Ольга Воробьёва
  отрывок из романа

 Глава I

Утро не предвещало Максиму ничего хорошего. Во-первых, проспал, а до отхода поезда оставалось ровно один час двадцать минут, во-вторых, с вечера не собрал вещи.
– А всему виной Светка. Затесалась ещё пополудни, а потом еле-еле вытолкал в два часа ночи. Хоть бы девчонка, как девчонка, а то ни то, ни сё, правда, в постели «ас». Но это её работа. А куда бабе деваться? Ребёнок на руках, работы нет – шахту закрыли. Вот и приходится торговать по подворотням своим телом, чтобы заработать на кусок хлеба да кое-как задницу прикрыть. Взял бы с собой в Москву на заработки, так ей ребёнка некуда деть, – думал Максим, собирая наспех одежду, документы, запихивая в рот остаток ужина.
Кажется, всё готово. Выключив свет, постоял ещё немного в тёмном коридоре и, пожелав самому себе зелёной дороги, направился к выходу, но вдруг вспомнил:
– Адрес Игоря забыл. Златоглавая большая. Где его искать?
И принялся искать то, что так надёжно лежало в нагрудном кармашке рубашки. Не найдя искомого, всё же решительно двинулся навстречу неизвестному.
– А вдруг повезёт, найду хорошо оплачиваемую работу, появятся деньги, а потом, глядишь, и подфортунит: женюсь на какой-то вдовушке – тут тебе и прописка, и гражданство. А тогда уже можно найти и девушку своей мечты. Была бы в родном городе работа, никуда бы не уехал, – думал Максим, шагая к остановке, но, увидев хвост автобуса, выругался:
– Мать твою…! Что делать? Один выход: попутка.
Останавливая мчавшиеся машины, Максим пританцовывал, с горечью посматривая на давно потерявшие всякий вид туфли. Наконец-то остановился красный «Жигулёнок».
– Батя, подкинь к железнодорожному вокзалу.
– Садись. Мне хоть и не в ту сторону, но чего ж хороших людей не подвезти. Лишний рубль не помешает.
– Да не обижу, батя.
– Видать богато живёшь?
– Да богаче некуда, коль убегаю из хренового Донбасса.
– Да, жизнь сейчас в этих краях «бекова…», – с тоской в голосе проговорил мужик.
– Батя, поднажми, опаздываю. До отхода поезда ровно тридцать две минуты. Не успею – капец. Новый билет не за кой хрен будет купить. Снова придётся год терриконы рыть, металл доставать.
– Жму, сынок, жму.
Доехав до вокзала, на ходу заплатив десятку, Максим побежал к поезду.
– Сынок, погодь, много это. Вижу, давно не работал. По туфлям вижу твоим. Негоже в твои-то годы в таких-то туфлях щеголять.
Но Максиму было не до сдачи. Он бежал навстречу новой жизни, сытной, богатой, денежной, он бежал в неизвестность.
Вскочив на подножку уже отправляющегося поезда и сунув впопыхах билет проводнице, заулыбался:
– Успел, сестрёнка.
– Нашёл сестрёнку, да я тебе в матери гожусь.
И только теперь Максим рассмотрел, что перед ним стояла подвыпившая женщина лет за сорок пять, но красивая, пышнотелая, наглая. Она, казалось, поедала его взглядом карих глаз.
– Извините.
– Да чего уж там. Ступай в седьмой вагон. Скажи Зойке, чтобы дала тебе чистую постель. Понял, чистую.
– А что? Бывает и грязная?
– Не грязная, а использованная. У нас знаешь как бывает, побрызгаешь водичкой, посидишь, чтобы, так сказать, разгладить её, т. е. задницей выутюжить, и по второму заходу можно пускать, а то и по третьему.
– Вот не думал, что такое бывает.
– А всякое бывает, голубок. Приходи вечерком на чаёк. Не пожалеешь.
Добравшись до нужного вагона, Максим нашёл Зойку, лицо которой горело, как маков цвет, от лишней выпитой рюмочки. Подмигнув красавцу, Зойка потребовала билет, но, присвистнув, сказала заплетающимся языком:
– Ну и место у тебя, возле туалета. Не допущу, чтобы такая красота провонялась. Иди в моё купе, служебное.
– Да не хочу я в твоё служебное купе, мне, может, нравится запах туалета, – сообразив, на что намекает Зойка, отпарировал Максим.
– Ну, как знаешь! Ещё и выкобеливается. Мы тоже знаем себе цену. Не лыком шиты. Понял?
Разместившись на своей верхней полке, Максим улёгся, заранее решив, что постель брать не будет.
– Кому постель? Красавчик, постель брать будешь? – пропела Зойка.
– Нет.
– А что же так? Деньги решил сэкономить? Да ведь всё равно использованную постель дашь. Не хочу лишних насекомых набираться.
– Ты смотри, какой он всезнающий!
– Да и не знал бы, да вот мать из последнего вагона подсказала.
– Это Нюрка-то. Вот зараза. И на чай, небось, тебя зазывала? А? А ты сходи, она баба что надо, хоть и подтоптанная.
За их разговором наблюдало ещё пять пар глаз, любопытных, с омерзением смотревших на Зойку, печальных, видевших всякое, стыдливых, впервые встречающихся с наглостью.
– Эй, ты-то будешь брать постельное? – обратилась Зойка к девушке лет двадцати пяти.
– Нет, – стушевалась та.
– Ты уж извини, милочка, деньги-то у всех какие. Вот и я не буду, – сказала старушка, сидевшая на нижней полке.
– Так, матрасы и подушки не брать! А то знаю я вас. Нечего марать государственное-е-е имущество-о-о, – вдруг ни с того ни с сего надрывным, всхлипывающим голосом отрубила Зойка и, быстро смахнув слезу, побежала по проходу вагона.
– Что это с ней? – спросил недоумённо веснушчатый парень.
– Да это она хорохорилась для порядку. А, видать, душа-то у неё добрая, отзывчивая к чужому горю, нищете, – ответила старушка.
Гнетущая тишина воцарилась в купе. Максим заёрзал на полке, хотел было взять подушку под голову, но передумал – не хотелось нарываться на скандал. Подложив кулак под голову, улёгшись удобней, стал рассматривать попутчиков. Его взгляд остановился на девушке, сидевшей на нижней полке, напротив него. Он стал разглядывать её смуглое, курносое личико.
– Косметикой не пользуется, – подумал он про себя. – И не курит – пальчики не жёлтые.
Волосы спелого каштана, туго собраны в хвост. До чего же ему нравятся темноволосые девушки. Она стушевалась под пристальным взглядом красивого парня, легла на полку и, отвернувшись к стенке, предалась своим мыслям:

* * *

– Володька (как любила она называть за глаза своего бывшего мужа) нравился ей с детства, старше её был на семь лет. Каким-то богом считала она его. Парень был высокий, широкоплечий, с золотой фиксой и непокорным вихрем вьющихся каштановых волос. Он был идеалом девичьей мечты. Так как он соблазнил её, выскочила за него замуж в семнадцать лет. Володька в свои двадцать четыре года побывал в армии, затем в Сургуте. Да и, вообще, был мастером в любовных утехах. Как же нравилось ей лежать в его объятиях! Вдыхать аромат его тела, чувствовать его в себе. Через шесть месяцев после замужества родился Родька. Всё шло гладко, сладко, казалось, семейному счастью ничего не могло помешать. Рос малыш, любовались, радовались его первому зубику, первому слову, неуверенным шажкам. Но, видать, наскучила Володьке семейная идиллия, уговорил он её, Елену, отпустить его на заработки в Сургут.
– Заработаю денег, куплю там квартиру и вас с Родькой заберу, – уговаривал, словно убаюкивал, он.
Согласилась. Кто же не согласится, если шахты закрыты, работы нет, а случайными заработками сильно здорово не проживёшь. Отпустила. Уехал Володька. Не плакала – боялась ненароком обидеть. Письма писал нежные, но денег не высылал – копил на квартиру. Через год явился. Весь из себя, одет по последней моде, красивый, пышущий здоровьем. Всего один раз взял Родьку на руки, подбросил вверх, но малыш, не привыкший к такому обращению, заплакал. Володька скривился:
– Растишь девчонку, а не мужика.
