Несмотря на то, что моя повесть основана на документальных фактах и в ней описаны реальные события, часть задействованных в ней героев, на момент написания данной книги, находятся в добром здравии, чего я им и желаю на долгие годы. Поэтому их подлинные имена и фамилии изменены.
И любые совпадения с другими отдельными лицами, названиями каких-то мест и похожими событиями, считаю чистой случайностью.

Автор


«Шутить с мечтой опасно;
разбитая мечта может составить
несчастье жизни…»
Д.М. Писарев,
русский публицист и критик


Часть первая
Глава первая

Детство


«Благословенно детство за то благо,
которое оно дает само, и за то добро,
которое оно производит, не зная и не
желая этого, только заставляя, позволяя
себя любить. Только благодаря ему, мы
видим на Земле частичку Рая…»
Анри Фредерик Амиель,
Швейцарский философ и поэт

У каждого человека в детстве была своя мечта, и не одна. Какая-то из них осталась в далеком и безвозвратном прошлом, затерявшись во времени и утратив свою актуальность, и даже, наверное, обретя наивный смысл с точки зрения оценки прожитых этим человеком лет. А какая-то породила, быть может, хорошие идеи, впоследствии положенные в зарождение крупных замыслов и решающих действий. Но иногда в душе и в памяти остаются воспоминания о той мечте детства, которая (в силу определенных обстоятельств или просто необъяснимых причин) так и не смогла реализоваться: ни полностью, ни частично. И тогда при воспоминании о прошлом невольно возникает легкая грусть, а, может быть, непреходящая, периодическая тоска о чем-то несвершившемся, для воплощения которого не хватило множества лет, а иной раз и всей жизни.
Пожалуй, самая первая моя мечта, мечта моего детства, была стать машинистом тепловоза. Мне было лет пять или шесть, мы жили с мамой и бабушкой в районе железнодорожного вокзала. Настолько близко к нему, всего одна автобусная остановка, что в открытые двери балкона днем, а особенно тихими вечерами, часто доносилось: «Внимание, внимание! Будьте осторожны! Поезд… прибывает на первый путь. Нумерация вагонов…» И частенько остальные слова прерывались, заглушались почти не перестающим шумом от нескончаемого, казалось, потока машин; идущих по проезжей части одного из главных проспектов нашего города. Именно на него и выходили все окна нашей квартиры. К этому шуму, как и к любому отрицательному фактору, мешающему приятно существовать под крышей отчего дома, и который просто невозможно исключить из бытовой жизни, наверное, трудно привыкнуть. Но смириться с этим все же можно и даже нужно, хотя бы потому, что другого выхода просто нет. «…Стоянка поезда – двадцать минут…», снова доносится со стороны вокзала.
Помню у меня была детская железная дорога (производства Германии). Паровоз, близкая копия настоящего, и два вагончика. Я отправлял их по маленьким рельсам, которые собирались между собой в довольно большой круг предварительно пустив по ним питание, поступающее от двух квадратных батареек. Такая игрушка, в большой красивой коробке, с яркими и красочными рисунками на крышке, в конце шестидесятых годов была достаточной редкостью, во времена всеобщего дефицита почти всех товаров народного потребления, а детских игрушек - тем более. И, наверное, стоила порядочных денег, следуя советской ценовой политике, когда «все самое дорогое предназначалось детям».
Я уже в ту пору это понимал или только делал вид, что разбираюсь в столь серьезных для ребенка вопросах. И вот, с гордым видом обладания такой вещицей и, с важностью свернув трубочкой газету (без которой тогда не могла, просто не имела морального права обходиться ни одна советская семья, составляющая ячейку общества, и поэтому-то в стране развитого социализма, самом читающем государстве в мире, и была, наверное, с бумагой «напряженка»), подставлял ее ко рту и, представляя себя дежурным по вокзалу, громко объявлял: «…Будьте осторожны, будьте внимательны! Отойдите от края платформы!».
Но самым интересным было, конечно, то, когда мы с мамой, почти каждый вечер, прогуливались на вокзале по перрону в момент прихода какого-нибудь поезда. И тогда уже где-то над головой, в ушах и, казалось, во мне самом звучало металлическим женским голосом: «…прибывает на первый путь, нумерация вагонов с хвоста поезда. Стоянка поезда…».
И я, иной раз до боли в глазах, всматривался в то направление, откуда он вот-вот придет, чтобы увидеть его первым, раньше других. И действительно, длинный состав, во главе которого предмет моего нескрываемого и неудовлетворенного интереса - локомотив, медленно, стуча и пыхтя, подходит все ближе и ближе. И это чувствуется, кажется по всему перрону; а особенно, по ногам, которые ощущают всю тяжесть его величавой поступи.
Один раз мы подошли к самому тепловозу, чтобы рассмотреть его поближе. Из окна кабины выглядывал машинист, и была открыта дверь в рабочий отсек этого большого «корабля на колесах», куда мне хотелось, конечно, не только заглянуть, но и обязательно войти.
«Дяденька, дяденька! А я тоже буду машинистом!» - говорил я с гордостью. А он улыбался и отвечал, что надо сначала подрасти и хорошо закончить школу, а уже потом мечтать. Ну разве эти слова могли стать препятствием для детской мечты? Надо сказать, что позже, когда я вырос и отучился в школе, то действительно закончил железнодорожное училище, правда, по другой специальности, так и не выбрав профессию машиниста. Даже, более того, ни дня не работал на железной дороге, и что самое обидное – никогда не побывал в кабине тепловоза, рядом с машинистом. Просто потому, что позже мне это уже не так было интересно, как раньше. Но эта мечта детства навсегда осталась у меня в памяти, как одна из страниц о чем-то дорогом и хорошем.
А когда я учился в начальных классах школы, помню увлекся коллекционированием всего, что только попадалось во времена всеобщего дефицита под руку в магазинах и газетных киосках «Союзпечати». Бедная мама! Как у нее на все это хватало нервов, терпения, а главное – средств? Меня бездумно интересовало все: марки и значки, спичечные этикетки, монеты и еще много разных вещей. Она мне тогда дала в воспитании личности (а это, согласитесь, один из его элементов) больше, чем я позже смог дать и сделать для своей родной дочери. Так вот, среди бесконечного и бесцельного коллекционирования всевозможных открыток (а кроме красивых, поздравительных – это и с видами городов, кораблей, иллюстраций к сказкам и к другим произведениям), одним из главных было – собирательство артистов, то есть фото актеров советского кино. Надо сказать, очень редкими вещами они тогда были, хоть и стоили сущие копейки. Тот, кто это время захватил и помнит, согласится со мной. Я знал всех, или почти всех знаменитых артистов советского кино в лицо и по именам – фамилиям, начиная годов так с пятидесятых.
