Юрий Цыганков-Серебряков(1938-2018)

 

Левка Казаков страдал от постоянного чувства голода. Целыми днями он был предоставлен самому себе, и все его мысли были направлены на то, чтобы где-нибудь что-нибудь поесть.
Мать Левки с раннего утра и до позднего вечера без выходных работала на железнодорожной станции. Дома она наскоро готовила скудный ужин и, устав-шая, валилась на жесткую железную кровать в холодную постель. А Левка еще долго шатался от одного двора к другому в поисках друзей и приключений.
Я был ближайшим его соседом, и Левка чаще всего приходил ко мне. Он де-лился со мной своими многочисленными планами и предложениями, надеясь на поддержку.
Однажды, когда мы учились во втором классе, Левка пришел с новой идеей, основательно овладевшей им.
– Давай уйдем в детдом, а?
– В детдом? – удивился я. – Зачем?
Левка запальчиво стал объяснять, что детдомовцев хорошо кормят, обувают, одевают и водят в школу.
– Ты матери сказал? – попытался я остудить его пыл. – Ты сказал, что в дет-дом уйти хочешь? Разве она тебя отпустит?
– Отпустит! –заверил меня Левка. – Отпустит! Ей без меня лучше будет!
– Тебя не возьмут в детдом. Не возьмут.
– Почему не возьмут? Возьмут. Я скажу, что у меня никого нет. И ты ска-жешь, что у меня и у тебя никого нет. Они все равно проверять не будут. Пойдем, а? – Левка свыкся с мыслью ухода в детский дом, вот только одному туда идти не хотелось, вдвоем бы с кем-нибудь. А так, одному, боязно.
Левкин отец не вернулся с войны. Похоронки не было, и в списках без вести пропавших он не значился. Матери было не до Левки. Проклятая, как она говори-ла, работа отбирала силы и здоровье. Заработка едва хватало, чтобы не сразу уме-реть с голоду.
Страшный послевоенный голод свирепствовал в поволжском городке. Не бы-ло такого двора, не было такой семьи, которые не ощутили бы на себе его жесто-кое присутствие.
Все чаще и чаще по нашей улице старая тощая коняга тянула летом телегу, зимой – сани с гробом. Покойника провожали полтора-два десятка родственни-ков. Ни слез, ни рыданий. Все уже выплакано, все сказано. Только тупость да от-чаяние, да ожидание следующей жертвы голода. А он, ненасытный, все пожирал и пожирал, как взрослых, так и детей.
Следующей была Зоя. Она жила напротив Славки Грачева, и они постоянно играли вместе. Мы еще беззлобно дразнили их «жених и невеста». Девочка умер-ла неожиданно для нас и потрясла всех мальчишек.
Славкина «невеста» в белом платьице лежала в небольшом гробу, стоявшем на табуретках в переднем углу комнаты. Над ее осиротевшей кроватью висела большая довоенная карта Советского Союза.
Вскоре после смерти Зои Грачевы навсегда уехали в Астрахань.
Левка, как и я, любил паровозы. Днями мы надолго уходили на вокзал встречать и провожать поезда. А еще нас забавляло, как на сортировочной горке вагоны катились сами по себе, как они, сталкиваясь друг с другом, продолжали катиться, или как, вздрогнув от сильного упругого удара, замирали на месте. С интересом мы наблюдали, как под громадное станционное сооружение –эстакаду – осторожно вкатывался паровоз, а из бункера эстакады в тендер локомотива с грохотом сыпался уголь.
Днем на вокзале всегда было многолюдно, к вечеру поток пассажиров уменьшался, к ночи людей было совсем мало. Одни ночевали на длинных дере-вянных лавках, другие – на полу.
– Давай переночуем на вокзале, – сказал я однажды Левке.
– Давай! – тут же согласился он, словно только и ждал моего предложения.
– Нас не заберут? – с опаской спросил я.
– Не заберут! – твердо заверил Левка.
На склоне следующего дня, ничего не сказав своим матерям, мы направились на вокзал с намерением остаться там ночевать. По пути зашли в привокзальный парк и слонялись до той поры, пока глаза наши стали слипаться от усталости и желания спать.
В немноголюдном зале вокзала без труда отыскали свободные места и улег-лись на голых лавках голова к голове.
Впрочем, ночевка на вокзале особой радости не принесла. И когда едва за-брезжило, мы, поеживаясь от ранней свежести, голодные и чем-то недовольные, побрели домой. Говорить ни о чем не хотелось. Держась ближе к домам, стара-лись не попадаться на глаза первым ранним прохожим, спешащим на станцию.
Дома Левку ждало разочарование. Матери уже не было, поесть ему она ниче-го не оставила. Это разозлило Левку, он стал лихорадочно искать деньги. Он ме-тался по комнате как ужаленный.
Найдя деньги, Левка взял не все. Взял столько, сколько, посчитал, ему было нужно. Сунув деньги в карман поношенных штанов, Левка кинулся на рынок.
Поздним вечером с их двора неслись крики и ругань Левкиной матери.
В эту ночь Левка дома не ночевал. Не ночевал и в последующие ночи. Днем он появлялся, но входная дверь его дома была заперта на замок, и Левка приходил ко мне. Я спрашивал, где же он ночует?
-- Где придется, – отвечал Левка, – но чаще всего на вокзале.
Я кормил его сваренными мной щами, состоящими из воды и крупно наре-занных листьев сахарной свеклы, с кусочком черного хлеба. Насытившись, Левка уходил до следующего дня.
Как-то Левке удалось открыть замок наружной двери своего дома, но то, что дверь, ведущая из сеней в комнаты, будет заперта, для Левки оказалось полней-шей неожиданностью. Левка оторопел и чуть было не расплакался от досады. Но его растерянность быстро прошла, и он начал беспорядочно рыться в куче старья, оставленного матерью на всякий случай. Левка искал отмычку.
Мое внимание привлекло ведро, подвешенное к потолку сеней. Насколько я помнил ,его прежде там никогда не было
– Левка, зачем это там ведро висит?
– Где? – вздрогнул Левка и замер. – Где?
– Да вон, на потолке!
Левка стал быстро, торопясь, громоздить шаткую подставку, вскочил на нее, и, балансируя, вытянул длинные худые руки, цепляясь за край ведра. Подставка начала оседать и рассыпаться, и Левка поспешил с добычей в руках соскочить на пол. В ведре что-то звякнуло. Ключ! Это был желанный ключ!
В этот раз Левка взял все деньги и ушел надолго. Он даже ко мне не прихо-дил.
Наступившие осенние холода, ненастье примирили Левку с матерью. Но бро-дяжничество уже крепко засело в нем.
А в нашей семье стали все чаще и все серьезнее поговаривать об отъезде. Говорили, что, если до весны не уедем, то наступившая весна для нас может оказаться последней.
Левка откровенно завидовал мне. Ему очень хотелось уехать из этого города, все равно куда, но уехать. Он искренне просил меня обязательно ему написать.
Я выполнил просьбу Левки, написал большое восторженное письмо. Он ответил. Ответил он и на второе, и на третье письмо, а последующие мои письма остались без ответа.
Судьба Левки мне неизвестна. Может быть, он ушел в детдом, может быть, с наступлением тепла ушел бродяжничать и не вернулся, а может быть, та весна оказалась для него последней.