Иван Голубничий


Иван Юрьевич родился 8 июня 1966 года в г. Москве. Поэт, прозаик, литературный критик и публицист. Работает в Московской городской организации Союза писателей России. С 2000 года главный редактор газеты «Московский Литератор». Секретарь Правления Союза писателей России. Секретарь Исполкома Международного Сообщества писательских Союзов (МСПС). Член Союза журналистов России. Член Международной Федерации журналистов. Действительный член Петровской Академии наук и искусств. Шеф-редактор журнала «Российский Колокол». Заслуженный работник культуры Российской Федерации. Заслуженный работник культуры Чеченской Республики. Автор трёх книг стихотворений, четырёх книг публицистики и многих публикаций в российской периодической печати. Автор переводов поэзии славянских народов. Участник Международных литературных фестивалей – в Румынии (2000, 2001, 2002 гг.), в Сербии (2003, 2005, 2007 гг.), в Македонии (2004 г.), в Болгарии (2006 г.), в Иране (2006 г.).

Странности жизни
 (Фрагмент романа)

В то утро он сидел за письменным столом в маленькой комнатке своей окраинной квартиры и смотрел сквозь давно не мытое окно, как «внешний мир» в виде серого, замызганного пространства, отягощённый грубыми контурами зданий, мрачно и неотвратимо утверждал свою вечность и незыблемость. Изредка лишь вторгались в этот мир солнечные дни и добрые, искренние и честные люди, да и то, словно некая ошибка, некий сбой в громоздкой и несовершенной машине мироздания, вскоре они исчезали, оставляя в памяти раздражающую яркую вспышку, а в душе – горечь от чего-то, что могло бы быть, если бы не… Вообще, думал он, в мире слишком много людей. Странно, что человек, обладая, в принципе, всеми возможностями быть счастливым, тем не менее только и делает, что исступлённо отравляет существование себе и своим близким, особенно тем, которых вроде бы он считает что любит. Нет, очень, очень много людей… Когда спешат они толпой, озлобленные, некрасивые, дурно пахнущие, ненавидящие весь мир за то, что их обманули в лучших ожиданиях, – в этот момент они вызывают даже нечто вроде чувства жалости, поскольку на миг порождают представление, что внутри они лучше, красивее и заслуживают более достойной участи, чем та, на которую их обрекает несправедливый и жестокий внешний мир. Но вдруг ты видишь этих людей в минуты их довольства и расположения, например, в день семейного праздника или просто вечернего застолья – и мгновенно понимаешь, что твоё представление есть суть порождение твоего сентиментального сознания, ищущего опоры для того, чтобы… даже не то чтобы полюбить этих людей, а хотя бы просто для того, чтобы смотреть на них без чувства страха и омерзения… С другой стороны, он говорил себе, твои мысли выдают в тебе глубоко инфантильного человека, тщетно стремящегося, словно подросток, терзаемый идеалистическими иллюзиями, переделать мир. Да, это так. Будь моя воля, я бы ставил вопрос именно таким образом. Но воля моя не то чтобы слаба, а просто несоразмерна этой задаче. Человеческая сущность мешает осуществлению самых возвышенных идеалов – и, похоже, именно в этом трагическом противоречии сокрыта великая мудрость. Если было бы можно осуществить идеалы, их бы давно осуществили, и осуществившие их были бы самые отпетые проходимцы, поскольку честный человек из-за рефлексии, органично присущей честности, никогда не возьмёт на себя ответственности за последнее, судьбоносное решение, отделяющее идеал от его «окончательного решения». И тогда на вершине общественной пирамиды оказались бы те самые отпетые проходимцы, о которых ты говоришь, что они сейчас везде… Значит, идеалы если не близки к своему окончательному осуществлению, то вот-вот они приблизятся к нему, поскольку внешний мир становится всё мрачнее и бесприютнее для взыскующего идеалов, а люди… диапазон их колебания от почти экзистенциального (ограниченного лишь убожеством их внутреннего мира) отчаяния до исступлённого, вакхического ликования столь мгновенен и трудноразличим, что можно сделать вид, что два этих состояния суть одно, мерцающее и мятущееся…
Все эти рассуждения не то чтобы запутывали его – так, они просто отвлекали его от главной цели, зреющей в его сумеречном сознании. Вот, председатель Мао сказал: «Пусть одна половина человечества погибнет, зато вторая половина будет жить при коммунизме». Это был величайший гуманист и мечтатель, и именно этим обстоятельством объясняются его прекраснодушные заблуждения. Человечество (и даже его половина! и даже два человека! вы посмотрите на среднестатистическую семью!), рабски следуя своей низменной природе, способно извратить любую святую идею и опошлить самые огромные жертвы. И никто в этом не виноват, в этом смысл и безнадёжность того недоразумения, что мы понедомыслию называем Божественным замыслом. Они орут нам: «– Вы бросаете вызов Божественному замыслу!...» Ах-ах, отвечаем мы, какие страшные вещи вы говорите! Вы, спокойно и с одобрением смотрящие на то, как в угоду наживе извращается человеческая природа, растаптывается личность (та самая «личность», о «правах» которой вы визжите на каждом углу!), как тысячи людей, включая женщин и детей, выбрасывают на улицу, оставляя без средств к существованию практически на верную гибель, – вы обвиняете нас в том, что мы бросаем вызов какой-то эфемерности, которую вы, если вас попытаться заставить, даже и нарисовать-то не сможете!.. Но и те несчастные, которых выбрасывают на улицу (исключая разве что детей, которые невинны), несчастны только до того предела, пока их не возвращают в тёплые дома и не предоставляют возможность сносной жизни. Как только они обретают некое подобие пресловутой частной собственности, на которой все свихнулись в последние годы, они становятся так же слепы и глухи к страданиям других, как и те, кого они ещё недавно заклинали и проклинали, кого они ненавидели и перед кем они пресмыкались! И они уже готовы перегрызть глотку любому, кто покусится на их малое, хотя бы даже и спасая свою жизнь и жизнь своих детей… Нет. Нет, нет и нет. Председатель Мао заблуждался. Подлинное благоденствие возможно только тогда, когда в мире не останется ни одного человека…
Сумерки сгущались. Человек поднялся из-за стола, опустил жалюзи и зажёг настольную лампу. Комната озарилась бледным, горячечным светом. Обстановка состояла из письменного стола с компьютером и узкой тахты, на которой разбросаны были в беспорядке книги, названия которых были трудноразличимы при скудном освещении. Потом была какая-то яркая вспышка. Что было дальше – я не знаю…
Этот человек никому не хотел зла. Возможно, его даже и никогда и не было, просто он привиделся мне в один из вечеров этой странной зимы, когда в окраинных лесопарках удивлённо и испуганно расцветают одуванчики и летний ливень проливается вдруг сквозь серое январское небо на изумлённых людей, лишь на миг отвлекающихся на необычное знамение и сразу же бегущих дальше, на зов беспощадного времени, загоняющего нас, словно…
Впрочем, всё это неважно. Видение исчезло, оставив автора в тоске и отчаянии, а читателя, возможно, – в состоянии холодного недоумения. Ну что ж, по крайней мере, если этот человек вернётся, мне не придётся ничего объяснять. Вы сразу узнаете его, несмотря на то, что в моём видении его никто не окликнул по имени.

