вскоре будут иметь возможность составить
собственное суждение об этом документе. Скажу только: сей документ отвечал
своему прямому назначению.
Затем он написал для меня адрес хозяина извозчичьей биржи, где он
нанял экипаж, и вручил мне письмо сэра Персиваля. Оно было отослано из
Хемпшира 25 июля и извещало графа о прибытии леди Глайд в Лондон 26 июля.
Таким образом, в тот самый день (25 июля), когда доктор подписал
медицинское свидетельство о смерти, последовавшей в доме графа Фоско в
Сент-Джонз-Вуде, Лора, леди Глайд, была жива и по свидетельству самого сэра
Персиваля находилась в Блекуотер-Парке, а на следующий день должна была
отправиться в Лондон! Так что, если б мне удалось получить еще и
свидетельство кебмена о том, что она действительно прибыла в Лондон, я имел
бы в руках все нужные мне доказательства.
- Четверть шестого, - сказал граф, взглянув на часы. - Пора вздремнуть
для восстановления сил. Как вы, вероятно, заметили, мистер Хартрайт, я
похож на великого Наполеона. Мое сходство с этим бессмертным гением
замечательно еще и тем, что, так же как и он, я могу погрузиться в сон
когда и где мне угодно, если желаю соснуть. Простите меня на минутку. Я
приглашу сюда мадам Фоско, чтобы вы не скучали в одиночестве.
Зная так же хорошо, как и он, что мадам Фоско будет приглашена в
комнату с целью сторожить меня, пока он "соснет", я ничего не ответил и
занялся упаковкой бумаг, которые он передавал мне во владение.
Леди вошла бледная, холодная и змееподобная, как всегда.
- Займите мистера Хартрайта, мой ангел, - сказал граф.
Он подал ей стул, поцеловал кончики ее пальцев, подошел к кушетке и
через три минуты спал блаженнейшим сном самого добродетельного человека на
свете.
Мадам Фоско взяла со стола какую-то книгу, села поодаль и поглядела на
меня с мстительной, неискоренимой злобой, взглядом женщины, которая ничего
не забывает и никогда не прощает.
- Я слышала ваш разговор с моим мужем, - сказала она. - Если бы я была
на его месте, вы бы лежали сейчас мертвый здесь, на ковре!
С этими словами она открыла книгу. Больше она ни разу не посмотрела в
мою сторону, не произнесла больше за все время, пока муж ее спал, ни слова.
Ровно через час после того, как граф заснул, он открыл глаза и встал с
кушетки.
- Я чувствую себя всецело обновленным, - заметил он. - Элеонора,
превосходная жена моя, вам угодно вернуться в ваши комнаты? Хорошо. Минут
через десять я закончу укладываться. В течение еще десяти минут я
переоденусь в дорожный костюм. Что еще осталось мне сделать, пока не пришел
мой агент? - Он оглядел комнату и заметил стоявшую на столе клетку с белыми
мышами. - Увы! - жалобно вскричал он. - Мне предстоит нанести последний
удар моей чувствительности! О мои невинные малютки! Мои обожаемые детки!
Что я буду делать без них? Пока что у нас нет пристанища, мы все время
будем в пути - чем меньше будет с нами поклажи, тем лучше... мой какаду,
мои канарейки, мои крошки мышки, кто будет лелеять вас, когда уедет ваш
добрый папа?
Сосредоточенный, серьезный, он в глубоком раздумье расхаживал по
комнате. Когда он писал свою исповедь, он отнюдь не казался озабоченным. Но
сейчас он был явно озабочен. Несравненно более важный вопрос занимал его
теперь: как лучше пристроить своих любимцев? После некоторого размышления
он вдруг решительно направился к своему письменному столу.
- Блестящая мысль! - воскликнул он, усаживаясь за стол. - Я принесу
моих канареек и моего какаду в дар этой огромной столице - мой агент
преподнесет их от моего имени Лондонскому зоологическому саду.
Сопроводительный документ будет немедленно написан.
Он начал быстро писать, повторяя слова вслух по мере того, как изливал
их на бумагу.
- "Номер один. Какаду с бесподобным оперением, чарующее зрелище для
всех, кто обладает вкусом.
Номер два. Канарейки непревзойденной подвижности и ума, достойные
райских садов Эдема, достойные также зоологического сада в Риджент-Парке.
Дань уважения Британской Зоологии
преподнес
Фоско".

Перо снова затрещало, брызги чернил полетели во все стороны - подпись
украсилась затейливыми завитушками.