После этого Родька обходил его стороной, искоса посматривая на папашу, а Володька вообще не замечал сынишку, иногда, правда, кривился, когда тот садился на горшок, а потом сгибался и просил подтереть ему попу. Чтобы избежать лишней неприязни отца к сыну, Елена бросала всё, хватала Родьку в охапку, подмывала и уносила с Володькиных глаз. Боялась спросить, почему он стал таким им чужим. Уже не чувствовала в нём прежнего пылкого мужа, казалось, да это и было так на самом деле, отбывал он свои мужские обязанности. После этих минут ей хотелось не то что плакать, а рыдать. Но терпела. Через два месяца её муж засобирался «домой», в Сургут. Стал поговаривать о разводе, о фиктивном браке в Сургуте. Мол, прописки так не дают, следовательно, гражданства не дадут. Поверила. За пять дней её муженёк оформил развод и довольный, не скрывая своего счастья, которое, казалось, выплёскивало из него, сказал:
– Вот и всё. Не печалься, дорогая, через год приеду, заберу вас с собой. Ты не думай ничего плохого. Денег я вам высылать не буду, а буду копить на квартиру. Как-то проживёте. Вот мамаша моя с тобой остаётся, она в обиду вас с Родькой никому не даст. Правда, мам!
– Оно-то так, – ответила свекровь, – да не нравится мне, что ты от семьи скачешь, милый. Хоть ты и мой родной сын, но чувствует моё материнское сердце, что неспроста ты всё это затеял. Я тебя не бросала, когда отца убило на шахте, а вырастила, подняла на ноги. Не хуже других одевала, обувала.
– Заныла, старая. С вас не убудет. Куда я денусь? Приеду через год и заберу вас всех в маленькие «эмираты» (так он называл Сургут).
– Дай-то, Бог, чтобы твои слова были правдивыми, – думала Елена, утирая горькие слёзы.
Уехал Володька, оставив документы о разводе, Родьку и свою мать. Правда, перед уходом положил на стол сто тридцать две гривны, сказав при этом:
– Купи матери пуховый платок, а то просвету не даёт, совсем заела.
Пусто стало у Елены на душе, горько, обидно. За душой ни копейки. Что делать? На работе сократили два года назад. В «мёртвом» городе попробуй найти работу. Поначалу мыла подъезды в домах, но в последнее время стало некому нанимать, если учесть, что в шестиэтажном доме проживает всего две семьи на весь первый подъезд, а остальные жильцы, забив квартиры, уехали в Россию на заработки. Сынишке уже шесть лет. Его надо собирать в школу. От папаши уже три года ни слуху ни духу. Целую зиму малыш сидел в квартире – не было у него ни зимнего пальто, ни обуви. Перебивались на скудную пенсию свекрови. Поговорив с матерью, решилась поехать на заработки в Москву. Едут же люди, находят работу. А что делать? Ходила в службу занятости, но никакой работы не подыскали. Предложили пойти работать на рынок к хозяину. Ходила. И что? Постояла месяца три, получила триста гривен. Что на них купишь? Хорошо хоть в «сэконд-хэнде» купила кое-что себе, свекрови, Родьке. Елена, забыв, что находится в вагоне, дала волю слезам. Как там Родька? Выдержит ли свекровь? Найдёт ли она в чужом городе работу?
Максим молча слушал всхлипывания красивой девушки, но утешить её он не имел права. Как же хотелось ему вытереть ей слёзы, прижать к груди, поцеловать! Но в чужую душу не влезешь. Да и зачем? Постепенно девушка успокаивалась, дыхание выравнивалось. Он понял: она спала. На верхней полке храпел веснушчатый парень.
Долго ворочался Максим. Наконец уснул под равномерное похрапывание и посапывание соседей.

* * *
– С добрым утром! – улыбаясь, сказал Максим, видя, что девушка проснулась. – Как вас зовут? Меня Максимом.
– С добрым утром, если оно на самом деле доброе. Меня зовут Елена. Который час?
– Восемь часов утра по-московскому времени.
– Долго же я спала. Дома просыпаюсь в шесть часов.
– А ещё дольше вчера плакали, думал: побегут потоки в купе, – стушевался Максим, поняв, что сболтнул лишнее.
– И совсем не смешно.
– А я и не смеюсь, у самого кошки скребут на душе. Как-никак бросил своё родное место, где родился, вырос, откуда в армию призвали. Отслужив, возвратился домой, но, увидев полнейшую разруху, теперь убегаю от безысходности. И куда? В неизвестность.
– Как! И вы едете на заработки? – вырвалось у неё.
– А кто сейчас не едет? Вы пройдите по всему составу, и каждый второй – «челнок» или «заробитчанин». Знаете, когда я после демобилизации приехал домой, родители накрыли праздничный стол, у меня защемило сердце, когда увидел постный борщ, свеклу, тыкву, а в центре стола тоненькими ломтиками красовалась нарезанная селёдка, щедро заправленная луком.
– Скажите, Лена, вы замужем?
– Да какое вам дело? Чего же вы лезете мне в душу? – крикнула она, вытирая набежавшие слёзы. Схватив свитерок, выбежала в тамбур.
Чего прицепился к девушке? – не выдержала старушка, сидевшая на нижней полке. – Ей, бедняге, небось, самой не до себя.
Максим закрыл глаза, ещё раз прокрутил в памяти сон, приснившийся ночью. Видел он батю, живого, в шахтёрках. А он, Максим, – маленький. Отец взял его на руки, подбросил вверх и засмеялся: «Сынок, сегодня подняли на-гора миллион тонн! Раньше срока выполнили план годовой!»
У Максима перехватило дыхание. Но вихрь вырвал его из отцовских объятий и унёс ввысь. Он, наверное, кричал во сне, потому что веснушчатый парень растолкал его. После этого Максим так и не уснул. Вспомнил, как два года назад похоронил отца, а через две недели отошла в мир иной и мать – не выдержало, видать, сердце. Теперь он остался, как перст, один на всём белом свете.
Машинально проведя рукой по груди, он нащупал в кармашке рубашки бумажку и достал её. Это был адрес Игоря. Мысленно подумал: "Вот балда! Забыл, что положил в кармашек, чтобы не потерять”. Успокоившись, решил выйти в тамбур покурить. Спрыгнув с полки, искоса посмотрев на вошедшую Елену, сказал:
– Пойдём, красавица, покурим.
– Не злоупотребляю этим зельем.
– А я вот травлю и душу, и нутро.
В тамбуре стоял табачный дым.
– Можно «Примадонну» не доставать, сделать несколько глубоких вдохов и, считай, накурился, – сказал стоящим в тамбуре Максим.
– Хочешь на халяву?
– А что же так бедно? Такому красавчику надо бы и дороже соску в рот, – оскалилась разукрашенная деваха.
– Не заработал на дорогие.
– Да с такой мордашкой бабы сами в карман покладут.
– И в рот засунут, – захихикала другая девица, оценивающим взглядом рассматривая его с ног до головы.
Максим не любил наглости и похабщины. Круто развернувшись, ушёл в купе.
– Он, видать, ещё девственник, – не унималась разукрашенная девица.
Желудок Максима сводило от голода. Хотелось есть, курить. А тут ещё старушка, разложив на столике съестное, дружелюбно приглашала к трапезе. Вмиг все зашуршали пакетами, бумагой. Он, естественно, достал и свой бутерброд. Лена робко положила на стол картошку в кожуре и солёные огурчики. Максим потянулся первым за картошкой и огурчиком.
– Мой батя говорил, что лучше нет еды, как картошка с солёным огурцом и салом. Вот бы ещё и сальца.
– Есть и сальцо, – заулыбался веснушчатый парень, доставая свой пакет и разлаживая сало с прослойкой мяса.
Картофель с огурцами вмиг оказались в руках попутчиков, и Лена, уже не стыдясь, протянула руку за бутербродом Максима. В считанные минуты всё, что было на столике, оказалось в нужном месте и усиленно перерабатывалось желудочным соком.
– А теперь я всех угощу чаем, – предложил Максим. – Лена, пойдём со мной, поможешь нести стаканы.
– А, красавчик явился! – пропела Зойка. – За чем хорошим пожаловал?
– Чайку шесть стаканов, пожалуйста. Да с двойным сахарком. Стаканы ополосни получше.
– Вишь, какой культурный.
– Культурный, некультурный, а вирус гриппа боюсь подцепить.
И уже через пару минут они с Леной несли горячий чай.
– Люблю в поезде пить чай, – призналась Лена.
– Люди, скоро в Москву приедем, а ещё не познакомились. Что этого юношу зовут Максимом, а девушку – Леной, мы знаем, – пробасил коренастый мужчина, занимающий нижнюю боковую полку. – Я, например, Иван Савельевич.