* * *

Время взыскует Героя, и это естественно. Когда идеалы прошлого, повинуясь живому ходу вещей, окончательно перестают соответствовать духу времени и их несомненная благонамеренность вызывает уже только скуку и раздражение у новых поколений, перед человечеством встаёт задача определения для себя новых идеалов. На этой глобальной проблеме, разумеется, стремятся заработать разного рода «финансовые круги», а «политические элиты», в том числе и международные, стремятся использовать этот образовавшийся вакуум для ослабления своих конкурентов посредством вбрасывания диверсионных представлений о Герое и Идеале. На этом поприще многие народы потерпели ущерб, и немногие – преуспели. Но не время и не место об этом. Легче всего учить и критиковать, ничего не предлагая. Время и место попытаться представить человека, который дал бы нам если не эталон для подражания, то хотя бы не вызывал презрения мелочностью мыслей и примитивной меркантильностью поступков. Если бы этот человек просто вызывал уважение, задача могла бы считаться почти выполненной. И вместе с тем, чтобы этот персонаж был не дистиллированным порождением морализаторского сознания, а являл бы плоть от плоти живой жизни, то есть был бы раздираем внутренними противоречиями и сомнениями, мятежными страстями и несовершенствами человеческой природы, преодолевая которые, он явил бы в конце повествования образ более или менее законченный, оставив благодарному читателю возможность для несуетного размышления и, возможно, благонамеренного подражания. «– Эге! – воскликнет читатель в этом месте, – чего захотел! Чтобы я тратил своё драгоценное время на размышления, от которых мало того, что никакого прибытка, да ещё и возможна разного рода психологическая нестабильность, ведущая к расстройству текущих дел! Да и был бы ещё по отношению к тебе, краснобаю, благодарным! Оставь ты, пожалуй, меня в покое!». Ну, словом, вы знаете же нашего читателя, всё знающего наперёд и высокомерного даже в своём невежестве. Даже и в этом случае не следует считать попытку безнадёжной, поскольку читатель есть существо зловредное и лукавое; он, бывало, скажет одно, а сам смотрит, какая реакция будет на его слово. И если признаю я сейчас свою попытку тщетной и неудачной, подумает он: «– Вот, тетеря! Легко же тебя сбить с цели, тобою же столь высоко декларируемою! Ну и чёрт с тобой!» Поэтому я не прерву своего повествования, отчасти из боязни потерять уважение читателя, а отчасти – из любопытства, чем же закончится эта история, не успевшая даже ещё и начаться по причине полного моего неведения относительно того, кто будет её главным персонажем и каково будет направление его жизненных намерений…
Следует сказать, что писателям прошлого, великим и просто честным, при некоторых очевидных сложностях их положения (таких, как зависимость от цензуры и «денежного мешка», пьянство, склонность к игре и пр.), в главном было значительно проще. Беря в главные герои представителей того или иного происхождения, класса, круга или социального слоя, они помещали его в традиционную систему ценностей, где, при всех возможных искажениях, вызванных особенностями авторского дарования, а также и безо всяких искажений, всё же добро было добром, а зло – злом; хорошие и плохие поступки были таковыми, каковы они есть. В современной жизни всё гораздо сложнее. Современных «дух времени» для своего удобства утвердил своеобразное мировоззрение, пришедшееся по нраву на удивление широкому кругу людей. А именно: «– Всё относительно!» Один законопослушный налогоплательщик присвоил себе огромное достояние, воспользовавшись смутной ситуацией в государстве и огульной продажностью всех инстанций. «– Ну, вы знаете, а кто бы на его месте поступил иначе?! И потом, а разве плохо, что у собственности появился хозяин?!» Другой ограбил и убил несколько человек, а потом, дав большую взятку, ушёл от ответственности. «– Ну, вы знаете, это только Бог имеет право судить! Тех уже не вернёшь, так зачем ломать жизнь другому человеку, отнимая у него шанс на покаяние?! Его накажет его собственная совесть!» Третий… Примеры можно приводить до бесконечности, но зачем, если мысль ясна. Ну, так вот, главная трудность для создания прообраза героя нынешнего времени состоит в том, что Герой этот, существуя в моём воображении как некая заготовка, болванка, ещё не знает, каким будет его первый шаг. А ведь вы знаете, какое значение имеет первый шаг для репутации Героя? Иной шаг может пустить насмарку все начинания и погубить задачу в самом её зачине. Даже самая благонамеренность, упростившаяся в наше безумно-подлое время к деятельному признанию стяжания как основы всех человеческих добродетелей, и та сама по себе ещё не есть качество, гарантирующее интерес и стремление к уподоблению среди тех самых новых поколений, о которых автор, человек благонамеренный, печётся весьма, в соответствии с высокими традициями отечественной словесности, а также сообразуясь с собственной гражданской совестью. Самое простое – это постараться сделать вид, что личность Героя не имеет никакого отношения к личности автора; что последний лишь следит за каждым шагом Героя откуда-то со стороны и бесстрастным пером запечатлевает увиденное на скрижалях литературы, невесть почему и зачем. Многие шли этим путём, и многие на нём преуспели. Не буду и я ничего придумывать, дабы избежать строгого суждения и ответственности. Просто постараюсь всмотреться в черты окружающего мира, и в том, что явится моему легкомысленному взору, не будет ни капли моей вины.

* * *