- Граф, вы не включили в список мышей, - сказала мадам Фоско.
Он поднялся из-за письменного стола, взял ее руку и прижал к своему
сердцу.
- Всякая человеческая решимость, Элеонора, имеет свои пределы, -
сказал он торжественно. - Предел моей решимости обозначен в этом документе.
Я не в силах расстаться с моими белыми мышками. Примиритесь с этим, ангел
мой, и поместите их в дорожную клетку.
- Восхитительная нежность! - сказала мадам Фоско, с восторгом глядя на
мужа и бросая на меня змеиный взгляд - в последний раз.
Она бережно взяла клетку с мышами и удалилась из комнаты.
Граф поглядел на часы. Несмотря на свое намерение сохранять до конца
полную невозмутимость, он с видимым нетерпением ожидал прихода своего
агента. Свечи давно догорели, радостное утреннее солнце заливало комнату. В
пять минут восьмого раздался звонок и появился агент. Он был иностранцем, у
него была черная бородка.
- Мистер Хартрайт - месье Рюбель, - сказал граф, представляя нас друг
другу.
Он отозвал агента (явного шпиона!) в угол, шепнул ему несколько слов и
удалился.
Как только мы остались одни, месье Рюбель отменно любезно сказал мне,
что он к моим услугам. Я написал Песке несколько слов с просьбой вручить
подателю сего мое первое письмо, проставил адрес профессора и подал записку
месье Рюбелю.
Агент подождал вместе со мной возвращения своего хозяина. Граф вошел,
облаченный в дорожный костюм. Прежде чем отослать письмо, граф прочитал
адрес.
- Я так и думал, - сказал он, бросив на меня исподлобья сумрачный
взгляд.
С этой минуты его манеры изменились.
Он закончил укладываться и сел за географическую карту, делая какие-то
отметки в своей записной книжке и время от времени нетерпеливо поглядывая
на часы. Со мной он больше не разговаривал. Он убедился своими собственными
глазами, что между Пеской и мной существует взаимопонимание, и теперь,
когда приблизился час отъезда, был полностью сосредоточен на том, как
обезопасить свое бегство.
Около восьми часов месье Рюбель вернулся с моим нераспечатанным
письмом. Граф внимательно прочитал слова, написанные мною на конверте,
рассмотрел печать и сжег письмо.
- Я исполнил свое обещание, - сказал он, - но наше с вами знакомство,
мистер Хартрайт, на этом еще не закончилось.
У калитки стоял кеб, в котором агент приехал обратно. Он и служанка
начали выносить вещи. Мадам Фоско сошла вниз, она была под густой вуалью, в
руках у нее была дорожная клетка с белыми мышами. Она даже не взглянула в
мою сторону. Муж помог ей сесть в кеб.
- Пройдите за мной в переднюю, - шепнул он мне, - я должен вам что-то
сказать напоследок.
Я подошел к выходной двери, агент стоял на ступеньках подъезда. Граф
вернулся и втащил меня в холл.
- Помните о третьем условии! - сказал он вполголоса. - Вы обо мне еще
услышите, мистер Хартрайт! Может быть, я потребую от вас сатисфакции
раньше, чем вы думаете!
Он схватил мою руку, крепко пожал ее, прежде чем я успел опомниться,
пошел к двери, остановился и снова подошел ко мне.
- Еще одно слово, - сказал он таинственным шепотом. - Когда я в
последний раз видел мисс Голкомб, она выглядела бледной, похудевшей. Я
тревожусь за эту дивную женщину. Берегите ее, сэр! Положа руку на сердце,
торжественно заклинаю вас - берегите мисс Голкомб!
Это были его последние слова. Он втиснулся в кеб, и экипаж тронулся в
путь.
Агент и я постояли у дверей, глядя ему вслед. В это время из-за угла
выехал другой кеб и быстро последовал за кебом графа. Когда кеб поравнялся
с домом, у подъезда которого мы стояли, из окна его выглянул человек.
Незнакомец из театра! Иностранец со шрамом на левой щеке!
- Прошу вас подождать здесь со мной еще полчасика, сэр, - сказал месье
Рюбель.
- Хорошо.
Мы вернулись в гостиную. Говорить с агентом или слушать его у меня не
было никакого желания. Я развернул манускрипт графа и перечитал историю
страшного преступления, рассказанную тем самым человеком, который задумал и
совершил его.