– Марфа Авдотьевна, – сказала старушка.
– Кузьма, – пробасил веснушчатый.
– А я – Юленька.
И здесь все увидели на верхней боковой полке совсем детское личико.
– Это моя внученька, – добродушно заулыбался Иван Савельевич. – Вот ездили с ней в гости на Донбасс. Я там родился, жил. Но пошёл служить в армию и остался в Москве. Женился, детишки пошли, а там и внуки. Жизнь идёт своим чередом, но тянет на родину. Побывал вот в родном посёлке. Хотя и горько на душе от всего увиденного, но успо- коился. Друзей увидел, проведал на кладбище родителей.
– И свою первую любовь увидел, – засмеялась Юленька. – Даже песню всё время напевал, знаете, вот…, ага, вспомнила: «Давно не бывал я в Донбассе…»
– Да, первую любовь тяжеловато забывать и, что характерно, вспоминаешь о ней всегда с нежностью, – сказал Иван Савельевич.
– Молодость на то и дана, чтобы влюбляться, целоваться, – поддакнула Марфа Авдотьевна. – Я вот как посчитаю, сколько у меня кавалеров было. Хоть пруд пруди. Целоваться любила, но больше ни к чему не подпускала. Берегла для своего Ивана Ивановича.
– Видать, хорош был дед? – улыбнулся Максим.
– Всем дедам дед! Тогда это был красавец. Не скажу, что высок был, а так, среднего росту-то, но коренастый, двужильный, в самом соку. С высокого что? Будет маяться перед глазами, как антенна. Что на него авоськи вешать, что ли? А как же я его любила!.. Бывало, иду мимо ейного дома, а на заборе сидит кот, а мне и кот люб и мил. Я схвачу кота и ну выцеловывать его, а он, тварь, понимает, что ласку к нему питаю, знай, мурлычет, мурлычет. А Иван мой раз увидел эту кумедию да как пробасит из-за забора таким грубым голосом:
– Меня лучше бы так целовала.
Как мне тогда стыдно стало. А он перемахнул через забор, взял меня за руку и говорит:
– Марфуш, хватит нам от людей прятаться, выходи-ка за меня замуж. Вот так. Прожили мы с ним в любви да согласии сорок два года. А три года назад схоронила его родимого, еду теперь к сыну, в Подмосковье живёт. Может к себе позовёт, скучно одной жить, страшно.
– Квартира у вас, Авдотьевна, или свой дом? – спросила Лена.
– Свой, миленькая.
– На кого же оставили? Разворуют, пока гостить будете.
А там нечего уже брать. Три раза соседский наркоман был ночью у меня. Залезет в окно-то, а я сижу ни жива ни мертва. Всё выспрашивал окаянный, где деньги прячу. А какие сейчас у пенсионера деньги? Пенсии хватает на хлебушек, молочко, вермишельки купишь, мукички да маргаринчика. Я ведь сорок три года проработала на шахте, поначалу в лаве, потом машинистом подъёма, а как пошла на пенсию, – в бане. Да вот не оценило мой труд правительство. Что ж, мы родились в нищете, видать и помрём в нищете. Но тогда война была, разруха, а жизнь с каждым днём краше становилась. Люди последнее время, я имею ввиду до этой долбаной перестройки, зажиточно стали жить. Видать, кому-то не понравилось, что все рабочие да крестьяне надели красивую одежду, золото. Вот теперь, как говорил один из наших политиков: «что маемо, то маемо». Он-то имеет «хатынку» где-то там за границей, а бедный люд по миру с сумой пустили.
В последнем купе на время воцарилась тишина. Иван Савельевич первым нарушил её:
– Авдотьевна, посадили наркомана, что вас обворовал?
– Его-то посадили, да только не за мои чашки, ложки. Где-то по-крупному влез. Сидит охламон чёртов.
– А вы не заявляли в милицию?
– Побоялась. Сама ведь живу. Да и он, супостат, пригрозил: «Только пикнешь – придушу». Вот и молчала. Теперь еду к сыну. Он у меня единственный. Правда, невестка в наших краях никогда не бывала, и я её ни разу не видела, внуков тоже не видела.
– А что же так, бабуля? Сын-то приезжал?
– Да изредка наведывался. У них ведь свои заботы: то работа, то отдых на море. Откажут в приюте-то, может, пристроюсь деток кому нянчить. А нет – возвращусь домой да попрошу начальство оформить меня в дом престарелых. Беда вот одна – на обратный путь денег нет.
Не выдержав исповеди Марфы Авдотьевны, Иван Савельевич молча вырвал из записной книжки листочек и принялся что-то быстро-быстро писать, потом протянул его Авдотьевне:
– Вот адрес мой и телефон, мамаша. Не примет сын – приезжайте ко мне. Будете жить у меня. Нечего по домам престарелых скитаться. Родители мои умерли – будете мне за мать, – сказал Савельевич и почему-то поспешно вышел в тамбур. Все приумолкли. За ним выскочила и Лена.
– А ты-то, дочка, чего плакала полночи? Небось, милый разлюбил?
– Да вроде того. Только давно разлюбил. И не меня одну, а и сына, и мать. Три года ни слуху о нём ни духу.
– К нему, небось, едешь?
– Нет, на заработки.
– А как же вот так сорвалась?
– Деться некуда. Раньше работала на шахте в ламповой, да шахту за- крыли. Сидим с сыном на шее свекрови-старушки. Женщина она добрая, понимающая. Мои родители погибли в автокатастрофе четыре года назад.
– Знакомые хоть есть в Москве?
– Землячка там, на рынке торгует. Сначала остановлюсь у неё, а там видно будет. Мне бы до середины августа поработать, а потом домой уеду, сына надо в школу одеть.
– Ты только, детка, смотри, чтобы не попала к нехорошим людям. Дам тебе свой адрес и номер телефона. Случай чего, так ты звони, заезжай. А нет – поехали прямиком ко мне, вместе найдём работу. А?
– Нет, как-то сама справлюсь, но обещаю: позвоню.
– Я сам не узнал Донбасса. Столько увидел «мёртвых» городов, посёлков!
– Шахты ведь закрыли. Сейчас наши мужики копаются в терриконах, тонны породы за день переворачивают, чтобы добыть килограмм металла. Надо ведь как-то семьи держать. Дети есть хотят.
– В посёлке, где я был, шахту не закрыли, но свояк мой говорил, что приезжали из Киева высокопоставленные мужи. Всех шахтёров убрали с глаз долой. Провели в столовую их, цены выставили смехотворные. Пирожок с капустой шесть копеек, а на самом деле он стоит больше двух гривен. Посмотрел высокопоставленный и говорит: «Да вы живёте при коммунизме! Чего же касками стучите?» Поговаривают, что с молотка шахта пойдёт, если приехали из Киева. Вот какое вредительство. Сталина надо поднять из гроба и без суда и следствия ставить к стенке вредителей государства.
За разговором не заметили, что к ним присоединились веснушчатый Кузьма и Максим. Ребята стояли, понурив головы.
– Отец, кому охота покидать насиженное место и ехать туда, где тебя никто не ждёт. Приедешь назад – квартиру отберут за неуплату. А никто не подумал, чем платить, – вмешался в разговор Максим.
– Что-то я продрогла. Пойду в купе, – сказала Лена и ушла.
– Я вот уже третий год работаю на строительстве, – пробасил Кузьма.
– На хозяина или как?
– На хозяина.
– Получается?
– Да как сказать. Один честный человек попадётся, а другой ни гроша не заплатит да ещё и в ментовку сдаст, где поотбивают всё на свете. А куда денешься? Дома жена, детишки. А это, наверное, пойду к жмурикам работать. Говорят: на кладбище хорошо зарабатывают. Я семь месяцев работаю, пять месяцев дома. Вот конец марта – надо ехать, место забивать.
– Слушай, а можно и я с тобой, – напросился Максим.
– Пожалуйста, мне что, жаль твоих рук да ног. Только вот сомневаюсь я, чтобы ты семь месяцев со жмуриками общался. С такой физиономией только на подиум, а ты – к жмурикам.
– Так договорились?
– Договорились.
– Давай и Елену с собой возьмём?
– Там девушек не берут.
Савельевич, слушая разговор молодых людей, в душе ругал правительство:
– До чего же довели людей!? А ведь не может до бесконечности вот всё это так продолжаться. Должен же быть какой-то выход. Через два часа, ребята, Москва. Пошли собираться.
Все трое вернулись в купе.
– А где Юленька? – всполошился Иван Савельевич.