Николай пил третий день. Неприятности на службе закончились вместе с самой службой. На смену изнурительному, хотя и хорошо оплачиваемому труду, унижениям, пресмыкательству и подсиживаниям пришла такая же изнурительная свобода, и Николай на первых порах прекрасно знал, как ею распорядиться. Несколько лет постоянного нервного напряжения требовали основательной разрядки, и он предоставил своим склонностям возможность их наиболее полного утоления в соответствии с имеющимися средствами. Он пил, вот именно, третий день. Ну, разве это срок для серьёзного человека, скажете вы, вот когда счёт пойдёт на третью неделю, тогда и поговорим… Не будем спорить, ибо у каждого свои возможности и своя мера. К концу третьего дня в глазах его дымилась вся скорбь мира, а в сознании бешено играла музыка древних космических племён, ожесточённая всех духовным опытом человечества за время его существования, включая самое доисторическое. Человек он был не то чтобы примитивный, а, как сказали бы в среде гуманитарной интеллигенции, простоватый. Серьёзного образования Николай не получил, но, будучи человеком весьма живучим и обладая вполне современным взглядом на мир, имел все возможности для того, чтобы закрепиться в жизни. Происхождения он был самого незамысловатого, и, если бы не политические изменения в государстве, его ждала бы, вероятнее всего, скучно-благополучная судьба какого-нибудь рабочего – с бутылкой по вечерам и по выходным и пустым бахвальством за доминошным столиком во дворе… Однако пришло время, когда каждый получил шальную возможность начать «с нуля», проявив всю свою сущность и не оглядываясь на условности человеческого общества… Николай зарегистрировал своё «малое предприятие», и через несколько лет уже был достаточно состоятельным человеком, который мог себе позволить и излишества, и возможность не торчать в офисе целый день. Однако, помимо упомянутого современного взгляда на мир, реальность требовала и иных качеств, которые Николаю не были органически присущи. Как человек советский, он мог работать долго, изнурительно, агрессивно, но делал это он для того, чтобы потом иметь возможность какое-то время пожить «спокойно». Когда произошёл дефолт, Николай устоял, но из большой игры вышел. Принцип «работа ради работы» его не устраивал, ибо он очень любил себя. На оставшиеся средства он залатал наиболее актуальные дыры в своём существовании, в частности, купил диплом коммерческого экономического «вуза», находящегося где-то на периферии, у чёрта на куличиках. Семьёй он не обзавёлся, поскольку не видел в этом необходимости, – а может, просто потому, что имел слишком много возможностей как человек состоятельный и перспективный. Он переждал, зализал раны и устроился в одну из современных фирм, в которой более, чем настоящее образование, требовались такие качества, как наглость, лицемерие и подлость. Эти качества не были сильной чертой его натуры, поэтому больших высот он не достиг, но закрепился где-то в среднем звене, позволяющем ему существовать весьма сносно, если бы не каждодневный моральный ущерб по вышеупомянутым причинам. Зато он более-менее предсказуемо распоряжался своим свободным временем, и средств хватало даже с избытком, позволяющим ему летом, во время отпуска, прокатиться на один из мировых курортов средней руки. Так бы оно и длилось столько, сколько ему положено, если бы одно происшествие не прервало мирное течение жизни бывшего советского человека, на данном этапе своей жизни уставшего от битв. В фирму пришёл двадцатилетний «руководитель», отпрыск одного из директоров, и начал своё руководство в соответствии с представлениями, вынесенными из плохих американских фильмов. Все проглотили хамство молокососа, поглотил бы и Николай, но парнишка перегнул палку и сказал нечто недопустимое, чего Николай, с опытом армейской жизни за спиной, проглотить ну никак не мог… Пацана увезли в больницу со сломанным носом. Николая сначала забрали в отделение, но уже к вечеру за ним приехал представитель совета директоров и забрал его оттуда. Человек его поколения, серьёзный и немногословный, он часа два допрашивал его в своём кабинете, как оно всё было, после чего сказал: «Вот что, брат. Поступил ты, в общем, правильно, хотя лучше бы ты этого не делал. За это тебе ничего не будет, но, сам понимаешь, работать здесь ты больше не можешь. Завтра получай расчёт и… Второй раз тебе вряд ли так повезёт, поэтому в будущем соизмеряй свои возможности со своими поступками». За всё время работы Николая в фирме это был первый и единственный случай человеческого отношения, и более всего Николая поразило, что это отношение исходило от представителя высшего руководства, которое носители более низких должностей боялись и ненавидели, завидуя при этом исступленно. Этот опыт дал понять Николаю, что, возможно, всё не так уж несправедливо, если наверху оказываются люди столь большого «калибра», который позволяет им подняться над оскорблённым самолюбием и отдать должное другому, хотя бы и стоящему несоизмеримо ниже на социальной лестнице…
Но всё это было в прошлом. Ныне он стал безработным, угрюмо пропивающим средства, отложенные для отпускного путешествия в Анталию, где ему нравилось больше всего благодаря обилию соотечественников и, как следствие, простоте нравов. Не сказать, чтобы он был не в состоянии обойтись без этих ежегодных путешествий, но, как человек простоватый, в сфере внешней жизни он руководствовался поверхностными стереотипами, поскольку не любил выделяться. В настоящее время думать о том, чтобы не выделяться, ему было не нужно, поэтому он поначалу сознательно, а после повинуясь чуткому инстинкту, отдался врачеванию души и нервов, расшатанных последней историей.