РАССКАЗ ПРОДОЛЖАЕТ АЙСЭДОР ОТТАВИО
БАЛДАССАР ФОСКО

(Граф Священной Римской Империи, Кавалер большого Креста и Ордена
Бронзовой Короны, Постоянный Гроссмейстер Мальтийских Масонов Месопотамии,
Почетный Атташе при Общеевропейском Союзе Благоденствия и т.д., и т.д., и
т.д.)

Летом 1850 года я приехал в Англию из-за границы с одним политическим
поручением деликатного свойства. Я был полуофициально связан с доверенными
лицами. Мне было поручено руководить ими, в их числе были мадам и месье
Рюбель. У меня было несколько недель свободного времени, а затем я должен
был приступить к своим обязанностям, устроившись на жительство в пригороде
Лондона. Любопытство тех, кто желал бы пояснений по поводу моих
обязанностей, мне придется пресечь сразу и навсегда. Я полностью сочувствую
их любопытству. Я искренне скорблю, что дипломатическая сдержанность не
разрешает мне удовлетворить его.
Я договорился провести свой отдых, о котором я упомянул выше, в
роскошной усадьбе моего покойного, горячо оплакиваемого друга, сэра
Персиваля Глайда. Он прибыл с континента в сопровождении своей жены. Я
прибыл с континента в сопровождении моей. Англия - страна домашнего очага.
Как трогательно, что оба мы прибыли сюда таким подобающе-супружеским
образом!
Узы дружбы, связывающие меня с Персивалем, в те дни были еще теснее
благодаря трогательному сходству нашего материального положения. Мы оба
нуждались в деньгах. Непререкаемая необходимость! Всемирная потребность!
Есть ли на свете хоть один цивилизованный человек, который бы нам не
сочувствовал? Если есть, то каким черствым он должен быть! Или каким
богатым!
Я не буду входить в низменные подробности этой прискорбной темы. Мысль
моя с отвращением отшатывается от нее. Со стойкостью древнего римлянина я
показываю свой пустой кошелек и пустой кошелек Персиваля потрясенному
общественному взору. Позволим этому факту считаться раз и навсегда
установленным и проследуем дальше.
В усадьбе нас встретило изумительное, великолепное существо, имя
которого, вписанное в мое сердце, - "Мэриан", имя которого, известное в
холодной атмосфере светского общества, - мисс Голкомб.
Боги небесные! С какой неописуемой стремительностью я стал обожать эту
женщину! В свои шестьдесят лет я боготворил ее с вулканическим пылом
восемнадцатилетнего. Все золотые россыпи моей богатой натуры были
безнадежно брошены к ее ногам. Моей жене - бедному ангелу, моей жене,
которая обожает меня, доставались всего только жалкие шиллинги и пенсы.
Таков Мир, таков Человек, такова Любовь!
Я спрашиваю: кто мы, как не марионетки в пантомиме кукольного театра?
О всесильная Судьба, дергай бережно наши веревочки! Будь милосердна к нам,
пока мы пляшем на нашей жалкой, маленькой сцене!
Предыдущие строки, правильно понятые, выражают целую философскую
систему. Мою.
Я продолжаю.
Положение наших домашних дел в начале нашего пребывания в
Блекуотер-Парке было обрисовано с чудодейственной точностью, с глубокой
проникновенностью рукой самой Мэриан. (Прошу прощения за то, что позволяю
себе упоительную вольность называть это божественное существо по имени.)
Близкое знакомство с ее дневником, до которого я добрался тайными путями,
невыразимо драгоценными мне по воспоминаниям, дает возможность моему
неутомимому перу не касаться темы, которую эта исключительно доскональная
женщина уже сделала своей.
Дела - дела потрясающие, грандиозные! - к которым я причастен,
начинаются с прискорбной болезни Мэриан.
В это время наше положение было крайне серьезным. К определенному
сроку значительные денежные суммы были необходимы Персивалю (я не говорю о
малой крохе, в равной степени необходимой мне). Единственным источником, из
которого мы могли почерпнуть, было состояние его супруги, но ни одна
копейка не принадлежала ему - до ее смерти. Скверно! Но еще хуже стало в
дальнейшем. У моего горячо оплакиваемого друга были свои частные
неприятности, о которых деликатность моей бескорыстной привязанности к нему
запрещала мне спрашивать его с неуместным любопытством. Я знал только, что
какая-то женщина, по имени Анна Катерик, скрывалась где-то в наших местах и
общалась с леди Глайд. Результатом этого общения могло быть раскрытие
некоей тайны, что, в свою очередь, могло бесславно погубить Персиваля. Он
сам сказал мне, что он - погибший человек, если не сумеет заставить молчать
свою жену и не разыщет Анну Катерик. Если он погибнет, что станется с
нашими денежными перспективами? Я смелый человек, но я содрогался при этой
мысли!