Этому еще способствовало и то, что я по возможности выклянчивал деньги на покупку журналов о кино, где и размещались их портреты. Но таких журналов в то время было всего-то два: «Советский Экран» и рекламный еженедельник «Спутник кинозрителя». Оба - со смешным тиражом, на всю переживавшую печатный «голод» страну. Надо ли говорить о том, что купить их было практически невозможно, и тогда я чаще всего переключал свое внимание на алма-атинский черно–белый журнал «Новый фильм», но он не был таким интересным, как выше названные. Зато у мамы сохранились открытки, которые она собирала в свое время, правда, черно – белого изображения, с кадрами из фильмов, кинохитов тех времен: «Веселые ребята», «Сказание о Земле Сибирской» и других. И если бы мне в ту пору довелось кого-то из артистов случайно увидеть «живьем», например, на улице (о чем я кстати тоже частенько мечтал), то сразу бы узнал не только советских, таких как М.Ладынина, П.Кадочников, Н.Крючков, но и «заморских» - будь то Жан Марэ, Радж Капур или Ив Монтан.
И как вы понимаете, примерно в пятом классе я себя уже представлял артистом кино и «готовился» поступать, да ни куда-нибудь, а в Москву, во ВГИК (Всесоюзный государственный институт кинематографии). А чтобы моя мечта смогла воплотится в реальность, я узнал, какие экзамены сдают при поступлении (вот интересно, а про конкурс под сто человек на одно место, не думал?).
И даже в какой-то короткий период ходил заниматься в театральную студию при ДК железнодорожников. Помню, мне тогда доверили в каком-то спектакле эпизодическую роль, которой я все равно гордился и был несказанно рад, со словами типа: «Кушать подано!», я должен был играть немецкого солдата, а именно: выйти на сцену, передать другому «фашисту» бумажку (а по сценарию это очень важное донесение) и сказать всего лишь одну фразу: «Герр – обер лейтенант! Немен зи битте, дрингент пакет!», и все. Развернуться, щелкнуть каблуками и уйти. Но самое главное заключалось в том, как я произнесу эти «заветные» слова. Наверное, я тогда говорил с очень сильным акцентом, то есть со слабым намеком на немецкий язык, так как в школе изучал, да не изучил – английский. Но почему-то эта фраза осталась у меня до сих пор в голове.
Вот она – великая сила искусства! Вообще не понимаю, что это за спектакль мог быть такой, с участием детей да еще и в советское время, чтобы нужно было показать немецких солдат? Фильма о Штирлице тогда еще и в помине не было. Может, кстати, «Молодая Гвардия» или что-то в этом роде? Название сейчас уже не вспомню, но запомнилось то, что, придя домой, сразу после назначения на роль, я сделал себе красную повязку на рукав с изображением в белом кружочке черной немецкой свастики. Вот был бы смех, если бы в этой повязочке да выйти дежурным по коридору на школьной перемене (а тогда у каждого класса по определенному графику были такие обязанности), представляю лицо завуча или директора! Тогда бы им точно принесли пакет из Гороно с приглашением к секретарю парторганизации.
А вообще я в детстве, по словам очевидцев, был очень подвижным мальчиком. В детском садике постоянно, как самый активный, участвовал в каких-то утренниках и праздниках, а также в других показательных мероприятиях. Дома, частенько, под режиссерским началом моей бабушки, у нас проходили всевозможные небольшие сценки или миниконцерты, обязательно костюмированные, с участием таких же активных детей – друзей нашей семьи. Я любил танцевать «цыганочку», хлопая себя ладонями по груди и по бокам, разбрасывая руки по очереди в такт музыки. А концовка у меня всегда завершалась почему-то вприсядку.
Декламировал стихи Агнии Барто и других детских поэтов. Вот все это позже и натолкнуло меня на мысль стать артистом кино и поступить во ВГИК. Но, думаю, это мечта во мне прожила недолго, потому что она не выдержала конкуренции с моим страстным увлечением, тоже с детства, - читать книги. И опять это вышло «боком» для мамы. Я стал на ее, естественно, деньги собирать личную, как тогда с гордостью всем говорил, библиотеку. А во времена «книжного голода» в СССР это было не простое и не дешевое увлечение даже для тех, у кого были деньги. Ведь тогда Союз был самой читаемой страной в мире. И редко, в какой семье отсутствовала хоть небольшая, пусть книг в пятьдесят, но зато своя библиотека. Я очень много читал. Чего, к сожалению, нельзя сказать о настоящем времени. Во-первых, его совсем не хватает, и потом к содержанию многих книг просто утратился интерес; они потеряли, к сожалению, для меня свою актуальность в нарастающей скорости современной жизни и с постоянным изменением прогресса, а некоторые кажутся порой до смешного наивными.
Не помню, с какого возраста я стал «пробовать перо», то есть писать сначала стихи, мало отличающиеся от прозы, затем «серьезные романы» и, конечно же, фантастику. Какая-то очень малая часть того эпистолярного материала у меня сохранилась и по сей день. Я тогда себе даже придумал литературный псевдоним (не знаю, правда, зачем?) - Николай Авадаев. И был уверен в том, или очень того хотел, что когда-нибудь буду писать и выпускать свои книги. Но позже, когда достиг примерно десятилетнего возраста (а писать меня учили еще до школы), я расстался с этой «несерьезной» мечтой – стать писателем. Хотя на протяжении всего времени, когда учился в школе, постоянно что-то записывал в толстые тетради, вырезал различные статьи, собирая их в тематические картотеки.
А после школы, уже обучаясь в училище и испытав в душе все тяготы первой безответной юношеской влюбленности, весь полученный урон от которой тогда для меня был идентичен краху Римской империи, я, неожиданно для себя, стал писать стихи (которые в школе, кстати говоря, никогда не любил) с тайной далекой надеждой на то, что все таки обо мне кто-нибудь когда-нибудь узнает как о поэте. Но затем скоро понял, что об этом глупо мечтать. Как это я - и поэт! Ну какой из меня поэт? И больше на эту тему не думал.