* * *

Третий день подходил к концу, плавно перетекая в ночь. Косые тени летели от окна первого этажа по небольшой комнате и падали ничком на компьютерный стол, на литературу по менеджменту, разбросанную по тахте, на фотографию родителей, живших отдельно на другом конце города… «Зачем всё это? – думал он. – Зачем я здесь? В смысле – в этом мире? Разве этого я хотел в годы юности, не думая ни о чём, но устремляясь душевными порывами в нечто сияющее и бесконечное, что, казалось мне тогда, должно непременно ждать впереди каждого человека? Ведь столько хорошего было во мне, столько сил и благих намерений! Почему же осталось от всего этого одно только горькое воспоминание?! И – самое главное! – как мне жить дальше?!..» Водки уже почти не осталось, идти на улицу в столь позднее время было опасно. Перспектива открывалась безрадостная, поскольку дух Николая воспарил уже к высотам, низвержение с которых было чревато самыми трагическими последствиями. Вам знакомо это состояние, когда под утро вас вдруг охватывает смертельный ужас перед всем – перед жизнью, перед пробуждением, перед людьми; вам кажется, что с рассветом произойдёт некий мистический, невесть откуда взявшийся акт, покроющий вас несмываемым бесчестием на все времена, а вместе с вами и всех ваших близких, включая и потомков, которых нет?! И таким спасительным представляется в эти трагические миги газовый кран, пролёт окна, перстень с ядом, огнестрельное оружие или любой колюще-режущий предмет… Счастлив тот, кто, преодолев все дьявольские искушения и ложно понятое чувство гордости, найдёт в себе силы выйти в ночь и дойти до ближайшего ночного магазина! Блажен тот, ибо он наследует эту глупую землю!.. Николай подумал: «А что будет, если сегодня ночью меня не станет?» И когда открылась перед ним во всей непреложности горчайшая истина, что ни одни глаза, кроме разве что несчастных родительских, не заплачут о его безвременном исчезновении, он испытал бешеную злобу и ненависть ко всему миру, и невыносимое презрение к себе самому. «Ничтожество», – сказал он себе вслух и тревожно прислушался к звукам своего голоса – странными и зловещими показались ему эти звуки. Резкая грязная тень от подъехавшего к подъезду автомобиля безумно вломилась в окно и оскорбительно плеснула ему в лицо вонючей и липкой грязью городской окраины. Малодушный страх сменился в его душе отчаянной решительностью, граничащей с безумием. Он вдруг понял, что если он не начнёт действовать именно сейчас, его жизнь может безвозвратно погибнуть. И когда он совсем уже было собрался с силами для совершения рокового и в известном смысле судьбоносного рывка в ночной магазин, в дверь неожиданно позвонили – резко и требовательно, как звонят только те, кто имеет право.
* * *

Николай был озадачен. Кому он мог понадобиться в это время? Хотя, в сущности, всё может случиться. Возможно, кто-то ошибся, перепутал номер квартиры. Возможно, соседи, хотя они никогда не баловали его своим вниманием. Возможно… В следующее мгновение неприятных холодок пробежал по его спине. А может быть, это совет директоров сменил милость на гнев и прислал своих представителей чинить суд и расправу под покровом ночи?! Однако в следующее мгновение он испытал новый приступ презрения к собственной трусости и, даже не спрашивая, кто пришёл, резко открыл дверь.
Изумлению его, как говорится, не было предела. Вместо громилы-представителя со стальными наручниками в руке и электрошоком в кармане, на пороге стояла дама, притом довольно молодая. Да-да, дама, лет сорока с небольшим, крашеная блондинка в кожаном плаще, вполне приятной наружности, хотя, в сущности, ничего особенного. В другой ситуации он бы даже не рассмотрел её лица. Но в настоящей ситуации не рассмотреть её лица было невозможно, поскольку оно, лицо то есть, сияло бешенством и какой-то нечеловеческой злобой. Она с отвращением окинула взглядом его малопривлекательный в этот момент образ и так же резко, как и позвонила, спросила:
– Это вы Николай Кононов?
Таить истину было бессмысленно, кроме того, необходимо было внести ясность в ситуацию.
– Кононов?.. Ну, я. А вы кто?
Почти одновременно с его ответом (Николай почти даже и не заметил, как это произошло) дама сделала короткое движение рукой, в которой блеснуло что-то металлическое. Сработала армейская реакция морского пехотинца, и Николай в последний момент перехватил хрупкую женскую руку с зажатым в ней узким хирургическим скальпелем. Перехватил и, скорее машинально, чем сознательно, заломил её весьма серьёзно, даже слегка испугался. Но только на мгновение, поскольку в следующий момент дама зарычала, как бешенная кошка, и сделала попытку вцепиться зубами в ухо Николаю. Дело принимало нешуточный оборот, учитывая то обстоятельство, что всё происходило в тёмном подъезде около полуночи, и по одну сторону была хрупкая дама, благоухающая дорогими духами и хорошо одетая, а по другую сторону дюжий молодой мужчина, к тому же небритый и нетрезвый. Ситуация срочно требовала разрешения. Николай сначала слегка усилил залом, так что дама даже застонала от боли, а потом резко толкнул её к противоположной стене, практически в дверь соседней квартиры. После этого он метнулся в свою квартиру и едва успел захлопнуть дверь, как услышал, как на дверь обрушился град яростных ударов. После этого ему послышались странные шипящие звуки, как будто кто-то медленно царапал по двери ножом, и женский полушёпот, исторгающий столь ужасные ругательства, что он протрезвел окончательно. После этого дверь подъезда хлопнула и наступила тишина. Николай шагнул в комнату и погасил свет. На улице было тихо. Он сделал несколько неуверенных шагов в сторону окна. На окне ещё от прежних жильцов, с советских времён, осталась отвратительная решётка, вы помните, их одно время все ставили на окна и балконы – этакое восходящее солнце. Николай давно собирался ликвидировать это наследие прошлого, оскорбляющее даже его невзыскательный вкус… Когда он приблизился к самому окну, вдруг раздался звук разбиваемого стекла, и снова сталь, зажатая в женской руке, едва не полоснула по его телу, хотя тут же скрылась в темноте улицы.
В следующее мгновение Николай услышал свистящий шёпот, принадлежащий, казалось, не женщине, а некоему духу зла, снизошедшему на землю для совершения мщения:
– Ты думаешь, ты так и ушёл от меня? Ты думаешь, что всё закончилось? Нет, для тебя всё только начинается. Наступит момент, и ты будешь жалеть о том, что сегодня ночью я не выпустила из тебя кишки. Ты будешь жалеть. Будешь молить о смерти. Но всё будет гораздо хуже…
Николай словно онемел от ужаса и недоумения. Он хотел спросить милую дамочку, чем он, собственно, ей обязан за столь пристрастное внимание к его персоне, но язык его не шевелился. За окном хлопнула дверь автомобиля, и движущиеся огни фар дали понять Николаю, что его ночная гостья, возможно, оставила его на сегодня. Он подождал ещё немного и наконец включил свет. Окно было разбито несильно, но всё равно стекло требовало замены, дабы не стать причиной внимания участкового. О том, чтобы вызвать милицию, даже не хотелось думать. От хмеля не осталось и следа, но общая психическая и физиологическая недостаточность требовала принятия мер. Иными словами, выпить следовало без промедления. Николай набросил куртку и, мысленно перекрестившись, поскольку всегда стеснялся внешних проявлений религиозности, открыл дверь и решительно шагнул в темноту подъезда. В следующее мгновение он вздрогнул, поскольку соседская дверь напротив также открылась. На пороге стоял человек лет пятидесяти с приветливым лицом, в котором, тем не менее, угадывались черты характера жёсткого. Выглядел он так, словно или только что вернулся с дипломатического приёма, или только что собрался на него идти. Только без пиджака. Мужчина улыбнулся доброжелательной улыбкой и спросил:
– У вас какие-то проблемы? Я могу вам помочь?