Вся мощь моего интеллекта была направлена теперь на розыски Анны
Катерик. Как бы ни были серьезны наши материальные затруднения, они давали
нам время для передышки. Необходимость разыскать эту женщину была
безотлагательной. По описаниям я знал о необыкновенном ее сходстве с леди
Глайд. Благодаря этому любопытному факту, сообщенному мне только для того,
чтобы я мог опознать ту, которую мы искали, и дополнительному сообщению о
побеге Анны Катерик из сумасшедшего дома, в моей голове зародилась
грандиозная идея, приведшая в дальнейшем к потрясающим результатам! Идея
моя заключалась в полном отождествлении двух отдельных личностей. Леди
Глайд и Анне Катерик предстояло поменяться друг с другом именами и
судьбами. Чудесным следствием этого обмена был барыш в тридцать тысяч
фунтов и вечная нерушимость тайны Персиваля.
Когда я поразмыслил над обстоятельствами, мой инстинкт (почти всегда
безошибочный) подсказал мне, что наша невидимая Анна рано или поздно
вернется в старую беседку на озеро. Там я и обосновался с раннего утра,
предварительно упомянув при домоправительнице миссис Майклсон, что, если я
понадоблюсь, я буду погружен в занятия в этом уединенном месте. У меня
незыблемое правило - никогда не делать ненужных секретов и не вызывать
ненужных подозрений, если их можно предотвратить некоторой дозой
своевременной прямоты. Миссис Майклсон с начала и до конца безгранично
верила в меня, верила мне. Доверчивость этой почтенной матроны (вдовы
протестантского священника) переливала через край. Тронутый таким избытком
простодушного доверия в женщине столь почтенного возраста, я открыл
просторные вместилища моей широкой натуры и поглотил это доверие все
целиком.
За то, что я самоотверженно стоял на сторожевом посту, я был
вознагражден появлением, правда, не самой Анны, но особы, которая ей
покровительствовала. Эта личность тоже была преисполнена наивной
доверчивостью, которую я поглотил, как и в предыдущем случае. Я
предоставляю ей самой описать обстоятельства, при которых мы встретились
(что, по всей вероятности, она уже сделала) и во время которых она
познакомила меня заочно с объектом своих материнских забот. Когда я впервые
увидел Анну Катерик, она спала. Сходство этой несчастной женщины с леди
Глайд воодушевило меня. При виде лица спящей в моем мозгу стали
вырисовываться детали и искусные комбинационные ходы того грандиозного
плана, который до этого был мне ясен только в общих контурах. В то же самое
время сердце мое, всегда подверженное влиянию нежности, изошло в слезах при
виде страданий этой бедняжки. Я сейчас же взялся облегчить эти страдания.
Иными словами, я позаботился о необходимых возбуждающих средствах для того,
чтобы у Анны Катерик достало сил совершить поездку в Лондон.
Тут я вынужден заявить необходимый протест и исправить возмутительное
недоразумение.
Лучшие годы моей жизни были посвящены ревностному изучению медицинских
и химических наук. Химия в особенности всегда имела для меня неотразимую
привлекательность благодаря огромной, безграничной власти, которую она
дарует тем, кто ее познает. Химики - я утверждаю это с полной
ответственностью - могут, если захотят, изменить судьбы человечества.
Разрешите мне объясниться, прежде чем я проследую дальше.
Говорят, разум управляет вселенной. Но что правит разумом? Тело
(следите пристально за ходом моей мысли) находится во власти самого
всесильного из всех властителей - химии. Дайте мне, Фоско, химию - и, когда
Шекспир задумает Гамлета и сядет за стол, чтобы воспроизвести задуманное,
несколькими крупинками, оброненными в его пищу, я доведу его разум
посредством воздействия на его тело до такого состояния, что его перо
начнет плести самый несообразный вздор, который когда-либо осквернял
бумагу. При подобных же обстоятельствах воскресите мне славного Ньютона. Я
гарантирую, что, когда он увидит падающее яблоко, он съест его, вместо того
чтобы открыть закон притяжения. Обед Нерона, прежде чем он его переварит,
превратит Нерона в кротчайшего из людей, а утренний завтрак Александра
Македонского заставит его днем удирать во все лопатки при первом же
появлении врага. Клянусь своей священной честью, человечеству повезло:
современные химики по большей части волею непостижимого счастливого случая
- безобиднейшие из смертных. В массе своей - это достойные отцы семейств,
мирно торгующие в аптеках. В редких случаях - это философы, одуревшие от
чтения лекций, мечтатели, тратящие жизнь на фантастические бесполезности,
или шарлатаны, чье честолюбие не поднимается выше исцеления наших мозолей.