– Пошла записывать новые песни, частушки.
Иван Савельевич пошёл проверить, на месте ли его внучка. Да и сам задержался.
– Ты вот что, Лена, в Москве старайся меньше ментам на глаза попадаться. Ты видная, даже красивая, а они, сволочи, красивых девчат любят. Заметила и обойди сторонкой. А если остановят, называй любую фамилию, любой адрес. Мол, забыла паспорт дома. Он с Савельичем договорись, запиши адрес, номер телефона и фамилию Юленьки. Говори, что москвичка. Они и отстанут, а то кутузки тебе не миновать. А там с красивыми больно не цацкаются. Сама кумекай, к чему я веду. Поняла, да? – учил Кузьма.
– Поняла.
– В метро не спускайся, я тебя посажу на нужный автобус и поедешь к подружке. А там она тебе растолкует, что и к чему.
Пришли Юленька с Савельичем.
– Ой, какие я частушки переписала! У нас в школе есть кружок художественной самодеятельности. Так я их там спою.
– Подъём! Уже и Москва не за горами, – скомандовал Иван Савельевич.
– Иван Савельевич, а можно взять у вас ваши реквизиты, – спросила Елена, – а то ведь Кузьма совсем меня напугал.
– А чего ж нельзя. Можно.
Он принялся что-то объяснять ей, наконец, на бумаге записал адрес и с улыбкой протянул девушке.
– Вас будут встречать, Авдотьевна? – спросил он.
– Должны. Я телеграмму давала.
– Авдотьевна, спойте на прощание, – попросила Юленька.
– Вот соберу сумки и спою.
Авдотьевна укладывала вещи, что-то бормоча, улыбалась. Наконец села, сложив на груди руки.
– А спою я вам «По Дону гуляет казак молодой».
И запела. Казалось, в эту песню она вкладывала душу. Её изрезанное морщинами лицо преобразилось: помолодело, разгладилось, порозовело, глаза заискрились. Закончив петь, Авдотьевна обратилась к слушателям:
– В молодости-то я первой певуньей в посёлке была. Ни одна свадьба, ни одни проводы в армию не обходились без меня. А теперь вот и голос не тот, да и я не та. А вот Бог смерти не даёт, всё живу.
– Подъезжаем, родимые, к Павелецкому вокзалу, – засуетился Савельевич. – Не спешите собираться. Мы в последнем купе – нам последним и выходить.
Все согласились и устремили взгляды в окно.



Глава II

Москва встретила приезжих моросящим дождиком. Неуютно, сыро, зябко. Встречающие с раскрытыми зонтиками поджидали родных, знакомых, друзей. Кто с восторгом, кто с радостью, кто с недоумением, кто с раздражением. Всё это было написано у каждого на лице.
Первым по вагону продвигался Иван Савельевич, давая напутствие Юленьке относительно сумок, которые нельзя оставлять без присмотра. За ним гуськом выстроились Кузьма, Максим, Леночка и Марфа Авдотьевна.
Спрыгнув первым, Иван Савельевич принялся принимать сумки остальных.
– Ну и добрая же ты душа, – не выдержала Зойка. – С таким мужиком и в тундре не пропадёшь.
– Не перехвали моего мужа, – послышалось сзади.
Обернувшись, все увидели невысокую, но довольно таки симпатичную женщину, приходившуюся, как все уже услышали, женой Савельевичу. Приняв от Авдотьевны последний чемоданчик и ссадив старушку, он расцеловал жену:
– Я же звонил тебе, чтобы не встречала. Зачем зря беспокоиться. Мы ведь не маленькие – сами дорогу домой найдём. Это моя Анастасия Андреевна, – представил Савельевич свою половину.
В эту минуту раздался недовольный голос мужчины, стоявшего в стороне:
– Мама, это и все вещи? Могла бы что-то и поприличней одеть. Как-никак ехала в гости, в Москву.
Все оглянулись и стали невольными зрителями сцены встречи сына с Авдотьевной. На что языкатая Зойка и та не нашлась, что сказать. Она, удивлённо подняв глаза, возмущённо передёргивала уголками губ, шумно вдыхая воздух, с нескрываемой неприязнью смотрела на прилично одетого мужчину.
Авдотьевна стушевалась:
– Дак, сынок, это у меня и есть что ни лучшая одёжка, праздничная, я в ней в церковь хожу.
– Оно и видно. Довольно балаган устраивать, пошли.
Он зашагал по перрону, а Авдотьевна, поблагодарив спутников, взяла чемоданчик и засеменила за ним, часто оглядываясь и махая свободной рукой.
Тут Зойка не выдержала, побежала вслед, выхватила у старушки чемоданчик и сунула его в руки сыночка.
– Козёл, – еле слышно прошептала она и побежала назад, на ходу вытирая слезы.
Первым нарушил молчание Кузьма:
– Спасибо, Савельевич, спасибо, Зоя, за приятную дорогу. Максим, давай посадим Елену на нужный автобус и поедем к жмурикам. А лучше всего давай отвезём её к подруге, вдруг и её встретят вот так же, как Авдотьевну. Тогда заберём с собой. А что? Будет есть нам варить, стирать.
Все направились к вокзалу. У входа Савельевич пожал всем руки и, довольный, счастливый, отправился с женой и внучкой в метро. Молодые люди, посоветовавшись ещё раз, решили тоже добраться до Речного вокзала метро, а там пересесть на автобус. Всю дорогу ехали молча, каждый думал о встрече сына с матерью и по выражению лица осуждал сына, жалел старушку. На Речном вокзале вышли. И тут Лену осенило:
– Ребята, так Света работает здесь, на Речном вокзале, на рыночке. Она писала, что рынок небольшой. Давайте походим по рядам, может и повезёт, найдём её.
Максим заулыбался:
– Будем иголку в стоге сена искать.
Но Кузьма согласился. И все втроём стали передвигаться от палатки к палатке. Не прошло и пятнадцати минут, как Елена радостно вскрикнула:
– Светик, а вот и я!
Светлана, довольно симпатичная девушка, широко заулыбалась и выбежала из палатки, чтобы поприветствовать подругу:
– Молодец, решилась всё-таки. А на кого Родьку оставила?
– На свекровь.
– А тот козёл не объявился?
– Нет, – вздохнула Елена.
– Вот сукач, быдло вонючее. А это что у тебя за охрана?
– Да вот ребята-попутчики решили доставить меня к пункту назначения, побоялись, чтобы я не затерялась.
– Ой, смотри, а то ещё Радомира сделают и ищи их, свищи. Один уже клялся в любви, да оставил и мать свою, и сына тебе да укатил в свои «эмираты». Я вот не верю никому в этой жизни. И надеюсь только на себя. Правда, красавчик, – обратилась она к Максиму. – Перед таким не устоишь. А вы, ребята, тоже ищете работу? Хозяин мой предпочитает, правда, девушек.
– Да нет, мы уже определились, куда пойти, – ответил Кузьма. – Лена, будем знать, где тебя искать. Ну, мы пошли, девочки.
– Спасибо, ребята, – вдруг забеспокоилась Лена. – Приходите в свободное время вот сюда, чтобы свидеться.
– Обязательно придём, – расцвёл в улыбке Максим.
Ребята ушли, а Светлана принялась на ходу объяснять, как вести себя с хозяином, который должен вот-вот подъехать. Елена присела возле палатки и скучным взглядом смотрела на прохожих, снующих взад и вперёд.
– Есть хочешь? Возьми вот триста рублей и пройдись по продуктовому рынку, купи чего-нибудь вкусненького. Небось, давно не ела деликатесов.
– Да это же много.
– Сдачу себе заберёшь. На тебе ещё тысячу рублей на карманные расходы. Заработаешь – отдашь.
Елена пошла бродить по рынку, на ходу покупая колбасу, бананы, ветчину, пирожное (этих продуктов она не ела уже года три). Скупившись, прибежала к Светлане и дала ей полный отчёт, а та, посмотрев краем глаза на продукты, сказала:
– А отварной картошечки почему не купила?
– Сейчас, я мигом.
Она как-то не сообразила, что людям может хотеться картошки, так как её домашнее меню составляла картошка и каша без масла.
Купив картошки, Елена быстро направилась к Светлане, но дорогу ей преградил здоровенный детина в милицейской форме:
– Ваши документы, девушка.
– Они у меня в сумочке остались, у подружки. Пойдёмте, здесь всего двадцать шагов.