Глава вторая

Безотцовщина

Я родился, рос и вырос безотцовщиной. А поскольку меня воспитывали мама и бабушка, то, следовательно, и воспитание получил, так сказать, «однополое», женское, со всеми вытекающими последствиями в детстве: эгоист, «маменькин сынок», капризный ребенок, которому старались во многом потакать и поменьше отказывать. И уже во взрослой жизни, как результат: не приспособленный (как мужчина) в быту человек. Руками ничего делать не могу и не умею, следовательно, ремонт в квартире, стройка, огород – дача (их у нас отродясь не было), а также работа со всевозможными инструментами и железками – это не мое. Конечно, гвоздь в стену – забью, но согласитесь, в наш век новейших технологий этого совсем недостаточно. Может быть, поэтому я абсолютно равнодушен к всевозможной, кроме радиобытовой, технике.
Не автолюбитель. Меня совсем не интересуют машины (разве что только в виде автобусов в момент ожидания их в час пик на остановке). Вообще считаю, что в наш век, когда цивилизация стремительно развивается, стараясь обогнать время, дни автомобилей сочтены. Еще лет двадцать, от силы тридцать, и человечество от них откажется. Почему? Да оттого, хотя бы, что кроме одного положительного качества как средства передвижения (никто не спорит, как это жизненно необходимо), сами посчитайте, сколько существует у них минусов: бензин, запчасти, аварийность, загрязнение окружающей среды. Про тупоголовость отдельных водителей говорить не стану.
Как факт, ну кому такой будущий муж (надежда и опора семьи) нужен? И чему такой отец научит своего ребенка? Но достаточно самокритики. Как говорится: что есть, то есть. Хотя кто-нибудь из вас мне захочет и возразить: «Многие росли без отцов, но стали настоящими мужчинами и чего-то добились в жизни, достигнув определенных результатов и целей». Согласен. Только не каждый найдет в себе силы и желание «ломать» себя, изменяя привычкам или поступая наперекор принятым лично им правилам и сложившимся принципам. И вообще, учиться намного позже тому, чему его не научили и к чему не привили раньше.
Таким ребенком я рос, и мне кажется, даже сейчас помню это. Хотя надо отдать должное моим родителям – маме и бабушке, теперь я их так буду называть, чтобы внести ясность, о ком идет речь, они меня воспитывали в духе культуры, вежливости, прививая правила приличия и хорошего тона. Времена были такие, да и семья интеллигентная. Классический пример: учитель (бабушка) – врач (мама). И Боже упаси меня обидеть кого-нибудь из современных воспитателей своих детей, так как не берусь анализировать здоровые и неблагополучные семьи. Я просто описываю ту среду, в которой рос.
А поскольку моя мама была врачом, правда не лечащим, но все равно, а я ее единственным сынулей, то она, естественно, сильно и бдительно следила за моим здоровьем, хотя бы еще и потому, что для этого был повод. Я рос слабеньким, худым (это у нас генное, все родственники близкие и дальние, полнотой не страдали) и, как факт, постоянно болел. Это тоже помню. Простудные заболевания ко мне липли и липли. А еще мама была обеспокоена тем, что я до школы «плохо рос». Хотя уже в первом классе был на голову выше всех (длинный и худой). А на физкультуре (кстати, никогда ее особо не любил, еще один признак не мужского воспитания, наверное) всегда в строю стоял первым.
Однажды, когда мне было около пяти лет, я сильно болел. Лежал на диване с высокой температурой и ко мне ходила медсестра из поликлиники делать уколы. И тогда мне до сих пор запомнился один момент. Он был короткий, как миг, но память почему то именно его мне постоянно воспроизводит, причем на протяжении всей моей теперь уже сознательной жизни, и не дает его забыть. В небольшом простенке нашей квартиры, между коридором и кухней, стоит худощавый мужчина, среднего роста, в белом халате. Он пришел попроведать меня. В руках у него какая-то игрушка или гостинец в виде фруктов, точно не могу сказать. Но он стоит, мнется и не подходит к моему дивану. Его образ помню… А вот лицо… Нет… И все. На этом память обрывается!
Говорят, чтобы что-то запомнить, надо что-то забыть. Неоспоримый факт. Я считаю, что никогда не отличался сильно хорошей памятью, в школе учился средне, и обо мне нельзя было сказать, что все схватывал «на лету». Но почему именно этот момент, эту «картинку» запомнил? И, спустя так много лет, мне память снова и снова рисует ее достаточно ясно? Кто был этот мужчина? Врач, а может быть, мамин знакомый? На эти вопросы уже ответов нет.
В советское время, приходящееся на годы моего детства, было совсем другое (что вполне естественно) воспитание подрастающего поколения. Сейчас я не могу точно сказать, на каком именно этапе моего развития, и что послужило тому толчком, но еще до школы, это уже точно, я стал хоть и не совсем, но понимать, что детей не аисты приносят. Их не находят в капусте, а они родятся сами, но в роддомах. Но, кажется, для этого нужны папы. А у меня его нет. Детский ум не справлялся с такими, не по годам сложными вопросами, и поэтому с ними я мог обратиться только к маме. Хоть и страшно, неловко, но все же интересно! И вот я, прыгая по дивану, спрашиваю: «Мама, мама! А ты женилась?». Что-то она мне тогда отвечала, уже не помню, но слова ее меня не убеждали, это точно, и вопрос оставался открытым. Дети ведь не могут, в силу своего возраста, долго анализировать сложные и не понятные им вещи, и они их просто забывают. На время!