Таким образом, человечество спасено, и безграничная власть химии остается
рабски подчинена самым поверхностным и незначительным задачам.
Что за взрыв? Почему и к чему это бурное словоизвержение?
Ибо поведение мое представлено в искаженном свете. Ибо побуждения мои
неправильно истолкованы. Мне приписывают, будто я употребил мои обширнейшие
химические познания против Анны Катерик и будто бы готов был применить их
даже против самой божественной Мэриан! Гнусная ложь! Глубокое заблуждение!
Все мои мысли были сосредоточены на том, как сохранить жизнь Анны Катерик.
Все мои заботы были направлены на то, чтобы вырвать Мэриан из рук
патентованного болвана, лечившего ее, который убедился в дальнейшем, что
советы мои с самого начала были правильными (как подтвердил это и врач из
Лондона). Только в двух случаях, одинаково безобидно-безвредных для тех,
чьи страдания они облегчили, прибегнул я к помощи своих химических
познаний. В первом случае, сопроводив Мэриан до деревенской гостиницы близ
Блекуотера (изучая под защитой фургона поэзию движений, воплощенную в ее
походке), я воспользовался услугами моей неоценимой жены, чтобы снять копию
с первого и перехватить второе из двух писем, которые мой обожаемый,
восхитительный враг вверил уволенной горничной. Письма эти были у девушки
за пазухой, и мадам Фоско могла вскрыть эти письма, прочитать их, выполнить
свое задание, запечатать и положить обратно только с помощью науки - в виде
маленького пузыречка, - которую я ей предоставил. Второй случай (о котором
дальше я пишу подробнее) - случай, когда понадобилось прибегнуть к той же
научной помощи, имел место по приезде леди Глайд в Лондон. Никогда ни в
каком другом случае не опирался я на свое могучее искусство - но лишь на
Самого Себя. Во всех других затруднениях моя органическая способность
сражаться врукопашную, один на один, с обстоятельствами была неизменно на
высоте. Я провозглашаю всеобъемлющее превосходство этой органической
способности! В противовес химику я прославляю человека!
Отнеситесь с должным уважением к этому взрыву благородного
негодования. Он неописуемо облегчил меня.
В путь! Продолжим.
Намекнув миссис Клеменс (или Клемент - я не уверен), что Анну лучше
всего увезти в Лондон, где она не сможет попасть в лапы Персиваля,
убедившись, что миссис Клеменс с жадностью ухватилась за мое предложение, и
условившись встретиться со спутницами на станции, дабы своими глазами
удостовериться, что они действительно уехали, я мог теперь вернуться в
Блекуотер и вступить в единоборство с теми затруднениями, которые мне
оставалось осилить. Прежде всего я решил использовать заслуживающую
величайшего восхищения преданность превосходной жены моей. Я условился с
миссис Клеменс, что в интересах Анны она сообщит леди Глайд свой лондонский
адрес. Но одного этого было недостаточно. Злонамеренные личности в мое
отсутствие могли поколебать добросердечную доверчивость миссис Клеменс, и в
конце концов она могла бы не сообщить своего адреса. Кого найти, кто поехал
бы в Лондон тем же поездом, что и она, и незаметно проводил бы ее и Анну до
их квартиры? Я задал себе этот вопрос. Мое супружеское "я" немедленно
ответило: мадам Фоско.
Приняв решение о миссии моей жены, я условился, что эта поездка будет
служить двум целям. Нашей страдалице Мэриан необходима была сиделка,
взаимно преданная как пациентке, так и мне. По счастливой случайности, одна
из самых положительных и талантливых из всех женщин на свете была в моем
распоряжении. Я имею в виду достойнейшую миссис Рюбель. Я вручил моей жене
письмо к миссис Рюбель в Лондон.
В условленный день миссис Клеменс и Анна Катерик встретили меня на
станции. Я вежливо проводил их до купе. Я вежливо проводил мадам Фоско до
другого купе в том же поезде. Поздно вечером моя жена вернулась в
Блекуотер, исполнив все мои поручения с неукоснительной точностью. Ее
сопровождала миссис Рюбель, и моя жена привезла мне адрес миссис Клеменс.