Он неотступно шёл за ней и возвышался, как гора над бедным мышонком. Светлана, издали увидев конвой, пошла навстречу и сунула в руку менту пятьдесят рублей. Тот, оскалившись, пошёл дальше «наводить порядок».
– Зачем ты ему дала деньги? У меня ведь в сумке паспорт лежит.
– Какой? Украинский? Кому он здесь нужен? Ну, забрал бы тебя в участок, пустил бы по кругу и поехала бы ты домой с триппером или сифилисом. Вот так-то, дорогая. Меня сейчас не трогают, так как хозяина побаиваются, а я через всё это раньше прошла. Вот такой же дурой приехала, воспринимая всё в розовом цвете. Заруби себе одно: остановит мент – сразу в руку сунь пятьдесят рублей.
Вобрав голову в плечи, Елена с ужасом смотрела вокруг.
– Ну, хватит тебе хохлиться. Давай есть, а то и картошечка остынет, – скомандовала Светлана. – Рассказывай, как там у нас.
– А как? Город пустеет – люди разъезжаются, кто в Москву, кто в Сибирь. Отопления централизованного нет. На этажах, представляешь, поставили буржуйки, а кто побогаче – печки, камины сложили. Работы никакой в городе, так как шахты в округе позакрывали. Мужики, чтобы прокормить хоть кое-как семью, роют терриконы, собирая металл, уголь. У каждого своя территория. И попробуй залезь на чужую – убьют.
– А как же ты жила?
– Так и жила. Свекровь получает скудную пенсию. Вот мы и кантовались кое-как.
– Да, несладко видать у нас там. Ты знаешь, Лен, вот пройдись по рынку и в каждой палатке продавец с Украины. Это ведь дешёвая рабочая сила. А вот и хозяин идёт. Ты улыбайся ему, улыбайся, ну, улыбайся же.
К палатке приближался рослый парень лет тридцати пяти. Широкоплечий шатен, с приятной, почти мальчишеской улыбкой, обнажив ряд белых зубов, без стеснения приблизился к Светлане и, щипнув её за грудь, произнёс:
– Что за красавица съёжилась?
– Да вот, Павел Андреевич, ищет работу.
– Украинка.
– Да.
– Хорошо. Как тебя зовут?
– Елена.
– Работу получишь, если будешь вести себя хорошо. Поняла, Елена Прекрасная. Как торговля, Светлана?
– Да сегодня бойкая торговля будто бы. Туристы вот наехали на теплоходах, поэтому выручка хорошая.
– Кассу подсчитала?
– Я мигом, Павел Андреевич.
– Ну, давай. Я пойду по другим точкам, а ты, красавица, посиди здесь. Я тебя пристрою домработницей. Двести долларов в месяц, жильё и питание бесплатно.
У Елены перехватило дыхание. Такие деньги предложил! Да она из кожи вон вылезет, чтобы угодить ему. Она закивала, боясь сказать: «Да».
Павел отошёл, а Светлана принялась считать выручку. Справившись, начала поучать Елену, как вести себя. Та слушала её, соглашалась, кивала головой, а сама думала:
– Интересно, какой у неё хозяин будет, а, возможно, хозяйка? Есть ли у них дети? Можно ли будет навещать Светлану?
– Да ты, я вижу, совсем меня не слушаешь. О чём думаешь?
– О будущей работе.
– Всё будет хорошо. Будешь дружить с хозяином – всё будет «окэй». Он на тебя, я вижу, глаз положил.
– Как это?
– Ты что? Девственница? Не понимаешь, что ли?
– Нет, я так не согласна.
– Тогда езжай назад, голодай и сиди в неотапливаемой квартире. Цыц, хозяин идёт. Не вздумай брыкаться. Поняла? – прошипела подруга.
Светка сдала выручку, расплылась в улыбке, подставив губы для поцелуя. Но Павел, искоса посматривая на Елену, не принял её вызова, а только буркнул:
– Идём, красавица.
Елена, нехотя, встала, взяла свой скарб и, сгорбившись, поплелась за хозяином. Тот шёл быстрее, не оглядываясь. Елене пришлось бежать, чтобы не отстать. Дойдя до серебристого «Мерседеса», открыл дверцу и пригласил Елену сесть. Она, потоптавшись, нерешительно села, аккуратно расправив юбку. Павел, немного подумав, возвратился почему-то назад и через двадцать минут явился, загруженный до зубов пакетами с продуктами.
– Вот теперь поехали, – сказал он, – а то дома хоть шаром покати. Есть хочешь?
– Нет. Мы со Светланой пообедали.
– Она баба хорошая, но малость назойливая. А, впрочем, в будний день сойдёт.
Елена машинально смотрела на мелькавшие дома. Перед глазами всё плыло. Пугала неизвестность. Но вот закончился город. Дорога свернула вправо, по обеим сторонам стеной стоял лес. Она съёжилась, собралась в комочек, приумолкла.
– Испугалась? – услышала она у себя под ухом. Не бойся, едем на дачу, там будешь и работать. Ничего с тобой не станется, если, конечно, будешь послушной и пай-девочкой.
Когда показался дачный посёлок, Лена немного успокоилась. Наконец подъехали к двухэтажному особняку, который был огорожен высоким забором. Открыв калитку, Павел пошёл вглубь ухоженного двора и, привязав пса, принялся отворять ворота. Загнав машину во двор, предложил Елене покинуть салон машины. Побаиваясь, она робко вышла, ступила на зелёный газон и стала в нерешительности, гадая, куда же ей идти. А, возможно, пока не поздно, побежать назад? Павел направился в дом, но, не услышав за собой шагов, оглянулся, улыбнувшись, промолвил:
– Не бойся, не съем, иди за мной. Это можно было бы сделать по дороге сюда, если бы хотел. Видать, ты ещё не избалована.
Отомкнув дверь, пригласил Елену войти. Взору предстала вполне объяснимая холостяцкая квартира: везде валялись вещи, обувь. Казалось, здесь никогда никто не убирал.
– Ты извини. У меня долго никто не убирал. Пойдём на кухню. Вот тебе продукты. Сваргань ужин на двоих. А я помоюсь да посмотрю телевизор.
Елена не могла себе представить, как в таком бедламе можно было что-то приготовить, но глазам страшно, а руки делают. Быстро заглянув в пакеты и освободив их, принялась чистить картофель.
– Приготовлю быстренько жаркое. И много, и сытно. Салат из капусты заправлю майонезом. Немного колбаски, сырку.
Поставив жаркое на плиту, принялась мыть посуду, потом вытерла пыль на окнах, на кухонном гарнитуре, вымыла пол. Кухня как-то преобразилась, засияла, запахло чисто вымытыми полами. А жаркое давало о себе знать. Пахло так, что сводило желудок. Лена быстро начала шинковать капусту. В это время дверь распахнулась, и вошёл Павел.
Слушай, от такого запаха не усидишь возле телевизора, – проговорил он, обводя глазами чистую кухню. – Когда же ты успела всё это выгрести? Видно, я не ошибся в тебе.
А она, раскрасневшаяся от жары, ещё больше зарделась от похвалы. И стояла перед ним, как Золушка на балу перед принцем, красивая, засмущавшаяся.
– Вот уже почти всё готово. Только салат приготовлю, на это уйдёт минут пять, не больше.
– Ну, давай, давай. Посмотрим, на что ты ещё способна.
Павел вышел, а она, радостная и счастливая, быстро сервировала уже чисто вымытый стол. Кажется, всё. Вот только цветов не хватает. Наконец решилась пригласить Павла к ужину:
– Пожалуйста, Павел Андреевич, ужин на двоих готов.
А сама стояла в нерешительности и гадала:
– Кого же он ещё пригласит? Неужели меня, но ведь я – домработница.
– Можно, Павел Андреевич, я посижу во дворе, пока вы поужинаете?
– Я располагал, что со мной будешь ужинать ты, Елена Прекрасная.
– Я?
– Конечно.
Он взял бутылку коньяка, обнял Елену за талию и повёл на кухню.
– Хозяйка ты, видно, отменная, а вот какая кухарка, сейчас скажу.
Разливая коньяк по рюмкам, он внимательно посматривал на неё, как бы оценивая её достоинства.
– Итак, за встречу.
Выпив, он накинулся на жаркое:
– Никогда не ел такой вкуснятины.
– Ну что вы? Побольше мяса свиного и жаркое будет бесподобным.
– Не скажи. Вот Светлана не умеет готовить, поэтому она в палатке парится. Давай ещё по одной.
– Мне только чуточку. Я никогда ещё не пила коньяк, – созналась Елена.