Глава третья

Один ребенок – не ребенок!

Моя бабушка часто, по отношению ко мне, любила говорить: «Один ребенок в семье – это не ребенок, двое – это половина ребенка. А вот трое – это уже ребенок». Так я, видно, и был этим самым «настоящим» ребенком, заменяющим сразу троих детей. И она же иногда добавляла: «Это не Коля, а сто рублей убытка!». (Что при зарплате-то, к примеру, инженера, в сто двадцать рублей в советские времена, получается не просто убыток – а урон!). И в подтверждение ее слов, я был капризным, к тому же – «очень живым» мальчиком – эгоистом. Мама позже вспоминала, когда она выходила во двор со мной гулять, то соседи сразу же хватали своих чад за ручки и побыстрее, от греха подальше, уводили, если не домой, то хотя бы «перемещали» их на безопасное от меня расстояние.
А еще, мы чуть ли не каждый год, примерно до моего десятилетия, летом ездили в Алма-Ату. У нас там жила почти вся близкая и дальняя родня. И, конечно же, родной брат мамы, а для меня - просто дядя Леня. В отличие от моей матери, у него нормально сложилась личная жизнь и вся дальнейшая судьба. Может быть, я понял это только сейчас, когда пишу эти строки. Дядя на протяжении всей жизни, от моего рождения и до последнего дня пребывания на этом свете моей мамы, всячески, как только мог помогал ей. Сначала, наверное, его забота была адресована моей бабушке, а потом, когда ее не стало, и своей родной сестре. Быть может, он чувствовал себя уж если не виноватым в том, что она жила одна – без мужа (к этой теме подробнее вернусь позже), то обязанным хоть как-нибудь помочь моей маме.
Надо ли говорить о том, как я всегда любил своего дядю? А в дошкольном возрасте, радуясь своему беззаботному и безоблачному детству, мне время от времени все же не хватало отца. Эту брешь ничем нельзя было заполнить. Но для детского воображения и кратковременного необузданного желания это не преграда. И я называл своего дядю папой. Но это был совсем короткий период моего детства. Во-первых, как я сейчас думаю, это не очень нравилось его жене. Да и потом, у них была дочь – моя двоюродная сестра. И вообще, здоровая, дружная и нормальная семья. Образец советского времени, который в качестве примера пригодился бы многим и сейчас. Так вот, называл я дядю папой. Сначала – в общении с ним, как бы стесняясь и играючи, а потом - уже в разговорах с мамой. Не забуду такой случай.
Мы ехали вместе с ней в автобусе. А поскольку я был бойкий и «шубутной» мальчик, то любил заводить беседы с пассажирами. Уже не знаю, о чем тогда завязался разговор, но я говорю каким-то людям, которые с интересом меня слушают в присутствии находившейся рядом мамы:
- А у меня тоже есть папа!
(Кивают, соглашаются).
- Его зовут дядя Леня, но он с нами не живет.
Удивляются:
- А где же он?
- А он живет в Алма-Ате. У него есть жена, тетя Наташа и моя сестренка – Тала, - отвечаю им.
Пассажиры уже деликатно улыбаются, но разговор поддерживают:
- А что же он вас бросил что ли и уехал?
- Нет, он там живет. Он хороший, мы к нему каждый раз ездим в гости, и мне он всегда дарит подарки!
Мне тогда казалось, что последние три слова - это неоспоримый факт того, какой у меня хороший «папа». И теперь-то этим «непонятливым» тетенькам и дяденькам в автобусе все станет ясно. Не знаю, что в то время испытывала и о чем думала рядом стоящая мама. Но в любом случае, не уверен, что ей был приятен этот детский и где-то наивный лепет ребенка, у которого не было отца.
Зато в детстве (чего, к сожалению, не могу сказать про настоящее время) было много друзей, одноклассников, с которыми полезно проводил время, и просто соседей, моих ровесников. С ними я во что-нибудь играл, причем игры были, как подвижные, так и занимательные - настольные (типа футбол, хоккей) и постоянно общался во дворе дома, и в нашей квартире, где мама и бабушка разрешали нам встречаться. Что мы там только не устраивали! Как бы предупреждая, что это еще цветочки (а мы и есть цветы жизни!) И во всех отношениях, говоря «сухим» языком педагогики, это всегда были развивающие и познавательные игры и, в общем-то, полезные занятия.
Сейчас уже точно не скажу, с какого времени я стал постоянно дружить с Ритой. Мы с ней являлись одногодками, а наши мамы были подругами, хотя и не близкими. Просто жили недалеко одна от другой, и, видно, схожие судьбы матерей-одиночек их сближали и им было о чем поговорить. Нам тоже с Ритой не приходилось искать темы для бесед или «лезть за словом в карман» при общении друг с другом. (Постоянные, безобидные, ни к чему не обязывающие детские ссоры и такие же скорые примирения, наверное и служили одним из факторов первого опыта ребенка в будущих сложных взаимоотношениях между взрослыми людьми. Рита – хорошая и послушная девушка в детстве, успешно училась в школе, а потом и несколько лет в институте, в Москве. У нее не сложилась личная жизнь, но она одна воспитывала ребенка, занималась коммерцией, достаточно твердо «стояла на ногах» и также уверено шагала по жизни, которая в один момент, наверное и дала трещину. С ней Рита в самом расцвете лет сама же и «свела счеты» по непонятным никому причинам. Оставив на старую, больную мать, а проще говоря, на произвол судьбы, своего сына).
Как сейчас помню, во время одной из таких игр, где я всегда, видимо ощущая себя будущим мужчиной, а еще, может быть, и потому, что любил быть лидером среди тех, с кем водился, старался покомандовать. Но Рита тоже «не лыком шита» и чувствовала себя будущей представительницей прекрасной половины человечества, хотя я тогда, в силу своей «сопливости», этого еще не понимал. Да и не нужно мне это было. А она использовала любую возможность пококетничать со мной и поиздеваться по-детски. Меня, конечно, это сильно задевало и злило. Как результат, мы постоянно с ней ссорились. Что в таких случаях следовало делать, как понимать и «принимать» женское коварство, я тогда, естественно, не знал. А как его избегать, все это пришло только с жизненным опытом, уже гораздо позже.
Если вы достаточно внимательно листали эту книгу, прежде чем ее читать, то я думаю, обратили свое внимание на мое отчество – Николаевич. А с ним у меня сложилась отдельная история…
Когда я уже, несмотря на свой весьма юный возраст, понял, что у меня, как и у любого человека, есть еще и отчество, то задумался о том, что оно переходит или дается от имени отца, которого у меня, вроде, как и не было. И нет. А чтобы заранее избежать разных вопросов на эту тему, мне мама с бабушкой объяснили, что отчество мне дали в честь моего деда – Николая Степановича Тимохина, участника Великой Отечественной войны. Кстати, он тоже был учителем и даже завучем, погиб в боях под Сталинградом. И все. Так я и живу – Николаем Николаевичем.
Но однажды Рита, во время одной из наших с ней игр, внесла ясность (или наоборот, неясность) в этот вопрос: «А я знаю, как звали твоего папу! Володя!». Уже не помню тогда свою реакцию, но что-то мне не понравилось, это точно. А она еще и добавила: «Ты Николай Владимирович». Ее сразу же одернули взрослые, потому как без присмотра старших мы почти не оставались, даже не помню такого момента, по крайней мере, в том возрасте. И эта тема закрылась (похоже, она, Рита, коснулась чего-то совсем уж запретного). Но у меня в памяти оставила свой след. И что-то тогда в сердце «екнуло»…