* * *

Николай застыл на месте от неожиданности, ослеплённый ярким светом, падающим из дверного проёма. Что сказать? Очевидно, что этот непростой человек был свидетелем всего произошедшего недавно на лестничной клетке. С одной стороны, Николай чувствовал в душе необходимость человеческого участия – хотя бы для того, чтобы избежать ощущения, что весь мир против него. С другой стороны, он понимал, что избежать каких либо объяснений вряд ли удастся. Что же делать?!..
– Вы знаете… Возможно, вы и смогли бы мне чем-то помочь, если бы я сам понимал, в чём дело. Сейчас для меня пока очевидно одно: что у меня появилась какая-то проблема. Всё это тем более печально, что случилось в тот момент моей жизни, когда я совершенно к этому не готов…
Человек в дверном проёме понимающе улыбнулся уголками глаз и сказал хорошо поставленным, исполненным глубочайшей внутренней иронии и вместе с тем понимания голосом:
– Ну, что ж? Николай, если не ошибаюсь? Не пугайтесь, – продолжил он, увидев, как недоуменно-испуганно исказилось лицо Николая. – Я случайно проходил мимо двери услышал, как некая дама назвала вас по имени, а вы откликнулись. Меня зовут Георгий Вадимович. Может быть, по рюмке коньяку – за знакомство?! Всё же мы соседи, а ещё даже и не видели друг друга в глаза. Прошу…
Николай в изнеможении посмотрел в глубь квартиры Георгия Вадимовича, где, помимо общего тона, отчётливо просматривался столик с графином и фужером. «Ну, что ж, – подумал он, – может, хотя бы этот воспитанный человек с манерами сотрудника госбезопасности не станет резать меня скальпелем. В любом случае – сил для сопротивления больше нет, в том числе и для сопротивления против дружеского угощения.»
Через некоторое время они сидели, уже как старые знакомые, хотя и с учётом разницы в возрасте и в социальном положении. Притом, что социальное положение Георгия Вадимовича оставалось неопределённым; ясно было только то, что положение это достаточно высокое. Квартира была обустроена на самом высшем (пор крайней мере, по представлениям Николая) уровне, хотя её убранство и носило на себе некий трудноуловимый оттенок… ну, казённости, что ли? Знаете, даже в самом дорогом и фешенебельном отеле это ощущение не покидает домашнего человека. Дело здесь в каких-то нюансах, что ли. Но Николай не фиксировался на этих деталях, прежде всего потому, что несколько стеснялся всей ситуации в целом и своего сомнительного места в ней. Хозяин предложил тост за знакомство, и они выпили по глотку дорогого французского коньяка, от которого в мозгу Николая стремительно обрелась долгожданная ясность и противоречия ситуации не то чтобы сгладились, а округлились, что ли, одним словом, потеряли своё значение.
– А почему вы не спите в такое время? – спросил Николай. – Я думал, что в результате этой глупой истории я перебудил если не весь дом, то, по крайней мере, всех соседей по лестнице.
Георгий Вадимович сделал ещё один вдумчивый глоток из пузатого фужера, закурил «Dunchill» из большой коробки на столе, сделал глубокую затяжку и, выпустив струю ароматного дыма в потолок, спокойно ответил:
– Моя работа не предусматривает ночного сна. Сплю я днём, да и то не всегда. Знаете, в результате многолетней привычки мой организм выработал собственный ритм, которому я и следую – не сказать, чтобы системно, скорее интуитивно. Спать я хочу довольно редко… Но сейчас мне не хотелось бы говорить о моей работе. Кстати, возможно, это не моё дело, но любопытно было бы услышать подробности вашего ночного приключения. Прошу меня извинить за любопытство, но, согласитесь, не каждый день вашего соседа хотят зарезать, да ещё и вдобавок сделать это хочет существо женского пола.
Николая поёжился, но долг вежливости и благодарности подвиг его на то, чтобы как-то разъяснить ситуацию – в том числе, кстати, и самому себе.
– Вы знаете, Георгий Вадимович, то, что произошло со мной, внешне выглядит столь глупо и неправдоподобно, что я даже не знаю, с чего начать…
– Жизненный опыт подсказывает мне, уважаемый Николай, что начинать следует с того момента, когда вы вдруг поняли, что у вас появилась проблема. Потом нужно провести ретроспективный анализ ситуации и попытаться связать концы с концами. Насколько я понимаю, визит этой достойной, хотя и несколько экстравагантной женщины явился для вас полной неожиданностью?
– Да, разумеется! Я только собирался выйти на улицу за… Словом, если бы я встретился с ней перед подъездом, то результат нашей с ней встречи мог бы быть более плачевным, а наша с вами встреча могла не состояться вообще.
– Хорошо, не будем о грустном. Постарайтесь сосредоточиться и вспомнить, не сводила ли вас судьба с этой женщиной прежде?
– Да нет. Я совершенно уверен, что прежде я никогда с ней не встречался…
– Может, когда-то в прошлом… знаете, в жизни всякое бывает, а женская память сильнее мужской. Хотя это маловероятно, учитывая ваш сравнительно молодой возраст и то, что вы производите впечатление положительного человека, но совсем не отчаянного ловеласа…
Николай недовольно поморщился. Коньяк придал ему уверенности и даже некоего совершенно необоснованного нахальства. Значит, впечатление ловеласа он не производит? Обидеться, что ли, на этого индюка? Благо, идти домой недалеко – всего два шага через лестничную клетку…
– Ах, я задел ваше самолюбие, прошу меня извинить! Я просто хотел сказать, что в вашем возрасте у человека ещё не сливаются в памяти люди, лица, голоса. И потом, согласитесь, не бывает же так, что вот ни с того ни с сего некая женщина решила вас убить?
– Да не знаю я! Ничего я не знаю! Я понимаю, что вы искренне хотели бы помочь мне разобраться, но самое ужасное в этой истории даже не то, что меня хотели убить, и не то, что сделать это хотела какая-то безумная женщина, а то, что ни у кого для этого не было никакой причины!
– Хорошо. Тогда, с вашего позволения, попытаемся подойти с другого конца. Судя по вашему внешнему виду, вы как минимум дня три предавались непрерывному расслаблению, иными словами – пили беспробудно. Но, как можно судить опять-таки по вашему внешнему виду, вы не спивающийся алкоголик, а, напротив, вполне благополучный человек, у которого к тому же, в отличие, скажем, от меня, вся жизнь впереди. Чем вызвано такое с вашей стороны не совсем благоразумное времяпровождение, тем более в самое благостное для молодых сердец летнее время, когда более логично было бы валяться на пляже, потягивая в лучшем случае, чешское пиво – или немецкое, но ни в коем случае не отечественное, при его изготовлении используется ужасная вода… Короче, Николай, чем вызван ваш столь длительный и, в контексте всего вышесказанного, совершенно противоестественный запой?
– Да… Это тема для отдельного разговора. У меня на службе произошла неприятная история, из которой мне по стечению обстоятельств удалось выпутаться сравнительно легко. Со службы пришлось уйти, сами понимаете, что в наше время это само по себе уже есть серьёзный стресс, а у меня ещё были всякие сопутствующие детали. Но всё это малоинтересно, кроме того, мне не очень приятно вспоминать об этом…
Сказав это, Николай почувствовал, что слегка кривит душой. Состояние его было таково, что он, наоборот, был бы не прочь рассказать историю своего увольнения случайному, в общем-то, человеку, и, таким образом, пережив её заново, совершить своего рода примирение с ней.
Георгий Владимирович держался удивительно. Николай никогда прежде не встречал таких людей. В нём было что-то одновременно от священника, генерала и древнего викинга. Взгляд его, спокойный и чуть насмешливый, с одной стороны, проникал Николаю в самую душу, словно давая понять, что скрывать что-либо совершенно бессмысленно, ибо и так он всё в принципе знает; с другой стороны, в этом взгляде нет-нет да и проскакивало нечто жестокое и безжалостное, чего он не мог скрыть даже при помощи своего недюжинного самообладания.
– Сделайте милость, уважаемый, я всё же хочу убедиться в том, что эта, как выговорите, неприятная история действительно не связана с сегодняшним происшествием. Тогда мы сможем спокойно обратить своё внимание на другие аспекты вашей жизни, которых мы ещё не касались. Ведь совершенно нет никакой гарантии, что эта сумасшедшая дамочка не придёт снова, или её карающая длань не настигнет вас в каком-либо другом месте, более благоприятном для свершения ею задуманного.