– Неужели? В каких же степях или лесах ты живёшь, красавица? Откуда ты, расскажи? Как такую красавицу отпустили из дому?
– Из Луганщины я. Вот отпустили.
И то ли от избытка чувств, то ли от коньяка, бушевавшего в голове, Елена вдруг рассказала ему о своей жизни, голодной, холодной, нищенской. У Павла пробежал мороз по спине.
– Нет, ты не должен обидеть её, она и так хлебнула горя, – решил он про себя.
– Ну, выпьем ещё по рюмашечке. Бог, как известно, троицу любит.
– Только мне половину.
– Хорошо.
Поглощая остатки ужина, Павел вдруг спросил:
– Что ты думаешь сейчас обо мне?
– В данный момент ничего. Я нанялась на работу. А что разоткровенничалась, так это от выпитого коньяка. Извините. Я постелю вам, Павел Андреевич. Где ваша спальня? А потом уберу на кухне. Завтра, я думаю, надо привести в порядок весь дом. Сегодня я не смогу. Я бы и сегодня всё убрала, но вы ведь предложили мне выпить, поэтому голова кругом идёт. Извините, я не могу сегодня. Покажите мне вашу спальню.
Павел вылил остаток коньяка из бутылки в рюмку и одним глотком проглотил его.
– Хорошо, Елена Прекрасная. Только ты ко мне близко не подходи, а то я за себя не ручаюсь. Уж больно ты хороша, целомудренная какая-то, хоть и сына имеешь. А что? Вот и возьму тебя в жёны. А? Как, согласна? Я тебя спрашиваю: согласна?
– Не знаю я. Это вы спьяну так говорите, а завтра будет всё по-другому.
– Нет, я баб за версту чую. Хорошая она или дурная, стервозная или добрая, блудливая или степенная. Вот ты не похожа на потаскушку, нет. Ты порядочная, добрая, но убитая горем, нищетой женщина. И не спеши ложиться под меня. А не то, поменяю своё мнение. Не люблю я, когда бабы ложатся под первого встречного, поняла? – бессвязно буровил Павел. – Пойдём, покажу тебе мою спальню. Но запомни одно: она будет скоро нашей.
И Елена повела пьяного Павла наверх, где, по его словам, находилась спальня. Комната была большая, изысканно обставлена. Широкая кровать вместила бы сразу три пары. Не раздеваясь, Павел рухнул на кровать и, кажется, уснул. Постояв немного, Елена принялась раздевать своего хозяина. С трудом управившись, прикрыла его одеялом и на цыпочках вышла из комнаты. Прикрыв дверь, тихонько спустилась вниз, постояла немного, подумала и принялась за работу. Помыла на кухне посуду.
– Хмель как будто бы прошла, – решила она. – Надо навести порядок в гостиной и в коридоре. А на завтра второй этаж ждёт.
Елена принялась хозяйничать. К полуночи всё было готово. Прикрывшись пледом, улеглась на диване в гостиной, подумав:
– Как бы не проспать завтра с завтраком? Во сколько же его разбудить? Разбужу я его в семь.
Уставшая, но довольная, Елена быстро уснула. Ровно в шесть она была уже на ногах (в это время она всегда вставала дома). Потянувшись, не сразу сообразила, где она, но постепенно картины вчерашнего дня возникли у неё перед глазами.
– Ой, скорее надо приготовить завтрак. Павел Андреевич будет весь день на работе. Значит надо приготовить горяченького супчика.
К семи утра у неё было всё готово. Только собралась будить своего хозяина, а он собственной персоной уже спускался по лестнице. Оглядев гостиную, не поверил своим глазам:
– Ты что же, не спала целую ночь? Как у Пушкина, помнишь: «… дом царевна обошла, всё порядком убрала…»
– Я выспалась и вам завтрак уже готов.
– Да ты что! Я мигом. Вот только спущу Рекса с цепи. Вчера забыл. Он, бедный, наверное, всю ночь проскулил. Пойдём, наверное, со мной. Я тебя познакомлю с ним. Возьми косточку из морозильной камеры.
Они вышли во двор. Большая овчарка недовольно посмотрела на Елену, но Павел назидательно проговорил:
– Свои. Прошу любить и жаловать. Лена, дай ему косточку.
Елена несмело поднесла собаке съестное, та долго нюхала её, потом кость и только после команды: «От неё можешь брать всё», – принялась обгладывать кость.
– А теперь погладь его, – предложил Павел, – не бойся, не укусит.
Лена с опаской протянула руку, но отдёрнула, так как кобель оскалился.
– Павел Андреевич, он же ест, сейчас любая собака не подпустит к себе.
– Рекс, ты понял, дружище, она – своя.
Пёс посмотрел умными глазами на Елену, бросил кость, подполз к ней и лизнул её ботиночек.
– Теперь смело подходи к нему и днём, и ночью. Пошли завтракать.
Зайдя в дом, Павел ещё раз похвали её за порядок и направился на кухню.
– Чем же здесь так вкусно пахнет? Супчиком. А как ты догадалась, что мне именно хотелось супа?
– Да вот я подумала, что вы целый день будете на работе без горяченького и решила сварить суп, а на второе у нас – овощное рагу.
– Давай попробуем твой супчик. Ух, как классно! С похмелья, самое, что ни есть, в точку. Слушай, вот ем, и, кажется, моя мамаша его сварила. Я ведь тоже «хохол», хотя родился и живу, к счастью, или, может быть, к несчастью, в Москве. Мои родители, Царство им Небесное, сами из Харьковской области. Есть там такое село Вишнёвое.
Павел как-то сник и больше, не сказав ни слова, доел еду, поставленную перед ним Еленой. Она не настаивала на разговоре о родителях, но знала: придёт время – сам расскажет. Что-то располагало её к нему.
– Обедать я не буду дома, а вот на ужин свари борща украинского, заправь обязательно салом, стуши картошечки и испеки домашних пирожков. Помянем родителей. Приготовь всё это на пятерых. Но если увидишь меня из окна с ребятами, спрячься наверху и без моего разрешения не выходи. Поняла?
– Да, поняла.
– Вот и умница. Не хочу я, чтобы мои друзья тебя видели. Тебя я замкну. Ты только не обижайся. Хорошо?
– Да. Мне и некогда будет разгуливать. Надо наверху убрать всё.
Павел уехал, а Лена принялась сначала за уборку. Быстренько навела порядок наверху и, оставшись довольна своей работой, спустилась на кухню. Поставив опару на пирожки, начистила картофель и решила сварить борщ.
– Часа два-три настоится – вкусней будет.
К семнадцати часам у неё уже было всё готово. Расставив на столе приборы и укутав в теплое картофельное пюре, она, ещё раз осмотрев кухню глазом хозяйки, заранее отправилась наверх поискать укромное потайное местечко. Остановившись на плательном шкафу, Елена подошла к окну и стала наблюдать за дорогой. Увидев знакомый «Мерседес», а за ним чёрный «Джип», Лена отошла от окна вглубь комнаты, подумав: «Ненароком кто тень увидит». И только когда все вошли в дом, она спряталась в шкаф, в котором заранее приготовила себе постель.
– Как вкусно пахнет борщом! – пробасил кто-то.
– Павел что-то скрывает от нас, – услышала она голос второго вошедшего.
– Ничего я не скрываю. Просто решил помянуть родителей, безвременно ушедших из мира сего, – ответил Павел. – Мойте руки и проходите на кухню. А я переоденусь и вмиг спущусь.
– Павел, не новую ли кралю ты завёл себе? – пробасил первый голос.
– Нет, нанял здесь одну старушку. Вот она ходит ко мне, убирает, готовит. Хозяйственная женщина такая.
Павел пошёл наверх, открыл дверь спальни и тихонько позвал:
– Лен, ты где?
Лена молчала.
– Пусть поищет, – подумала она.
Он позаглядывал под кровать, в туалет, затем – в рабочий кабинет, но нигде её так и не нашёл. А она навалила ещё на себя ворох белья и лежала, не шелохнувшись. Перед уходом он заглянул даже в плательный шкаф, но, ничего не заметив, почесал затылок и спустился на нижний этаж.
– Говорил, что пойдёшь переодеваться, а сам, в чём был, в том и пришёл, – пробасил первый голос.
– Да вот чистого ничего нет, – оправдывался Павел. – Надо всё в стирку сдавать.
– А ты старушку попроси, она и постирает, – съехидничал второй голос.
– Ладно, кончай балаган, пойдём на кухню, – отрубил Павел.
– Ну и ну, здесь, кажется, ждали гостей.