Глава четвертая

Папа

Друзья мои, можете ли вы навскидку и без раздумий мне сказать: для чего на Земле живет человек? И какова его роль на этом свете? Думаю, ответ один, хотя кто-нибудь может с ним и не согласиться: он рождается и живет (как, кстати говоря, и любое существо) для продления своего рода. Сделал потомство и все! Теоретически его задача выполнена.
Когда я «готовился стать отцом», а в советские времена при родильных домах или в ЗАГСе, сейчас уже точно не помню, где именно, проводились так называемые курсы, типа молодого бойца, для будущих родителей. Причем для пап и мам – отдельными группами. Мне тогда в принципе было все равно – сын у меня родится или дочь. И вот, прежде всего, почему. Конечно, как любой мужчина, я думал о «передаче» своей фамилии по наследству. И тогда бы мой сын был Тимохиным. Но сразу же вспоминал о том, что это фамилия досталась мне от деда (а бабушка была – Свиридова) и, следовательно, отцовская династия на мне не имела продолжения.
Когда моя жена, Лена, была уже «сильно» беременна, я в то время работал мастером производственного обучения в одном из училищ города. Все это происходило в период «заката» советской власти и в преддверии развала Союза. Правда, именно тогда это еще не ощущалось. И даже более того, в ноябре тысяча девятьсот восемьдесят седьмого года я вступил в ряды Коммунистической партии Советского Союза.
А примерно за полгода до этого меня и еще двух молодых (по возрасту и опыту работы) мастеров, вызывает в свой кабинет директор училища, в котором мы работали и говорит: «Согласно постановлению партии и советского правительства и разнарядке из Горкома, мы вас направляем для обучения на курсы комбайнеров. А потом вы поедите на хлебоуборку, тем самым оправдывая оказанное вам огромное доверие» - и назвал то местечко, которое я так и не смог запомнить, как не пытался, где мы и будем выполнять возложенные на нас задачи. – «Учеба будет без отрыва от производства, а за работу на выезде, то есть в командировке, вы, естественно, получите полную заработную плату по возращении в училище».
Предстояло нам «откомбайнерить», как сразу предупредили, месяца два – три, в зависимости от обстоятельств, или, проще говоря, все лето. От такого «радостного и неожиданного известия», с которым тогда мог сравниться только стопроцентный выигрыш в «Спортлото», двое моих коллег – мастеров, сразу же уволились. А я, будучи пока еще кандидатом в члены КПСС, не посмел так некрасиво поступить, в силу, как тогда было принято говорить, «высокого гражданского долга и патриотического самосознания», да еще и в момент «пика» хлебоуборочной страды.
Бесполезно было доказывать сначала «дяденьке директору» училища, а потом еще и ответ-секретарю Горкома то, что я терпеть не могу технику, машин «боюсь» даже во сне, а днем обхожу их «за километр». И из прав имею – только права человека. Но все равно, меня сначала послали на курсы, а после их завершения и куда подальше. На хлебоуборку. Смех, да и только! Но самым обидным оказалось то, что жена уже была в «серьезном положении», а до рождения дочки оставалось – месяца два. Естественно, такие «мелочи жизни», не интересовали руководство училища. И уж тем более, оно не видело их в качестве серьезного препятствия для выполнения столь важного мероприятия.
Приехал я значит в эту деревеньку, куда меня направила партия и советское правительство, а проще говоря, безжалостно забросила судьба. Хотя деревней, то «географическое безобразие» можно было назвать лишь чисто условно. Те постройки, которые предстали перед моим взором, а одним взглядом можно было по-моему окинуть все вокруг, кроме широты полей до самого горизонта, охарактеризовались бы как «три домишки в шесть рядов». И были они, кстати говоря, на порядок ниже любой из многочисленных гор сена. Надо признаться, что хотя меня «десантировали» на хлебоуборку, но я так и не увидел даже одним глазком, как растет «продукт номер один», а сами поля были намного дальше нашего (чуть не сказал – лагеря) расположения.
Поселился вместе с несколькими ребятами в каком-то бараке, правда, все спали на кроватях и кормили нас «как на убой». Три раза в день и почти одним мясом, которое быстро надоело, так как я его не особо люблю, да еще в таких количествах. Но сколько волка не корми - он все равно смотрит в лес, а я - в сторону города. Поэтому и пробыл там недолго - всего-то дня четыре или пять. И вот почему.
По приезду на место, как и положено, я пошел в местный «сельсовет» или что-то типа того, отметить командировку. Этим важным и очень ответственным делом занималась симпатичная, естественно, «вся из себя» девушка. Этакая «Наташа», которая на всех, кто ее отвлекает не понятно от чего, смотрит глубокомысленно, при этом, наверное, думая: «Ходят тут разные… А я вот такая молодая и красивая, только зря прожигаю свои годы на что попало. И трачу попусту время». Я, здороваясь и, конечно же, «дико» извиняясь, подаю ей свое командировочное, чтобы она заверила факт моего прибытия на место, поставив в нем печать и дату. Почему именно эта девушка занималась такой важной работой, а не кто-нибудь другой, например, руководитель, мне было все равно. А она, почти не глядя на бумагу и не читая текста, «шлепнула» печать туда, куда я ей указал, и написала число, месяц и год: «Все вам?» Это прозвучало так, будто она хотела спросить: «Че тебе еще надо?».
И тут у меня мелькнула идея. Я переворачиваю лист на другую сторону, там, где следует заверять окончание моего пребывания в этих интересных и не столь отдаленных от города местах (кстати, какой-то автобус с автовокзала туда ходил), и говорю: «А теперь еще и здесь!» «Наташа» шлепнула печатью туда, куда ей указали, мысленно и всем своим видом посылая меня еще дальше, и я счастливый, но все-таки отработавший несколько никому ненужных дней «на благо отечества», уехал, правда, инкогнито и добровольно домой.
А уже в дороге, сидя в автобусе, в спокойной обстановке, я поставил на другой стороне командировочного листа, в чистой графе, но заверенной печатью, нужную мне дату светлого будущего, которое меня ожидало только по окончании сельхозработ и которое я, не являясь ни экстрасенсом, ни магом, так умело приблизил.
Теперь все мои мысли были заняты только тем, что жена вот-вот должна родить, а я в неведении, так как телефонная связь в те времена в некоторых районах, тем более в том, куда меня закинула судьба, просто отсутствовала. Конечно же, я волновался и не находил себе места. И точно. Через несколько дней, может, спустя неделю, не более, у меня родилась дочка Таня, с небольшим весом и очень слабенькая. В первые минуты, а потом и часы, врачи говорили, что состояние ее здоровья вызывает серьезное и обоснованное опасение. Даже, более того, они боялись и боролись за ее жизнь! И я не только открыто не выражал свою радость отцовства, которая сразу же сменилась тревогой, но и просто никому (друзьям или знакомым) об этом вообще не говорил до тех пор, пока все не нормализировалось и дочка не стала набирать вес и подавать все признаки длинной и, надеюсь, счастливой жизни. А на это ушло долгих два месяца.
Так что того «очень нетрезвого состояния», когда от чересчур выпитого еле выходишь на улицу и всем, кого ни разглядишь, спешишь сообщить радостную весть о рождении своего первенца и «появлении» на свете еще одного папы, я не испытал. Может быть, поэтому вся череда событий, предшествующих моему становлению отцом, навсегда, достаточно подробно, осталась у меня в памяти. И тогда-то, став папой, я вспомнил еще раз о том, что у меня ведь тоже был и есть где-то отец, который так же, как и я, испытывал какие-то незабываемые переживания, связанные с моим рождением.
И вот в то время, буквально через несколько дней после рождения Тани, окрыленный этими мыслями, я и решился (как потом оказалось в первый и последний раз) завести с мамой разговор на тему отца.