Николай вспомнил, что он слышал сквозь разбитое окно через решётки, и вновь перед ним открылась очевидность, что дела его выглядят неважно даже при самом поверхностном взгляде. Он вздохнул, отпил еще из фужера, любезно наполненного хозяином, и начал свой сбивчивый и противоречивый рассказ, постоянно возвращаясь к той или иной подробности и горячо оправдываясь, хотя его никто ни в чём не обвинял. Когда он закончил, Георгий Вадимович повёл себя странно. Он застыл неподвижно в своём кресле и минуты три молча вглядывался в струи ароматного дыма, словно отыскивая в их расползающихся сплетениях ответ на мучивший его вопрос. Вдруг он вскинул брови и пытливо, в упор посмотрел в глаза Николаю.
– Ну, и что же вам ещё остаётся неясным?
Николай почувствовал себя полным дураком.
– Если вам всё ясно, так объясните мне, – грубовато ответил он, – а если хотите умничать, тогда мне лучше будет уйти…
– Я мог бы позволить вам уйти, но тогда вы не узнаете, откуда исходит угрожающая вам опасность, и погибнете не иначе как по причине собственного легкомыслия и ослабленного инстинкта самосохранения. Мне жаль вас и особенно ваших родителей, поэтому я не позволю вам уйти в неведении. Ситуация ясна, как божий день. Вы искалечили (по собственной вашей формулировке) глупого молодого человека. Это нехорошо, даже если он и сам спровоцировал конфликт, вы должны были, как более старший, найти иные способы защиты своего достоинства. Его родитель – один из вашего руководства – поступил в общем-то по мужски, разобравшись в ситуации и удержав свои родительские чувства от бесплодной мести. Вас уволили, и это самое малое возмездие, на которое вы могли рассчитывать. Вы решили, что история для вас закончилась, но вы забыли о возможности существования ещё одного заинтересованного звена во всей этой истории. Вы забыли, что у молодых людей бывают матери, у которых могут быть свои представления о справедливости и возмездии, и свои, так сказать, жизненные принципы. Вспомните дамочку, которая едва не порешила вас – по возрасту она как раз годится в матери двадцатилетнему мальчишке. Вполне вероятно, судя по его манерам, это единственный и, следственно, балованный ребёнок, каковые часто превращаются в идолов для своих матерей. И вот теперь постарайтесь взглянуть на ситуацию под таким углом зрения: мать узнаёт, что её сыну испортили внешность, при этом принеся неисчислимые физические и нравственные страдания, а после этого обидчику позволили безнаказанно уйти. Вполне возможно, что эти резоны наложились на разного рода психические проблемы, свойственные состоятельным домохозяйкам. Положим, три дня ей понадобились для того, чтобы обустроить пребывание своего любимого сыночка в одной из лучших европейских клиник, но после этого необходимость стремительного и беспощадного возмездия встала перед нею во всей своей наготе и непреложности. Она купила хирургический скальпель и, накручивая себя, возможно и медицинскими средствами, села в свой «Ягуар» (я видел машину в окно) и полетела вершить правосудие. Ситуация внешне простая, но внутренне, с учётом всех нюансов, довольно деликатная. Вам нужно представить себе ваш образ действий в дальнейшем.
Георгий Вадимович замолчал и с неподдельным интересом наблюдал за реакцией собеседника. За окном давно уже наступило утро, и состояние Николая после бессонной и нетрезвой ночи оставляло желать лучшего. То, что он услышал, было такой простой и будничной версией, и, самое главное, настолько, как говорится, лежащей на поверхности, что последние силы оставили его. Николай с трудом поднялся, поблагодарил радушного хозяина за угощение и искреннее участие в его проблемах и выразил намерение откланяться, чтобы рухнуть и отоспаться. Помимо всего прочего, необходимо было приходить в себя для грядущей жизни. Георгий Вадимович, похоже, хотел ему что-то сказать на прощание, как вдруг раздался ласковый и мелодичный звонок от входной двери. Николай успел заметить, как странное выражение скользнуло по невозмутимому лицу хозяина. Как будто до этого он спал, и только теперь проснулся и готов к какому-то непонятному действию.
– Уважаемый Николай, если уж так получилось, что вы ещё не ушли, окажите мне, пожалуйста, совсем необременительную услугу. Я, как вы понимаете, в настоящее время не готов к приёму гостей, но людям, которые пришли ко мне, будет неловко отказать в приёме. Не могли бы вы открыть и сказать, что меня нет дома, и вернусь я, скажем, в семь часов вечера. Если спросят, кто вы… впрочем, вряд ли они спросят. Не сочтите за труд, я буду вам премного обязан!
«Чёрт бы вас побрал, – подумал Николай, – это значит, придётся ещё какое-то время пережидать здесь, пока незваные гости уберутся восвояси. Придётся выручить компанейского соседа, иначе будет с его с стороны не очень красиво…»
– Ладно, постараюсь отправить ваших гостей. Если обидятся – не обессудьте.
Георгий Вадимович несколько более энергично, чем того заслуживала ситуация, вытолкнул Николая в прихожую и прикрыл дверь. Прошло минуты полторы, пока Николай разобрался со сложной системой замков. За дверью с внешней стороны царила полная тишина. «Ну да, я ведь не спрашивал, кто там, естественно, люди спокойно ждут, пока хозяин откроет», – подумал Николай. Наконец дверь открылась. Николай даже не успел сообразить, как оказался стиснутым железными руками огромных парней в форме «ОМОНа» и вдавлен лицом в стенку. Несколько ударов в живот и другие чувствительные места почти лишили его сознания. Он только слышал, как в квартиру вламывались люди в кованых сапогах, матерясь и обмениваясь непонятными командами. Так было около минуты, и вдруг неожиданно всё стихло, так же неожиданно, как и началось. Его повернули от стены, не ослабляя заломленных рук. Перед ним в окружении бойцов «ОМОНа» стоял человек в штатском, очевидно, начальник. Осмотрев Николая с ног до головы, с полным равнодушием, он резко скомандовал:
– Понятых сюда. Быстро.
Через несколько минут в сопровождении одного из бойцов были доставлены двое супругов-пенсионеров со второго этажа. Они ничего не понимали, только щурились от яркого утреннего света и старческого любопытства. Начальник привычной скороговоркой изложил им смысл их гражданского долга, состоящий в том, чтобы засвидетельствовать всё то, что они сейчас увидят, своими подписями. Старички согласно закивали, с ужасом и осуждением косясь на скрученного Николая. Он иногда встречал их в подъезде, но никаких контактов с ними не имел, чем, очевидно, проявлял недопустимое неуважение к старшим поколениям. То, что старички увидели сегодня, подтвердило их смутные подозрения. Николай стоял, всё ещё ничего не соображая и ожидая, что вот сейчас из комнаты выведут Георгия Вадимовича, и выяснится, что он, Николай, не имеет никакого отношения ко всему происходящему, что он всего лишь случайный гость в этой квартире.
– Проходите в комнаты, – скомандовал начальник, и понятые, а также Николай в сопровождении державших мёртвой хваткой его «омоновцев», вошли в комнату. За прошедшие минуты в ней не изменилось ничего, кроме разве что одного, а именно: Георгия Вадимовича в комнате не было. Более того, на столике стоял только один фужер, а пепельница, куда они вместе бросали окурки, была пуста. Что-то ещё неуловимо изменилось в комнате, но что – Николай никак не мог понять. Начальник приказал следовать дальше. Вдруг Николаю открылось одно обстоятельство, прежде ускользнувшее от его внимания. В стене была ещё одна дверь, скрытая от любопытных взглядов неким подобием настенного ковра или занавески. Теперь Николай сообразил, что эта дверь ведёт в чулан, предусмотренный планировкой этого дома. Собственно, такой же чулан был и в его квартире, только располагался с противоположной стороны квартиры. «Омоновцы» под бдительным взглядом начальника и понятых медленно раскрыли дверь и осветили служебным фонарём внутренности чулана. То, что Николай увидел в глубине, заставило его содрогнуться в первый момент, а в следующий момент осознать, что с ним произошло действительно нечто непоправимое…
В глубине чулана, в углу, в неестественно скрюченной позе лежало тело человека. Глаза его были широко раскрыты и выпучены, а на шее отчётливо проступал след от чего-то вроде верёвки, чем было произведено удушение. Лицо его было незнакомо Николаю.
– Это не я, – по-детски промямлил Николай. В следующее мгновение чудовищный удар в живот надолго выбил его из сознания.