– Рассаживайтесь.
Павел принялся хозяйничать. Разлил по тарелкам борщ, налил по стакану водки, приговаривая:
– Давайте, ребята, помянем моих родителей, без времени ушедших из этой жизни. Обещаю: найду убийц и порешу, жестокую казнь устрою этим извергам.
Все выпили стоя и принялись молча есть борщ.
– Ух ты, украинский борщ-то. Помнится: Мария Федоровна, Царство ей Небесное, такой варила-то, – пробасил Сергей.
– Да, борщик отменный. Повариха постаралась.
Выпили по второй. Павел наложил в тарелку картофельное пюре, густо полив мясной подливой, поставил компот и на каждый стакан сверху поклал по пирожку.
– Да ты по всем правилам поминки устроил, – удивился Костя.
– На то они и родители, чтобы вспоминать о них, – серьёзно проговорил Павел.
Выпили по третьей. И тут, на удивление, Павел отрубил:
– Всё, хватит спиртного. Это поминки, а не гульбище. Всё, баста. После четвёртой ещё запоёте. Не обижайтесь только, но сегодня балагана не будет. Сами понимаете: день поминальный у меня.
Друзья молча поднялись, перекрестились и вышли из-за стола.
– Может помочь убрать? – предложил Пётр.
– Да нет. Сам уберу. Спасибо, что не отказали.
– Да что ты! Царство Небесное твоим родителям, пусть земля им будет пухом. А тебе, Павел, на здоровье.
– Доедете или у меня заночуете?
– А что, можно и у тебя подрыхнуть, – рассудил Пётр.
– Что-то развезло малость, а по городу тащиться в таком виде не подобает, – поддакнул Иван. – Вот только «Джип» давай загоним.
Павел не рад был, что друзья оставались на ночь, так как не знал, где сейчас прячется Елена. Вышли во двор с Сергеем и Иваном. Рекс злобно кинулся на Ивана. Павел всем нутром чувствовал, что не любит его пёс, а за что – не понимал.
– Ну, ну, свои, ляг.
Рекс отошёл, но не прекращал рычать.
– Я когда-то убью его. Ей Богу, убью. Звериная ты морда, – изрёк спьяну Иван и хотел было ударить пса ботинком, но Павел вовремя преградил путь к собаке.
– Ты что охренел, что ли? Да от тебя бифштекс сейчас будет.
Сергей с трудом оттащил Ивана, и они в обнимку пошли к «Джипу».
– Слушай, Иван, и вправду, почему тебя эта псина ненавидит, а?
– А чёрт его знает.
– Нет, Иван, всё же есть какая-то причина. Вот нас с Костей и Петром он принимает за своих, а ты, видать, напакостил когда-то.
Иван, злобно посмотрев на Сергея, внезапно поменял решение:
– Зови Петра и Костю, едем. Не хочу я здесь оставаться. Мертвецами здесь всё пропахло, кровью, гнилью.
– Что спьяну варнякаешь? Тебя человек угостил, а ты…! Мертвецами ему завоняло, – сказал Сергей и, подозрительно посмотрев на Ивана, пошёл звать Костю и Петра. Те уже развалились на диване в гостиной и храпели так, что стены содрогались.
– Да, – подумал Сергей, войдя в комнату, – добудиться их сейчас никак не получится. Пусть спят. Павел утром отвезёт в город.
Развернувшись, он вышел.
– Павел, мы с Иваном уезжаем, а ты завтра привези пораньше этих, – кивнул головой на дверь Сергей.
– Хорошо.
– Всё было здорово. Спокойной ночи, Павел.
– Давай.
– Я бы тоже заночевал у тебя, да вот Катеньку не предупредил, Волноваться будет, а лишние объяснения мне ни к чему. Хорошая она, добрая.
– Женился бы ты уже и не морочил девке голову. А то не поймёшь, на каких правах живёт она у тебя.
– Павел, но ведь у тебя кто-то тоже живёт на таких же правах, как у меня, а? Меня не проведёшь. Старушка есть приготовит, а вот так убрать в комнатах – не уберёт. Это присуще только молодым. Со вкусом убрано, с пониманием, с толком. Павел продолжал молчать. Не хотелось ему говорить о том, чего ещё и сам не решил. Да и боялся он за Елену – убийство родителей не давало ему покоя. А она понравилась ему с первого взгляда. Иван уже завёл «Джип» и нетерпеливо сигналил.
– Я пойду, – сказал Сергей, – а то ещё уедет. Пока.
– Желаю благополучно добраться.
Павел проводил Петра, постоял для порядка, пока машина скрылась из виду, загнал свой «Мерс» во двор и, закрыв на замок ворота, медленно пошёл к Рексу.
– Что, дружище, скрываешь от меня? Чем тебе не угодил Иван? Ведь знаешь же что-то, а сказать не можешь. Все эти четверо знали, что я провернул выгодное дельце, и все они знали, что я получил за это сто тысяч долларов. Только вот никто из них не знал, где я их на время спрятал. Только ты, дружище, верен мне и надёжно стережёшь мои деньги.
Тут Павел оглянулся:
– Не слышит ли кто его пьяной болтовни? Нет, тихо вокруг, пусто.
Рекс заскулил и принялся облизывать лицо Павла.
– Вот умница. Соскучился по ласке. Отпустить бы тебя на волю, побегал бы, но нельзя, сам знаешь, почему нельзя.
Тихо приоткрылась дверь. Павел вздрогнул. Хмель как рукой сняло. Он оглянулся. На пороге стояла Елена.
– Интересно, – подумал он, – слышала ли она мою пьяную болтовню? Наверное, нет.
– Павел Андреевич, я уберу на кухне? Ребята спят. Вот я и выбралась из своего убежища.
– Если не секрет, где ты пряталась?
– Этого я вам не скажу.
– Хорошо, убери, но не слишком громко стучи. Надо бы подумать только насчёт твоей постели на ночь. Спать будешь пока в моём кабинете наверху, а завтра посмотрим, куда определить тебя. Договорились.
– Как скажете.
Вместе с Еленой они на цыпочках вошли в дом, Павел закрыл дверь, думая сам про себя: «Надо бы заменить их на более прочные да на окна решётки поставить».
Он тихонько прошёл мимо спящих друзей и направился на кухню, где Елена уже позвякивала посудой. Усевшись удобней, Павел пристально наблюдал за ней.
– Прикидываешься покладистой, порядочной или на самом деле такая? Поживём, увидим. Рано делать выводы.
За несколько минут всё было сделано. Под пристальным взглядом Павла она не знала, куда себя девать, нервно теребила фартук, то и дело поправляла волосы, без того гладко зачёсанные назад.
– У меня всё готово, Павел Андреевич. Я пойду?
– Сядь, посиди со мной.
Она присела напротив Павла, поглаживая юбчонку на коленках.
– Тебе понравилось у меня?
– У вас, конечно, хорошо, но дома лучше.
– Так почему же дом свой бросила?
– Нужда заставила.
– Будешь умницей – ни в чём не будешь нуждаться. Пойдём, наверное, спать. Всё равно разговора не получится. День сегодня не такой. Пойдём.
Он взял её за талию, но почувствовал, как она напряглась.
– А ты не бойся, не съем. А если и предложу что, так не бесплатно.
– Павел Андреевич, я пойду. Вот только посмотрите, не проснулись ли ваши друзья?
– Да их и пушкой не разбудишь. Слышишь, как храпят. Иди смело.
Они вместе поднялись на второй этаж.
– Так я пойду в кабинет, – робко заикнулась Елена.
Павлу, естественно, хотелось затащить её в спальню и любить всю ночь напролёт, но что-то сдерживало его, хотя уже два месяца не было у него женщины. Светка порядком поднадоела. После смерти родителей он стал переборчивым. Раньше как-то не пропускал ни одной юбки. А теперь не хотелось вести в дом развязных девиц.
– Постой, возьми в плательном шкафу чистое бельё, если, конечно, оно там есть.
– Его там нет, я утром складывала вещи. Я и так пересплю. А завтра займусь генеральной стиркой.
– Ещё чего выдумала?! Постельное бельё я в прачечную сдаю. Приготовишь мне всё, и я отвезу.
– Хорошо.
Елена отправилась в кабинет, но вдруг вспомнила, что забыла спросить о завтраке и, приоткрыв дверь, столкнулась нос в нос с Павлом. Она опешила, но нашлась:
– Павел Андреевич, а как же завтра с завтраком? Ведь я не смогу выйти на кухню при ваших друзьях. Вы разогреете остатки ужина. Я всё поставила в холодильник. Вас завтра разбудить?