Глава пятая

Мама

Да, друзья мои, так уж вышло, что это был один – единственный серьезный разговор с мамой за всю мою, теперь уже взрослую (а тогда мне не было и двадцати пяти) жизнь. Мама была не очень-то расположена к откровенности на эту тему, хотя мне казалось, что я подобрал подходящий момент для беседы. Она говорила, что отца звали Володей (сразу вспомнилась Рита, девочка из детства, с ее издевками) и он работал в одном из училищ (уже я точно не помню, в каком именно, но зато про себя отметил, что мы с ним, в некотором роде, коллеги). И все!
Как я узнал позже из разговоров с разными родственниками или просто друзьями семьи, отец меня любил, всегда искал встречи со мной, на которые ему не давали согласия, прежде всего, моя бабушка, а потом уже и мама, и даже пытался делать какие-то мне подарки, но которые до меня просто не доходили. Он первое время ходил в детский сад, пытаясь, увидеться со мной, но воспитатели всячески этому препятствовали. И, надо сказать, у них всегда получалось делать так, чтобы наши встречи с отцом не получались.
Конечно же, решающую роль в этом играла и сама мама. Звали ее – Валерия Николаевна. Достаточно редкое имя не только для ее времени, но и по нашим меркам тоже. Так ее решила назвать бабушка, которая мне рассказывала, что в свое время ей нравился роман Рафаэлло Джованьоли «Спартак», эта книга тогда считалась бестселлером. И в честь одной ее из героинь Валерии она и назвала свою дочь. У мамы тоже, естественно, была бабушка – по отцовской линии. Совсем неграмотная, добрейшей души человек. Ее в семье все очень любили. И когда у нее соседи спрашивали: «Как же зовут вашу внучку?» - она всегда отмахивалась. - Какое-то имя не простое, Варенье что ли…»
Вообще с именами у нас в роду сложилась интересная история. Маму, по ее историческому имени, называли только в официальных обстановках: на работе и так далее. Я в детстве, бывало, даже не сразу соображал, что она Валерия, так как все родные и знакомые звали ее кратко – Леля, иногда Лиля. Да и сама она именно так всегда всем представлялась при знакомствах.
Моя бабушка – Свиридова Дора Гавриловна, достаточно известная, заслуженная, учительница своего времени, тоже не так просто получила такое имя. Ее отец (пятерых детей - трех девочек и двух мальчиков) был достаточно культурным и образованным купцом, с большой личной библиотекой, которая тогда стоила и ценилась недешево. И состояла из собраний сочинений (во многих случаях – полных) русских и зарубежных классиков. Но в тысячу девятьсот семнадцатом году, по указу советской власти, все имущество вместе с книгами, естественно, конфисковали. А библиотеку, имеющую редкие и возможно даже прижизненные издания А. Пушкина и Д.Байрона, стихи которых мой прадед любил декламировать наизусть, раскурили необразованные, неграмотные солдаты красной армии, использовав бумагу на самокрутки.
Так вот, он дал своим дочерям до смешного простые и чисто русские имена – Анна, Мария и Дарья (бабушке). Но когда ей, такие же наверное, рабоче-крестьянские грамотеи выдавали паспорт, то что-то где-то напутали, не дочитали или не дописали и получилось такое имя – Дора. А в школе, пользуясь случаем и отсутствием большого ума, ученики ее дразнили: «Дора - дора – помидора». Но бабушка всегда была выше подобных «милых шалостей» подрастающего поколения и относилась к этому с юмором и пониманием.
Её среднюю сестру – Марию, насколько помню, тоже никто и никогда не звал по имени, а совсем по - другому – Мура, тётя Мура, а потом и баба Мура. А когда у моего дяди Лёни и его жены Натальи родилась дочь, то её, в честь своей мамы, тоже назвали Наташей (по всем документам с шестидесятых годов прошлого столетия, это так). Но родители часто в уменьшительно – ласкательной форме обращаются к своим детям, как захотят и как душа того пожелает. И поэтому мою двоюродную сестру звали – Тала (Наташа – Наталка – Талка – Тала). Необычно, да и путать с женой не придется. А потом, к этому имени все родственники и окружающие так привыкли, включая и саму нареченную, что никто по-другому и не думал обращаться к ней. Позже, как рассказывал дядя, когда сестра стала получать паспорт, она даже хотела официально взять себе имя – Талина, но ей отказали, мотивируя тем, что такого имени нет.
Но вернусь к маме, которая всю свою жизнь посвятила моему воспитанию. И это дало определенные результаты. Все мое детство и юность, до призыва в армию (мы с ней были достаточно откровенны, по крайней мере, я) жили душа в душу, и в моменты разлуки мне ее всегда не хватало. Не скажу, что я был «маменькин сынок», просто это были очень тесные и теплые отношения, которыми неразрывно связаны сын и мать.
Но, несмотря на все это, я больше так и не осмелился снова заводить разговор про отца, по той причине, что сомневался, будет ли мама со мной откровенна. Но зато был абсолютно уверен в том, что мой дядя - родной брат мамы - уж точно все – все знает о ее жизни до моего рождения. И, значит, мне просто при встрече с ним надо поговорить об этом. Но поскольку он жил тогда в Алма-Ате, то и разговор, следовательно, откладывался и оттягивался до лучших времен. А потом, в середине девяностых годов, дядя с семьей и вовсе переехал жить в Москву. И задача моего с ним разговора осложнилась, но не утратила своего значения.
В середине две тысячи третьего года, мама неожиданно заболела (обострились проблемы с сердцем) и слегла. Она страдала и сильно мучилась около года, и я понял, что она обречена. Это очень тяжелое чувство - быть рядом с дорогим и близким человеком, осознавая, что дни его сочтены, и не зная, чем и как ему помочь. И если кому-то, к сожалению, пришлось испытать подобное, тот поймет меня лучше остальных…
После ухода мамы в другой мир, который мы не знаем (он не изучен и вызывает много споров среди людей), у меня началась абсолютно другая жизнь, к которой я не был готов и, если хотите, вообще не приспособлен. Во-первых, я остался один. С женой мы к тому времени уже жили отдельно. Я – с мамой, а она – в квартире, полученной от родителей. (Кстати, цивилизованные люди должны расходиться цивилизованно. Это не тавтология, а прописная истина, которой очень трудно следовать. Не у всех пар это получается, но, по-моему, мы с ней достигли этого). Наша дочь на тот момент была уже достаточно взрослая, почти двадцать лет от роду, и проживала то с женой, то у ее родителей.
Во-вторых, мне пришлось разом решать многие задачи и вопросы, которыми ранее никогда не занимался, по крайней мере, так часто и настолько серьезно. А это – домашне – бытовые, финансовые и многие – многие другие дела. Вы вправе сказать, что такие ситуации бывали и есть и с другими. И ничего. Да, я согласен. Но только в них каждый ведет и чувствует себя по-разному.
Говорят у человека после сорока лет жизнь только начинается. Вот она у меня и началась, совсем-совсем новая. Еще, по-моему, американские социологи вывели теорию, что к четвертому десятку лет своей жизни, любой человек (читайте – «нормальный») должен уже добиться определенных результатов. А именно: твердо стоять на ногах, иметь жилье, семью, работу или свое дело и, впоследствии, проторенную тем самым дорогу к спокойной и безбедной старости. Или к «светлому будущему», как говорили в старые – добрые советские времена. Кое-что из перечисленного у меня есть, но отсутствует то целое, которое и является составляющим счастливой жизни любого человека. Хотя счастье каждому видится в чем-то своем, но все равно, в данном вопросе с американцами трудно не согласиться.
И я снова задумался о том, что где-то, может есть родственники моего отца, хотя на личную встречу с которыми я и не рассчитывал. Мама прожила семьдесят лет. Мужчина обычно бывает старше своей избранницы и по воле судьбы (статистика не только советского времени, но и российские ученые подтверждают эти данные) уходит из жизни раньше, чем она. Так я думал и был абсолютно уверен в том, что отца уже нет в живых, но все же надеялся хотя бы на какое-то общение с его родственниками. Ведь как-то у него сложилась жизнь после развода с моей мамой! Но как их найти? Нет ни одного варианта, за который можно зацепиться.
Конечно же, я много думал над этим днем, и, наверное, ночью мой мозг тоже не находил себе покоя. Да и мама в первые годы после ухода в мир иной, часто приходила ко мне во снах. Они всегда были цветными, светлыми, наполненными яркими лучами солнца. А в момент наших встреч у меня становилось тепло и хорошо на душе, и лишь утром, или среди ночи, когда просыпался, на меня сразу же наваливалась тяжелая, как бетонная плита, тоска, которая, словно ждала, когда же я попаду в ее крепкие объятия…
И однажды ночью я увиделся с мамой. Сейчас уже не вспомнить во всех подробностях тот наш разговор. Да и кто сможет утром передать все то, что ему приснилось? (Считается, что человек запоминает только те сны, которые ему снятся под утро. А если он говорит, что сегодня мне вообще ничего не снилось, видно крепко спал, просто не запомнил то, что видел. Так как ученые утверждают, что нам каждую ночь снятся сны – хотим мы того или нет).
Мама мне тогда что–то говорила спокойно, не суетясь. Была серьезная, и как мне показалось, чувствовала себя легко, даже лучше меня. Что–то я в бумагах у себя дома должен был найти. Это важно, очень важно для меня. Она сказала, что именно и примерно, где искать, но утром…, как ни пытался, я не мог больше ничего вспомнить. И, выделив несколько свободных от нескончаемых домашних дел вечеров, стал перебирать всевозможные бумаги, годами хранившиеся в многочисленных целлофановых пакетах, в разных больших и маленьких папках, просто на книжных полках, а заодно выбрасывая все не нужное. Но нужного так и не находил! Хотя и сам не знаю, чего же я искал?
А ведь знаете, верно говорят: «Кто ищет, тот найдет!» Прошло совсем немного времени моих поисков, и они увенчались успехом. В небольшой кладовке (комнатке в треть кухни, где хранится весь шурум–бурум, который прячется от посторонних глаз и который выкидывать жалко, а понадобиться что-то может неизвестно когда, да и то, если еще найдется в нужный момент), вдруг, среди каких-то бумаг и конвертов со старыми фотографиями, ненужными картинками, календариками и так далее, я нашел нечто…