Последующие события показали, что эта последняя мера предосторожности была
излишней. Миссис Клеменс известила леди Глайд о своем местопребывании. Из
осмотрительности я сохранил при себе ее письмо для будущих надобностей.
В тот же день у меня произошло небольшое разногласие с доктором. Из
человеколюбия я запротестовал против его методов лечения. Он вел себя
дерзко, как это бывает со всеми невежественными людьми. Я не высказал
никакой обиды. Я отложил ссору, пока она не станет необходимой в связи с
моим планом.
Затем я сам уехал из Блекуотера. Мне надо было нанять для себя
резиденцию в Лондоне - вскоре таковая могла мне понадобиться. Так же
необходимо было мне провести одно небольшое дело семейного характера с
мистером Фэрли. Я снял загородный дом в Сент-Джонз-Вуде. Я повидал мистера
Фэрли в Лиммеридже, Кумберленд.
Из письма Мэриан я узнал, что она предложила мистеру Фэрли пригласить
леди Глайд на некоторое время в Лиммеридж, дабы тем самым облегчить
супружеские неприятности четы Глайд. Это побудило меня поехать в Лиммеридж.
Перед этим я мудро предоставил письму дойти по назначению, чувствуя, что
вреда оно не принесет, а, наоборот, может пригодиться. Представ перед
мистером Фэрли, я поддержал предложение Мэриан с некоторыми исправлениями,
неизбежными в силу ее болезни, которые, по счастливому совпадению, могли
способствовать успеху моего проекта. Необходимо было, чтобы леди Глайд,
получив приглашение от своего дядюшки, уехала из Блекуотер-Парка одна и
чтобы она по его совету остановилась отдохнуть на ночь в доме своей
тетушки, то есть моей жены. К мистеру Фэрли я поехал именно за таким
пригласительным письмом. Скажу только, что сей джентльмен был одинаково
немощен и умственно и физически. Мне пришлось дать волю всей силе своего
темперамента, чтобы заставить его поступить так, как мне было нужно. Я
пришел, увидел и победил Фэрли.
По возвращении в Блекуотер-Парк (с приглашением дядюшки в кармане) я
узнал, что глупейшее лечение невежды-доктора привело к весьма плачевным
результатам в ходе болезни Мэриан. Горячка оказалась тифом. В день моего
приезда леди Глайд пыталась проникнуть в комнату больной, чтобы ухаживать
за ней. Мы с ней не питали друг к другу взаимной симпатии - она нанесла
непростительную рану моей чувствительности, назвав меня шпионом, она была
камнем преткновения на пути Персиваля и моем, - и, несмотря на все это, мое
великодушие не позволяло мне намеренно подвергнуть ее опасности заразиться
тифом. Если бы это произошло, то сложный гордиев узел, над завязыванием
которого я так тщательно и терпеливо трудился, был бы, возможно, разрублен
благодаря превратностям судьбы. Но доктор воспрепятствовал тому, чтобы она
вошла в комнату больной.
Еще до этого я советовал послать за лондонским врачом. Теперь наконец
так и сделали. По приезде врач из Лондона подтвердил, что мой диагноз был
правильным. Болезнь Мэриан была весьма серьезной. Но на пятый день, после
кризиса, мы могли уже надеяться на выздоровление нашей обаятельнейшей
пациентки. За это время я съездил в Лондон: сделал окончательные
распоряжения относительно моего дома в Сент-Джонз-Вуде, убедился путем
частных расспросов, что миссис Клеменс никуда не переехала, и условился о
кое-каких мелочах с супругом мадам Рюбель. К ночи я вернулся. По прошествии
пяти дней доктор из Лондона объявил, что наша восхитительная Мэриан вне
опасности, ей не нужны больше никакие лекарства, нужен только тщательный
уход. Вот когда наступила минута, которой я так долго ждал! Теперь уже
можно было обойтись без медицинской помощи, и я сделал первый ход в игре,
поссорившись с доктором. Он был одним из многочисленных свидетелей, от
которых необходимо было избавиться. Оживленный спор между нами - Персиваль
заранее был мною предупрежден и отказался вмешиваться - привел к желаемым
результатам. Я обрушился на этого жалкого человека непреодолимой лавиной
благородного гнева и одним махом вымел его из Блекуотер-Парка.
Затем следовало избавиться от слуг. Я снова дал соотв