* * *

Иногда человек попадает в ситуацию, которой он, по всем внешним признакам, совершенно не соответствует. Более того, сама его личность столь не вяжется с определёнными действиями и обстоятельствами, что можно подумать, что самой большой неприятностью в его внешней жизни может быть лишь задержание за нахождение в общественном месте в нетрезвом состоянии, «оскорбляющем человеческое достоинство», как писалось в прежние времена в милицейских протоколах. И действие этого смутного, но верного природного механизма, как правило, отлажено столь совершенно, что даже направленные волевые усилия субъекта не могут помочь ему преодолеть свою предначертанную посредственность. Эта закономерность есть одно из проявлений великой мудрости Мироздания, столь раздражающей эгоцентричных и комплексующих бунтарей-идеалистов-одиночек. Но иногда происходит вдруг некий сбой в системе, и человек, уделом которого по всем внешним признаком должно было быть серое обывательское прозябание, скрашенное нехитрыми житейскими радостями, вдруг волею сил мирового Хаоса превращается в действующую единицу Добра и Зла, порой на протяжении краткого времени переходя из одной из этих категорий в другую, и обратно. Человек – существо слабое, беспечное, ленивое и подлое, завистливое и живучее, но случается, очень редко, но случается, что конкретные, иногда самые тривиальные обстоятельства как бы высекают в его душе неведомую и таинственную волю к… К чему? К бессмысленному экзистенциальному действию – к спасению души, к погублению души, к неправедному стяжанию материальных ценностей, к массовому истреблению людей, к подделыванию государственных ценных бумаг, к призывам к вооружённому мятежу – да не всё ли равно, ведь всё лучше, чем безвинно сгнить в ледяном каземате или в глухом пространстве среднестатистической квартиры в спальном районе, откуда один выход – вперёд ногами, на кладбище, бесславно и бессмысленно. Эти обстоятельства могут не сложиться никогда, они и не складываются у многих миллионов людей, позволяя им прожить свой век в сладкой полудрёме, не переступая обозначенных пределов, в блаженной нищете духа и тела…
Николай Кононов был из тех людей, предел мечтаний которых обычно не выходит за рамки традиционных человеческих представлений о счастье, с поправкой на время и место, в котором они живут. В детстве и юности он не видел ни особенной бедности, ни особенной роскоши. Родители его были из поколения, чьё детство пришлось на годы войны, поэтому их отношение к воспитанию сына было основано на принципах экономической целесообразности и хрестоматийных нравственных понятиях. Сам по себе он был не то чтобы совсем примитивен, но, как было сказано в начале, действительно, простоват. Иначе и не скажешь. Натура его имела небесполезное свойство приспосабливаться к окружающей среде, поэтому, сложись так, что он попал бы в среду людей возвышенного склада и образованных, он вполне бы мог со временем вписаться в этот круг и занять в нём своё посредственное место. Но жизнь сложилась более естественно для его социального происхождения, и автор этих строк увидел его именно таким, каков он был, вместе с его нехитрым прошлым. Встаёт вопрос: почему с ним произошла эта поистине зловещая история, которая ещё невесть чем закончится? Где, в каком месте он превысил дозволенное ему свыше, за что он и получил своё возмездие в виде экстравагантной дамочки со скальпелем, подозрительным Георгием Вадимовичем и удушенным телом в кладовке незнакомой квартиры?.. Может, мы узнаем об этом, а может, нет – неведомо никому, как неведомо и то, сколь продолжительно будет моё путаное и невнятное повествование. Но одно я утверждаю совершенно точно: если бы Николай стерпел и не сломал нос бессмысленному мальчишке за грязное оскорбление, если бы он остался верен своему низкому предназначению, то сейчас он мирно спал бы в своей комнате, восстанавливая физические силы для трудового дня и предвкушая предстоящий отпуск в любимой Анталии… С того момента, когда он промолчал бы, уже никто ничего не смог бы изменить. Но момент состоялся, и сейчас Николай лежал на холодном паркете этой незнакомой квартиры без сознания, не зная, что его настоящая судьба для него только начинается…
Николай очнулся от резкой боли в области живота. От открыл глаза, и первое, что он увидел, были тяжёлые начищенные ботинки армейского образца. Он лежал на полу лицом вниз. В первый момент он даже не мог сообразить, где он находится и что с ним. Но в следующее мгновенье обстоятельства прошедшей ночи всплыли в эго памяти в строгой хронологической последовательности. Осталось только оценить их и принять какую-то схему действия, но именно этого Николай не мог.
– Встать! – раздался спокойный властный голос. Николай повернул голову в сторону голоса и одновременно стал медленно подниматься, внутренне готовясь упредить внезапный вероломный удар. Армейская выучка снова, вот уже второй раз, оказалась небесполезной в мирной жизни. Хотя... (мелькнуло в голове) Какая уж там мирная жизнь! Молодые дамы выходят по ночам на охоту, вооружённые скальпелями, теперь вот вообще чёрт знает что… Поднявшись на ноги, он медленно осмотрелся: четверо дюжих «омоновцев» стояли по всем сторонам, не позволяя возникнуть даже шальной мысли о сопротивлении. На стуле сидел человек в штатском, по виду – обычный современный сотрудник оперативной милицейской службы, ухоженный, благоухающий дорогим парфюмом, с лёгкой сединой в волосах и как бы утомлённым собственной властью взглядом.
– Фамилия, имя.
Николай вежливо представился. Надежда на то, что недоразумение быстро разрешится и его отпустят домой, ещё не исчезла, и он наивно рассчитывал кротостью и «добровольным сотрудничеством» купить снисхождение к своей участи.
– Вы признаётесь в совершении убийства? Или… не признаётесь?
В голосе милицейского начальника послышалась едва заметная угроза. Похоже, для себя самого он уже всё решил, и дальнейшее сводилось для него к некоторым необходимым юридическим и бюрократическим деталям. «А как же протокол…» – подумал Николай, но вместо этого сказал, по возможности спокойно:
– Я живу в квартире напротив. Никого не убивал. Я вообще не знаю, кто это. Я… понимаю, что мои слова звучат неправдоподобно, но… я действительно никого не убивал!..
Видимо, в его голосе отчётливо слышались нотки искреннего отчаяния, поскольку начальник посмотрел на него с некоторым даже интересом, хотя и с ярко выраженным презрением.
– В квартире напротив? Ключи… Доставать медленно!
Николай медленно, как и было приказано, достал ключи из кармана джинсов и протянул их человеку, который его допрашивал.
– Там есть кто-нибудь?
– Нет. Я живу один.
Он посмотрел на застывших в угрожающих позах омоновцев и сказал, кивнув одному из них, чтобы он взял понятых и обыскал квартиру напротив.
– Ну, что же, гражданин Кононов. Ситуация достаточно самоочевидная, поэтому я советую вам не валять дурака. Чтобы ситуация прояснилась для вас окончательно, я обрисую вам то, что, так сказать, составляет её основу. Сегодня утром вы были задержаны в этой квартире, здесь же нами был обнаружен труп неизвестного человека с явными признаками насильственной смерти. Нам неизвестно, кто этот человек и насколько он заслужил или, напротив, не заслужил такую прискорбную участь. Но для вас это ничего принципиально не меняет. Судя по всем внешним признакам, это дело ваших рук, поскольку как других претендентов, так и признаков их пребывания здесь, мы не видим. Думаю, что их нет. Мы не знаем, кто вы и что вы, хотя, повторюсь, для вас в данной ситуации это не играет существенной роли. Мне неохота, да-да, именно так, терять время попусту, ведя с вами долгие беседы, наподобие тех, которые вы, вероятно, не раз видели в детективных кинофильмах. Если вы не признаетесь здесь и сейчас в совершении преднамеренного убийства, вас отвезут в одно из мест предварительного заключения, где вы через сутки пребывания будете умолять меня о встрече и выражать готовность подписать признание в чём угодно. Но тогда я уже не буду торопиться, и этот, несомненно, негативный опыт может украсить вашу голову преждевременными сединами, а вашу душу – самыми мерзкими несмываемыми впечатлениями… Что вы скажете на это?
Николай тупо смотрел перед собой, и мысли его уносили в какие-то странные сферы, совершенно не соответствующие серьёзности момента. Он вдруг вспомнил боевые учения во время армейской службы, когда вдруг, совершенно неожиданно застрелился его сослуживец, которому оставалось всего месяца три до демобилизации. Никто так и не узнал, почему свёл счёты с жизнью этот молодой и полный сил парень, которого дома ждали весьма высокопоставленные родители и любящая девушка. Николай очень хорошо запомнил, как этот его сослуживец считал дни, оставшиеся до конца службы, и охотно делился с товарищами своими довольно заурядными планами в отношении своего будущего. Во время боевых учений, когда всё случилось, никто не обращал особенного внимания на психологическое состояние друг-друга. Тяжёлый заполярный климат, а также тяжёлые условия учений как таковых, казалось бы, только обостряли ценность собственного здоровья и жизни. Когда сослуживец Николая достал из кобуры сигнальный пистолет, вложил его огромное дуло в рот и выстрелил, те, кто был рядом, вначале даже не могли понять, что собственно, произошло. Застрелиться столь позорным образом – из «ракетницы» – выглядело какой-то идиотской, несмешной шуткой. Однако через несколько мгновений стало совсем не до шуток, поднялась суматоха… было следствие, которое ничего не дало. Потом жизнь естественным образов вошла в привычную колею, и все, а вместе со всеми и Николай Кононов, забыли о незадачливом военнослужащем и об этом наиглупейшем, в сущности, хотя и трагичном происшествии… И вот сейчас, перед лицом равнодушного опера, предлагавшего ему своими собственными руками подписать себе приговор, после которого нормальная жизнь была бы уже немыслимой, Николай почему-то вспомнил эту историю. Почему? Может быть, в его мозгу мелькнула малодушная мысль о том, что самым простым и действенным сейчас в его положении было бы застрелиться… Аналогия, конечно, сомнительная, ведь у того сослуживца была прекрасная жизненная перспектива, в то время как нынешнее состояние Николая более-менее закономерно венчало цепь неудач в его жизни. Но Николая спасло то, что он любил жизнь, и это здоровое чувство спасло его и от убийственного ужаса, и от необдуманных поступков…