– Хорошо, Леночка. Я вот только возьму книжонку какую-нибудь. Давно не читал, а спать что-то не хочется. А будить меня не нужно – сам встану.
Павел прошёл в кабинет, взял первую попавшуюся книгу и быстро зашагал в спальню. Елена, закрыв за собою дверь, ещё долго стояла в темноте и смотрела в окно. Понравился ей её хозяин, что и говорить. Да ведь и Владимира она любила когда-то. Первое впечатление всегда обманчиво.
– А что если предложит мне постель? – вдруг мелькнуло у неё в голове. – Что гадать на кофейной гуще? Там посмотрим.
Её тело, не знавшее уже три года мужской ласки, иногда предательски ныло от желания. Приходилось иногда самой удовлетворять себя, представляя, как обнимает, целует и входит в её лоно естество Владимира. Это были ночи-пытки, после которых она весь день была разбитой, ни с кем не общалась и была похожа на выжатый лимон. Тонкая стенка перегородки не скрывала от неё естественного желания Павла – он вздыхал, иногда матерился, надрывно сопел. Но вскоре, по-видимому, уснул. Елена решила и себе подремать. Собралась уже отойти от окна, как вдруг увидела подъехавший «Джип». Она насторожилась. Из машины вышел человек, оглянулся и одним прыжком перемахнул через забор.
– Что же делать? Разбудить Павла, что ли?
Стука в дверь не последовало, но Рекс зашёлся злобным лаем. Елена бросилась в спальню. Рекс заскулил и затих.
– Павел Андреевич, проснитесь! Во дворе вор!
Павел быстро соскочил с постели, выхватив из-под подушки газовый пистолет. Он кубарем скатился с лестницы, на ходу закричав:
– Замкнись в кабинете и не высовывайся.
Включив свет и разбудив шумом ребят, он выскочил во двор.
Елена видела, как тень уже мелькнула под окном, и непрошеный ночной гость побежал к забору, перемахнув через него, скрылся в «Джипе». Машина рванулась с места. Павел долго возился с замком на калитке, но кого-то догнать, он и сам это понимал, не представлялось возможным.
– Неужели Иван? Сам или с Сергеем?
Павел вернулся назад. Рекс лежал в луже крови.
«Сначала, видать, прыснул из газового баллончика, а потом перерезал глотку. Только вот надеялся, что никто его не увидит. Вот, гад».
Наконец, в дверном проёме показались ребята. Увидев поникшую голову Павла и бездыханное тело Рекса, Костя закричал:
– Павел, за что ты его порешил?
– Это не я.
– А кто?
– Не знаю. Вот похоронить бы его надо. Хотя и собакой был, но лучшего друга я не знал. Собаке доверять можно, а вот человеку – нельзя. Теперь это уже ясно. Постарался, гад, последние следы замести, но…
Павел замолчал, так как не хотел лишних расспросов.
– Видать чужой. Подумал, что на даче никого нет, а тут – собака. Вот он и порешил её, – пытался что-то спьяну сообразить Пётр.
– Да, ну и дела-а-а, – эхом пронеслось из уст Кости. – Где рыть яму, Павел?
– Давай отвезём в лес. К утру надо убрать, чтобы соседи меньше знали.
Павел поднялся, тяжёлой поступью пошёл в дом, стащил с дивана плед, минут пять стоял, ещё о чём-то думая, а потом, махнув рукой, вышел. Завернув Рекса в плед, сказал:
– Понесли его, самому не поднять, сильно тяжёлый.
Подняли пса и понесли в машину. С трудом запихнули в багажник, постояли ещё немного.
– Не пойму никак, кому пришло в голову убить пса и зачем? – вслух соображал Пётр.
– Тому, кого не любил Рекс. А не любил он Ивана, – скоропалительно изрёк Костя. – Вот завтра его и надо прижать.
– Я вас попрошу, ребята, не трогайте Ивана. Пока… Усекли? – попросил Павел.
Втроём сели в машину и поехали в лес. Там зарыли собаку. Страшные картины пробегали перед глазами Павла относительно гибели родителей, но он ничего не мог доказать. Приехав на дачу, Павел принялся смывать кровь Рекса. Друзья собрались ему помочь, но он сказал:
– Я сам управлюсь. Отдохните лучше.
Справившись, все вошли в дом. Сон, как рукой сняло.
Не спала и Елена. Ей вдруг стало страшно.
– Сбежать ли завтра? А куда податься? Ни друзей, ни знакомых. Правда, Иван Савельевич где-то оставил телефон и адрес. Утро вечера мудренее, – решила она.
Взглянула на часы. Было три часа ночи. Усталость взяла своё, и она уснула. Проснулась от того, что кто-то тормошил её.
– Лена, вставай. Уже девять часов утра.
– Боже, я проспала. Извините, Павел Андреевич, как же это?
– Не мудрено. Наверное, под утро только уснула? Перепугалась? Я не вправе тебя задерживать. Ты можешь уехать от меня. Я даже помогу тебе устроиться на работу. Решай сама.
– Павел Андреевич, а я вам нужна?
– Да.
– Тогда я останусь. А ваши друзья ещё здесь?
– Я уже отвёз их в город. Хочу предупредить тебя, если заметишь кого-то подозрительного, кто без меня захочет проникнуть в дом, прячься. Пошли со мной, я покажу тебе потайную комнатку.
Он повёл её на кухню, подошёл к стенке, снял натюрморт, нажал на неприметный сучочек, и дверь открылась.
– Заходи. Сейчас включу свет.
Комната была небольшой.
– Закроешь как обыкновенную дверь, а откроешь нажатием вот этой кнопочки, – Павел указал на хитрый замочек. – Давай, потренируйся.
Елена несколько раз заходила и выходила из потайной комнатки. Наконец, повесив картину на место, села за кухонный стол.
– Вы завтракали?
– Нет.
– Тогда я мигом приготовлю.
Она принялась подогревать остатки ужина.
– Вы поедете на работу?
– Нет.
Накрыв на стол, Елена сказала:
– Садитесь, Павел Андреевич.
– Вчера тебе не удалось помянуть моих родителей. Давай сегодня с тобой помянем их.
– Царство им Небесное, пусть земля им будет пухом.
– Лена, ты, кажется, рассказывала, что твои родители погибли в автокатастрофе?
– Да.
– Помянем и их.
– А ваши родители тоже погибли?
– Да, их зарезали.
– Как?!
– А вот так, как сегодня ночью Рекса зарезали. Слышала, наверное.
– Да, я всё слышала, но не посмела спуститься.
– Умница.
– Нашли убийц?
– Нет.
– Павел Андреевич, так это, значит, были не воры?
– Не знаю.
– Если бы были воры, родители бы спрятались в потайной комнате. Это был, вероятно, свой человек…
– Я тоже так думаю. Ты вот что, Лена, Светлане никогда ни о чём не рассказывай. Не делись с ней секретами. Она баба будто бы и ничего, но я ей не доверяю. Хитрая она.
– Почему же мне вы доверились, Павел Андреевич?
– Не знаю. Вот ты чем-то напоминаешь мне мою покойную матушку, хотя и в дочери ей годишься. Не знаю я, почему я тебе доверяю. Не знаю, вот и всё. Чужая ты, а вот приглянулась мне. Поверил я тебе. И знаю тебя совсем несколько дней, но верю тебе. Понимаешь.
– Нет. Не понимаю.
– Я и сам не понимаю этого. И объяснить не могу. Впервые я поверил женщине. Давай всё же помянем и твоих родителей.
Павел налили себе рюмку, а Лене полрюмки. Выпив, принялись молча есть борщ. Павел, ничего не говоря, налил по второй, а затем по третьей. Не проронив ни слова, снова выпили. Молча встали из-за стола и, взявшись за руки, направились наверх, в спальню. Раскрыв двери, Павел взял Лену на руки и понёс на кровать.
– Но сейчас день, – с трудом промолвила она, теряя самообладание.
– Не всё ли равно. Так даже лучше, – хриплым голосом простонал он. – Пожалуйста, не говори «Нет!».
У Елены даже в мыслях не было отказать ему, и, со слабым вздохом побеждённого, она откинулась назад.
Павел неловко возился с её одеждой – руки у него дрожали. Не выдержав, он разорвал юбочку, стянул футболку, трусики и принялся наспех сбрасывать свою одежду.
– Почему, чёрт побери, на тебе ещё бюстгальтер? – рассерд