Глава шестая

Поиски начинаются

Не помню, говорил вам или нет о том, что я отца своего не только не видел, но и дома не было ни одной фотографии с его изображением. Все было тщательно уничтожено. Но как говорится: «Все, да не все…».
Как-то в мамином альбоме, еще при ее жизни, среди прочих фото, относящихся к разным годам детства, юности и студенчества, увидел одно, оно меня больше насторожило, чем заинтересовало. Поскольку я с детства серьезно занимался фотографией, то сразу понял, что на снимке мама была не одна, а с каким-то человеком. Вы скажете, что для этого много ума и не надо. Достаточно на него просто, хотя бы бегло, взглянуть. Но дело в том, что фотография была не простая. Прежде всего, потому, что в своем первоначальном виде, она, судя по всему, была разрезана на две части, пополам. И если представить отсутствующую правую половину, то на ней мама была заснята в фотоателье с каким-то человеком, сидя очень близко, плечом к плечу. Но вот почему этот снимок разрезан, и кто еще был на нем, все это – безответные вопросы.
Не трудно догадаться, что над ним поработала с ножницами мамина рука. Но зачем и почему? Вполне возможно, она с кем-то поругалась, и таким образом решила вообще этого человека вычеркнуть из памяти. Но только не из прошлого. Кто же это мог быть...? А вообще, как фотограф, смею вам заметить, что любой портрет, не важно одного человека или двух, обладает особой, определенной энергетикой. И поэтому кромсать таким образом фотографию, это очень плохая примета, касаемая двоих, но прежде всего того, кто ее портит. И раз уж любовь «прошла, как стадо буйволов», то лучше всего просто уничтожить снимок и все! Опять же, не рвать его на сто разных кусочков, а сжечь.
Так вот, однажды, в кладовке, сейчас даже не вспомню, зачем я туда полез, где-то на полу, в углу, я нашел… небольшой полиэтиленовый пакет. А в нем, вместе с какими-то бумагами, среди старых писем, лежал конверт с разными фотографиями из жизни бабушки и детства мамы. И, перебирая их, я вдруг увидел фото, точно такое, про которое вам только что рассказывал, но не обрезанное! На нем мама была с каким-то мужчиной! Я его раньше нигде и никогда не видел, и он мне не знаком. Но почему-то какая-то сила будто заставила меня все больше и больше всматриваться в его лицо. Мне показалось (а может быть и нет?), что у меня с ним, и наоборот, есть сходство. Кто это? На обратной стороне снимка, маминой рукой сделана надпись: «Семипалатинск, 1962г.»
Я немедленно показал свою важную находку некоторым знакомым на оценку. Уж очень мне не терпелось этой новостью хоть с кем-то поделиться, чтобы узнать мнение, так сказать, общественности («независимых экспертов») о степени сходства. В результате опроса, те, кому было интересно принять в нем участие, единогласно пришли к выводу: между мной и мужчиной на фотографии, есть какое-то сходство. Это, прежде всего общие черты лица, особенно его верхняя часть и лоб. Но мне все услышанное казалось недостаточным. Хотя сходство, наверное, сложнее находить, чем, к примеру, пять-семь отличий в двух картинах, в часто попадающихся газетных рубриках типа «Досуг».
И я снова призадумался. Первое, что пришло на ум, это отправить копию фото дяде в Москву, и в письме все расспросить. Но сначала показал фотографию единственной родственнице, которая могла знать и помнить маму в те далекие времена, когда она запечатлена на снимке. Но, к сожалению, и здесь никакой вразумительной информации я не получил. И тогда осталось – последнее. Позвонив маминому брату в Москву, попросил его написать все, что он помнит и знает про моего отца и выслать мне, но про найденный снимок не стал ничего говорить.
Долгожданное письмо я получил спустя пару месяцев. Забегая вперед, хочу сказать, что оно не оправдывало мои надежды в плане информации о моем родителе, а лишь только расстроило меня и вогнало в состояние какой-то грусти о тех далеких временах, когда я еще не родился. И вообще, вся описанная им история смахивала на сюжет для книги или идею для кинофильма. Вот что я узнал:
«Здравствуй, дорогой Коля», - писал дядя. Спасибо, что позвонил и затронул «болезненную» для меня тему…
…Пока мама встречалась с твои отцом (я забыл его имя), все было хорошо, но как только они поженились, все сразу пошло кувырком. Многого я, разумеется, не знаю, но при нашей с ним встрече он рассказал следующее. После свадьбы, точнее после регистрации, твой отец предложил Леле поселиться у него. Его квартира была неплохая – из двух комнат, приусадебный участок и огород на берегу Иртыша. Жил он возле железнодорожного моста. (Сейчас на том месте стоит целая стена из каких-то гаражей, за ней железная дорога, а дальше – Ямышевские ворота и магазин «Олимп», - прим. автора). Чувствуется по ухоженному огороду мужик хозяйственный. Но из – за болезни мамы, Леля отказалась жить на его территории, хотя он уверял меня, что не возражал, если бы она ухаживала за мамой, навещая ее по мере необходимости.
Вместе они прожили с полгода в избушке возле школы (во дворе железнодорожной школы, бывшей Первой Турксиба, в том доме тогда и жили мои мама, дядя и бабушка. – прим. автора), но по его словам, жизнь там была невыносимая: либо бойкот со стороны бабушки, либо разборки. Одна из которых закончилась грандиозным скандалом и даже рукоприкладством. Короче, бабушка выгнала его из дома, набросившись с кулаками (это по его словам). Все это происходило в конце июля тысяча девятьсот шестьдесят третьего года…
…Как ни странно, но твоя мама все–таки предприняла попытку уйти жить к мужу (даже после того, что произошло между ним и бабушкой), видимо, он ее уговорил. Но эта попытка с самого начала была обречена на провал. Тайком, под предлогом поездки в Алма-Ату, к родне, она неделю прожила у твоего отца, после чего вернулась к маме (и теперь уже навсегда) как мне кажется, из-за жалости к ней, не дающего покоя чувства дочернего долга и, главное, бессмысленности дальнейшей борьбы за свое семейное счастье. Вскоре, как итог, последовал развод. Дальше был переезд в новую квартиру (в которой я сейчас живу. – прим. автора), родился ты, и все постепенно «устаканилось».
С тех пор твой отец больше не появлялся, так мне кажется. Когда я в редкие встречи с Лелей (а дядя к тому времени уже жил с молодой женой и только что родившейся дочкой в Алма-Ате до тех пор, пока они все не переехали в середине девяностых годов в Москву. - прим. автора) пытался узнать какие – либо подробности о нем, она всегда уклонялась от разговора. Да и твоя бабушка тоже: «Нет его и все! Нечего об этом говорить!»
О дальнейшей его жизни я ничего не знаю. Встречался ли он позже с тобой или с Лелей, мне неизвестно. Я даже не знаю, какое у него образование и специальность. Во время нашей с ним беседы я это не спросил, а моя мама на этот вопрос ответила примерно так: «Да какая там специальность, работает кочегаром в котельной…». Но тем не менее во время нашей первой и последней с ним встречи я отметил, что речь его вполне нормальная, лишенная грубостей, агрессии, злости, обиды, как это бывает у работяг, да и образованных тоже (мамин брат всю трудовую жизнь проработал инженером – проектировщиком, и несколько лет, в советский период, жил за границей в одной из арабских стран. – прим. автора).
Кстати, несколько слов о его внешности: нормальное телосложение, может несколько худощав, каштановые волосы, нос прямой, лицо, глаза, губы – все в норме. Насчет сходства с тобой, мне затруднительно что–либо сказать.
Получается, моя сестра принесла в жертву свою личную жизнь ради мамы и нас с тобой. Это своеобразный подвиг, и потому мы всегда будем с благодарностью и любовью помнить о ней.
А вообще-то, все наверное, еще тогда могло сложиться по-другому, если бы мы все тогда знали и следовали словам молитвы, которая положена в основу учения Коновалова…
(Здесь дядя мне ее приводит. Он под «старость лет» поверил в какую-то ерунду. Я же всегда был и остаюсь атеистом, и кто-то из вас скажет: «Антихрист». Просто мне с детства «вбивали в голову» через пионеро –комсомолию, а потом и партию, что Бога нет. На эту тему я могу выдвинуть целую теорию, которой здесь не место. Но тем не менее я верю в веру в Бога, если так это можно выразиться. И этой народной вере, как вы знаете, более тысячи лет. А это серьезный возраст. И несмотря ни на что, в молитве мне одно место все же понравилось. Вот выдержка у нее: «Господи, помоги мне и сделай так, чтобы я там любовь проявлял, где меня ненавидят, чтобы я прощал, где меня обижают, чтобы я соединял, где царит ссора…, чтобы я утешал, понимал, любил. Ведь тот, кто дает, тот - получает, кто прощает, тот будет прощен и так далее». – прим. автора).
Понятно, что претворить в жизнь эти заповеди чрезвычайно трудно, но стремиться к этому и упорно работать над собой, необходимо. Ибо в итоге жизнь тогда обретет совсем другую окраску. Поэтому, в то время мы все наделали много ошибок, даже не понимая того. Правда кое-какой опыт и соответствующие уроки жизни, все-таки извлекли…
Твой дядя Леня».
На этом письмо заканчивалось, которое я и привел здесь без всяких своих исправлений, лишь только сократил, убрав не очень важную информацию. Надо ли говорить о том, что после прочтения этого письма, в котором вся описанная «история любви» моих родителей похожа на какой-то киносюжет или роман, я впал в раздумья о том прошлом, в котором меня еще не было, но без которого не могло бы быть?
У мамы была сложная и несчастная жизнь. Я это понял, исходя еще и из того, что каждый человек по-своему видит и представляет счастье, давая ему соответствующее объяснение. По словарю С.И.Ожегова – это «чувство и состояние полного, высшего удовольствия». Успех и удача, наконец. Но жизнь, друзья, течет, все меняется, и кто-то уже говорит, что счастлив тот, кто никуда не торопится. Другие сразу же это опровергают: «Счастье – это когда торопишься с работы домой, а из дома на работу. И, чем больше расстояние между объектами, тем больше счастья».
Я же считаю, что одним из главных составляющих критериев счастья лично для меня, по крайней мере последние десять лет, является право выбора своей жизненной позиции. Точнее, свобода в своих поступках, ни от кого не зависящих и совершаемых только по зову собственного сердца, а не по чьему-то принуждению. Но это не тогда, когда человек делает то, что пожелает, при этом так и говоря: «А мне плевать, я че хочу, то и ворочу!» А прежде всего тогда, когда он – не делает того, чего не хочет делать! И я думаю, мама целиком и полностью согласилась бы со мной.
Во-первых, в ту пору, когда она была вынуждена выбирать между своей личной жизнью и дочерним долгом чести перед моей бабушкой, которая в то время болела. А во-вторых, последние годы своей трудовой деятельности (а она работала врачом – эпидемиологом в одной из СЭС города) испытывала сильное нежелание заниматься именно этой работой, но ничего не могла изменить, о чем мне постоянно говорила. И просто, наверное, ждала ухода на пенсию. Может быть, кто-то ее в этом и осудит. Но по постоянному стечению (непонятно каких и чаще всего вообще не зависящих от меня) обстоятельств, за годы своей трудовой жизни мне тоже приходилось часто заниматься не своей работой, делать то, чего я не могу и не хочу. И поэтому я здесь с ней солидарен, еще и потому, что каждый человек должен заниматься своим делом (быть на своем месте или в своей тарелке, как вам угодно) и, главное, он должен его делать или хорошо, или вообще за него не браться!
И сейчас мне до слез обидно, что такая жизнь сложилась у моей мамы, и оборвалась она чуть-чуть раньше семидесятилетнего юбилея. Мама несколько раз вспоминала, рассказывая мне о том, что в молодые годы ей какая-то цыганка нагадала примерно такой длины жизненный путь. И, наверное, она в это просто вынуждена была поверить, когда за полгода до смерти и за год до своего юбилея тяжело заболела. Она не могла ходить. Сначала самостоятельно, а потом и вообще.