– Вы говорите, что не знаете этого человека. Совершенно естественно напрашиваются разные вопросы. Кто этот бедолага, лежащий сейчас в соседней комнате со следами удушения? Кто вы, и почему оказались в чужой квартире практически ночью?.. Что ж, если вы не против, я повторю свой вопрос относительно возможности вашего чистосердечного признания, а потом, в зависимости от вашего ответа, либо мы приступим к рутинной следственной работе, либо… я выполню своё обещание, и вас отвезут в чрезвычайно неприятное место.
– Простите, товарищ… простите, гражданин следователь. Вы забыли представиться.
Николай даже сам опешил от собственного нахальства. Возможно, именно в эти минуты в его душе стал происходит окончательный перелом, основы которого были заложены злосчастным эпизодом со сломанной челюстью молодого хама. В нём вдруг совершенно отчётливо созрело ощущение того, что всё происходящее носит какой-то ненастоящий, ходульный характер, словно он принимал участие в некоей самодеятельной, но чрезвычайно претенциозной театральной постановке, финалом которой парадоксальным образом должно было стать крушение его невинной жизни. Это внезапно и неведомо откуда нахлынувшее ощущение породило в нём чувство протеста, на удивление холодного и сознательного. Юридические познания Николая сводились главным образам к тем глупым обрывкам шаблонных фраз, коими до полного безвкусия насыщены современные «милицейские» сериалы, то есть таковых познаний практически не было. Но, вы знаете, иногда, в экстремальных ситуациях всё зависит не от смысла слов и содержания фраз, а от той внутренней энергетики, которую сообщает говорящий своему голосу. По-видимому, в Николае в тот момент инстинкт самосохранения и обострившееся чувство справедливости разбудили спящий до этого момента источник вдохновения с совершенно неизведанным потенциалом…
Следователь удивлённо поднял глаза, и с сомнением, смешанным всё с тем же презрением, как-то вяло сказал:
– Ну, полковник Белоусов. Легче тебе от этого стало?
– Гражданин полковник, я отказываюсь говорить с вами на тех условиях, которые вы пытаетесь мне навязать. Мне совершенно безразлично, что вы обо мне думаете, но я требую выполнять все условности, предписанные в подобных ситуациях. В общем и целом мои показания сводятся к тому, что вы от меня слышали. Вы должны либо внести это в протокол, или как там это сейчас у вас называется, либо отправить туда, куда вы обещали. Я понимаю, что выбраться на свободу у меня сейчас нет шансов, но… Есть, в конце концов, экспертиза, должно же всё встать на свои места?!.
В этот момент в комнату вошёл омоновец (один из тех, кто производил обыск, слишком долгий для столь маленькой квартиры) и, нагнувшись, что-то стал говорить полушёпотом своему начальнику. Полковник Белоусов удивлённо вскинул глаза на Николая, но ничего не сказал, только жестом отпустил своего подчинённого. Тот снова вышел из комнаты неслышной походкой, неестественной для его мощной фигуры, но, вероятно, вполне естественной для его профессии…
– Предварительная экспертиза показала, что перед тем, как быть задушенным, этот субъект был зверски избит. Судя по нашему опыту, такое происходит в случаях, когда человека подвергают насильственному воздействию с целью получить от него ценную информацию или деньги. Иными словами, перед тем, как удавить, его хорошенько и профессионально отметелили… Вы в каких войсках служили, Кононов? Судя по вашему мощному сложению и простодушной физиономии, не иначе как в десантных?
– В морской пехоте…
Вряд ли имело смысл скрывать сведения, которые легко проверить.
– Вы чрезвычайно опасный человек, гражданин Кононов. На нём же под одеждой живого места нет, и, похоже, несколько рёбер сломаны. Я вынужден выполнить данное мной обещание и отправить вас в место предварительного заключения, пока вы всех вокруг не поубивали… Там вас подвергнут тщательной экспертизе на предмет причастности к избиению, и там, я уверяю вас, вы расскажете всё, хотя, возможно, уже не мне…
Здесь Николаю сделалось немного спокойнее. Он никого не подвергал никакому избиению, и любая экспертиза без труда сможет убедиться в этом.
– Скажите, – спокойно, хотя и напряжённым голосом, произнёс Николай. – Если вы не в состоянии без моего «признания» даже установить личность убитого человека, то хотя бы навести справки о том, кто прописан в этой квартире, вы в состоянии?!.
У полковника как-то недовольно дёрнулась щека, он помедлил мгновение, но всё же ответил:
– Это мы знали ещё тогда, когда выезжали на вызов. Квартира принадлежим одному государственному ведомству, и постоянно в ней никто не прописан… Возможно, вы действительно не знали, в какое дело вы ввязываетесь, подписавшись на то, чтобы что-то выколотить из этого человечка, который, скорее всего, такая же пешка, как и вы. Возможно, но возможно, что и нет!..
Полковник выглянул в коридор и отдал краткую команду, смысл которой сводился к тому, что задержанного следует отправить по назначению и вообще «заканчивать тут». Вошёл омоновец и приказал Николаю завести руки за спину. Почему-то он не надел на него наручники, хотя впоследствии Николай вспоминал, что подсознательно он с особенным ужасом ждал именно этого момента. …Вот, на его руках ощущается смертельный холод равнодушной и беспощадной стали, раздаётся клацающий звук – и всё, прощай свобода! Он, как и большинство законопослушных граждан, считал, что человек, попавший на тюремную стезю, уже никогда не сможет окончательно вернуться в лоно праведной жизни. Почему? Он и сам не мог бы объяснить. Устойчивое представление, основанное на предрассудках… Но в тот момент он думал совершенно о другом. Надели наручники, не надели – это вопрос времени. Возможно, по правилам их должны надеть в машине. Суть и смысл происходящего состоят в том, что сейчас у него руки свободны и он имеет, возможно, самую последнюю возможность сохранить свободу, без которой самая жизнь его теряет смысл… Он послушно и как бы даже несколько анемично последовал за омоновцем в сторону выхода из квартиры. Бросил прощальный взгляд на знакомую до боли дверь собственной квартиры, из которой столь легкомысленно он вышел, смятенный, но свободный, несколько часов назад. Николай не знал, что там на улице и как, ждёт его там легендарный «чёрный воронок» или заурядная «Волга». Омоновец, непонятно почему, оказался впереди. Сзади не было никого, только полутёмная лестница старой «хрущёвки», ведущая вверх. Если повезёт, мелькнула мысль у Николая в голове, и дверь на крышу будет открыта, можно будет спрыгнуть на один из балконов, а там… Именно там может единственный раз в жизни оказаться полезным опыт боевых учений в армии. Самое главное – сбить с толку, замести следы. Сейчас будний день, и, если опять таки повезёт, можно будет отсидеться в пустой квартире, а потом ситуация сама подскажет выход. За эти буквально секунд семь в голове Николая промелькнуло огромное количество мыслей и комбинаций, хотя главное он уже знал: или сейчас, или, возможно, уже никогда… Он сделал омоновцу специальную «подсечку» и изо всех оставшихся сил толкнул его лицом прямо в стальную дверь. Раздался страшный грохот и сквернословие, омоновец, похоже, оказался не из самых расторопных, потому что никак не мог подняться, пока Николай стремительно летел вверх по лестнице. Последнее, что он успел отметить, было то, что за дверью квартиры оставалось по-прежнему тихо.
Дальнейшее разворачивалось, как во сне. Николай добежал до чердачной лестницы, ведущей на крышу. Естественно, по известному закону, она оказалась закрытой. Николай уже приготовился было дорого продать свою жизнь. Но внизу было подозрительно тихо. «Что делать? Делать совершенно нечего. Зачем им шуметь, им следует спокойно ждать, когда мне надоест здесь сидеть, и я сам сойду вниз… Стоп, но они же не знают, что чердачная дверь закрыта? Не знают? А вдруг знают? А может, они спокойно сейчас держат на прицеле крышу и балконы? А может?..» Николай вздрогнул от звука шагов. Снизу по лестнице кто-то неторопливо поднимался. «Ну, всё, вот и конец, – подумал Николай. – Вот сейчас появится усталая импозантная фигура полковника Белоусова, и его презрительный голос скажет: «Ну что, Кононов? Добавил себе ещё одну статью? Давай спускайся в машину…» Шаги приближались. Николай внутренне напрягся, готовясь выдержать насмешливый взгляд полковника, но взгляду его представилась совершенно иная картина. По лестнице поднимался пенсионер, мужчина лет семидесяти, но довольно моложавый, с военной выправкой и орденскими планками на груди. Николай часто встречал его, хотя, так же, как и со всеми, никогда не здоровался. Пенсионер поднял глаза, увидел Николая, в напряжённой позе стоящего на лестнице, и в глазах его застыл спокойный вопрос. Николай понял, что его положение выглядит двусмысленно, поэтому решил объясниться, как мог.
– Здравствуйте… Извините, я здесь оказался в затруднительном положении, но это не имеет к вам никакого отношения. Если вы не хотите заходить в свою квартиру в моём присутствии, я спущусь вниз…
– Здравствуйте, молодой человек! Мне приятно, что вы, наконец, впервые за несколько лет снизошли до того, чтобы поприветствовать старого человека, живущего с вами в одном подъезде. Тем более интересно мне было бы узнать об обстоятельствах, побудивших вас пойти на этот беспрецедентный шаг. Впрочем… В моём возрасте глупо чего-либо бояться, тем более что бояться мне в жизни приходилось и более страшных вещей, нежели всклокоченный и небритый молодой человек на тёмной лестнице. К тому же… не сочтите за старческое бахвальство, вы мне вряд ли сможете сделать чтолибо серьёзное, даже при вашей впечатляющей комплекции.
Положение Николая не позволяло ему вступать в полемику о его физических возможностях со случайным, хотя и симпатичным человеком, поэтому он тупо молчал, соображая, что делать дальше....