Глава седьмая

Болезнь

«Чудо только потому чудо, что оно не происходит в действительности… Нельзя выйти за пределы, постав -ленные природой».
Анатоль Франс,
Франц. писатель

Все приходящие к нам врачи, а они были из разных больниц города, включая участкового – лечащего, ставили различные диагнозы болезни моей мамы, тем самым все больше и больше заводя лечение в тупик, и все меньше оставляя надежд, уж если ни на выздоровление, то хотя бы на улучшение состояния ее здоровья. И выписывали все новые и новые лекарства и процедуры, причем каждый последующий врач, категорически отвергал советы и рецепты предыдущего. Это тоже нам было непонятно. Все-таки медицина – это наука. И как я понимаю, если дважды два – четыре, то никто из математиков не скажет: «пять или три с половиной». И пусть медицина хоть и не относится к точным наукам, но ведь и не примерная все же. Мы с мамой были рады любой помощи от всех, кто ее предложит.
Ее брат из Москвы помогал деньгами и советами, говоря, что если бы она могла попасть к ним на лечение, то ей бы оказали квалифицированную помощь. Но это не реально. Знакомые и подруги мамы также советовали и предлагали нам кто, что мог из своего опыта и известных только им методов народной медицины. Все это как вы понимаете, не давало должных результатов и не оставило в моей памяти никакого следа, кроме одного случая, который я никогда не забуду.
Я ходил, как в воду опущенный, постоянно думая, о том, как и чем помочь тяжелобольной маме. Однажды, дожидаясь автобуса в отдаленном, дачном районе города, где я оказался по работе, случайно разговорился с одной бабушкой. Я ей уступил место на скамейке (подвинулся в сторону), и она, отметив мою вежливость, первая заговорила со мной. Бабушкой ее можно было назвать чисто условно. Такая, достаточно моложавая женщина, пенсионного возраста (как позже оказалось, немного младше моей мамы), невысокого роста и полного телосложения. Наша беседа началась достаточно просто с ее стороны: почему такой грустный, что случилось и так далее.
В результате выяснилось, что моя собеседница много лет снимает порчу с людей, занимается еще чем-то, не совсем понятным для меня, и, главное, исцеляет тяжело больных людей. Цену за свои услуги не назначает, но и от подарков не отказывается. Я раньше никогда лично не встречался с такого рода людьми, хотя и много слышал о подобных «умельцах», которым никогда не верил. Но тогда, в период болезни мамы, была совсем иная ситуация. «Целительница» подробно спросила диагноз, узнала о симптомах болезни, интересуясь мелкими подробностями, что могу сказать не о каждом враче, приходившим к нам в то время, и так далее. Также она сказала, что если мы желаем, то готова приехать и осмотреть больную, хотя никаких прогнозов и шансов на успех предварительно не дает. Это было похоже на порядочность, и я согласился.
Ее непосредственность меня просто «купила». И мы, обменявшись номерами телефонов и договорившись о звонке в ближайшее время, расстались. Каково же было мое удивление, когда, не успев приехать домой, сразу же узнал от мамы о том, что ей уже звонила моя новая знакомая и назначила встречу на завтра, поэтому я должен был на следующий день обязательно в это время быть дома.
На протяжении всей болезни мамы, в тот момент, когда я уходил из дома по делам, дверь квартиры не закрывалась на замки, для того чтобы к ней могли в мое отсутствие зайти посетители: врач, знакомые, соседи и другие люди. Конечно, это был рискованный шаг, ведь также могли свободно проникнуть и недоброжелатели, тем самым напугав ее, или, не дай Бог, что-нибудь унести. Мы об этом думали, опасались, но все же дверь не запирали. И все было без происшествий.
И поэтому я не удивился, когда в назначенное время, отпросившись с работы, пришел домой, то увидел там бабушку - целительницу. Она уже успела познакомиться с мамой, поговорить и осмотреть всю квартиру: «Сколько у вас комнат, какой у вас большой и хороший телевизор…» и тому подобное. (Простой советский, не знаю, что она в нем нашла, а тем более в двухкомнатной «хрущевке», давно не видевшей и не знавшей ремонта). И ждала меня. Беседа ее была недолгой, но она, видно, умела к себе располагать (есть такая категория людей) и обращать на себя внимание. И говорила, словно завораживала: тихо, внятно и очень уверенно.
И не удивительно, что поговорив с больной, сделала вывод, будто на нашу квартиру и ее жителей, то есть нас, кто-то навел порчу. Меня это не обрадовало прежде всего потому, что я не верю в такие повороты событий и все разговоры на подобные темы считаю, мягко говоря, несерьезными. Наверное, все это в тот момент и было написано у меня на лице, и целительница в подтверждение своих слов, дабы просветить нас, «необразованных», велела следующее. Именно велела. Уж очень сильно чувствовалась твердость в ее голосе и уверенность в действиях. А интонация была такой, что хотелось беспрекословно и безотлагательно выполнять все, о чем она говорит. Ей понадобился не пользованный, чистый, полный коробок спичек. «Который даже не чиркали, - так объяснила таинственная посетительница. (Благо такие спички нашлись на кухне, так как у мамы всегда был неприкосновенный запас). «А еще в чистый стакан налей воды. До краев».
Вы знаете, сейчас уже, честно говоря, точно не помню, какую именно воду она просила – сырую из крана или кипяченую комнатной температуры. Я выполнял все ее указания, словно под каким-то гипнозом. Но это не так важно. Потому что, забегая вперед, скажу, сразу же после ухода целительницы, я пробовал лично проделывать то же самое, что вам чуть ниже и опишу. Причем и с холодной водой, и с кипяченой. Затем терпеливо смешивал и ту, и другую, но у меня, естественно, не получилось то, что проделала она.
А бабушка велела нам встать около нее (мама тогда, держась за стул, могла еще это). Затем поставила стакан недалеко от себя и, по одной зажигая подряд три спички, водила ими то перед нами и вокруг, то, направляя руку, вдоль стен и по углам квартиры. А мы, как дураки, молча наблюдали за этим.
Но спички она не просто жгла. Целительница аккуратно бралась за самый кончик и вращала спичку в руке так, чтобы пламя охватывало всю древесину, но при этом обугленная головка, освободившись от объятий огня, остывала бы. Затем ловко, не боясь обжечься, бралась за обгоревшую часть, давая ей тем самым обгореть полностью, но не рассыпаться, превратившись в пепел, а сохранить свою первоначальную форму. (Но это ладно. Когда-то в детстве и я так делал). Сгоревшую спичку она опустила в стакан с водой и с остальными спичками проделала то же самое. По-моему, она что-то при этом бормотала, типа молитвы. Таким образом все три спички оказались в стакане, на поверхности воды. А дальше начался цирк или чудо, как хотите...