Костенко Геннадий (Юрий Ош)
г. Сумы
Повесть

Виктор Семакин и Валентина Крапивина решили пожениться. Они давно искали друг друга. В городе у них никого из родственников не было, поэтому оба жили в общежитии, каждый в своём. Приехали они сюда по направлению после учёбы в техническом училище: Валя – из Донбасса, Виктор – из Хмельницкой области. Приехали и надолго остались в городе машиностроителей и химиков на берегу тихой, полноводной реки. Он на два года уходил на службу в армию, потом возвратился в тот же город, на тот же самый завод «Ремкран», где работал до службы. Обоим очень нравился город, куда их забросила судьба, оба мечтали построить свою семью, искали свою любовь. А она долго не находилась, и когда они наконец встретились, Виктору было уже тридцать, а Вале – двадцать четыре. Живя в общежитии, они, как часто бывает с людьми их возраста, много мечтая о своей семье, не думали, где эта семья будет жить.
И вот Виктор и Валентина, теперь уже оба Семакины, стали семьёй, и жилищный вопрос встал перед ними первой насущной проблемой. На первое время они остались прописаны каждый в своём общежитии, а жить пошли к одному пожилому одинокому мужчине, Михаилу Семёновичу. От Михаила Семёновича ушла почему-то жена, и он остался один в двухкомнатной кооперативной квартире. По его словам, у него после ухода жены «в ногах засела какая-то болячка», которую ему одна знакомая женщина посоветовала лечить только в черноморской воде, где она якобы вылечила свои собственные ноги от такой же точно «болячки». В тот год, когда Виктор и Валя поженились, Михаил Семёнович с помощью руководства автобазы, где он давно работал слесарем, получил возможность целых семь месяцев, с апреля по октябрь, лечить свои «болячки» в крымских водах: ему предложили поработать в тёплый сезон дворником в одном из пансионатов близ Алушты. Чтобы квартира его не простаивала даром, он развесил по городу объявления: «Сдаю комнату на семь месяцев». Виктор и Валя пришли к нему по одному из этих объявлений. Они позвонили в квартиру на четвёртом этаже. За дверью сразу же раздался звонкий собачий лай, а минуты через две послышался мужской хриплый голос:
– Сейчас, сейчас… не спешите… тут такой замок, что всё равно быстро не откроешь.
После этого за дверью началась какая-то возня, сопровождавшаяся щёлканьем замка. Наконец дверь открылась – на пороге стоял маленький, толстый, лысоватый мужчина лет за пятьдесят, голый по пояс, с подтяжками через плечи, поддерживавшими, вместо ремня, широченные, изрядно помятые брюки. Мужчина, что-то дожёвывая на ходу и держа на руках маленькую собачонку, проговорил:
– Вы по объявлению, я знаю. Идите за мной.
Он уселся в кресло, пришедших усадил напротив себя и повёл с ними долгий и нудный разговор, рассматривая и изучая их.
– Ну, с виду вы мне подходите… Хотя всякое бывает. Поэтому дадите мне расписку, что сохраните всё в целости. Эту комнату я закрою, а в той будете жить. У меня, как видите, квартира хорошая. Поживёте нормально… Вот только с замком что-то не ладится.
Михаил Семёнович познакомился с паспортами Семакиных, продиктовал Виктору расписку и затем целый добрый час объяснял им премудрости своего замка, правила пользования газовой плитой, ванной, туалетом и часами-ходиками с «кукушкой». Пучеглазая собачонка, звавшаяся Кнопкой, всё это время то вертелась у его ног, то влезала ему на плечо, когда он садился в кресло, сверкая глазёнками в сторону незнакомцев. Под конец беседы Михаил Семёнович, взглянув на Кнопку, предложил им:
– А что если я оставлю её с вами? Она у меня умница. Ну куда мне её девать?.. Разве что к сыну отвезти в село.
Виктор с Валей, едва уговорив хозяина отвезти Кнопку в село, за пятьдесят рублей в месяц договорились с ним, что тридцатого марта он отдаст им ключ от квартиры, перед тем как сам улетит в Крым.
Молодожёны на семь ближайших месяцев обеспечили себе надёжную крышу над головой… Но надо было думать и о собственной квартире. Государственную квартиру ни Виктор на «Ремкране», ни Валя на заводе «Химпром», где она работала лаборантом, получить в ближайшее обозримое время никак не могли: пришлось бы ждать лет десять. Поэтому, когда Виктор услышал, что у него на заводе организовывается жилищно-строительный кооператив, и он, и Валя несказанно обрадовались: хоть и дорого, но
зато года через два будет у них собственная квартира… Виктор подал в завком заявление с просьбой включить его в число членов кооператива. Они с женой написали об этом своим родителям. Те оказали им денежную помощь, кое-что они и сами имели на сберкнижках (как-никак не один год трудились на производстве) – и, довольные собой и жизнью, они стали ожидать двухкомнатную кооперативную квартиру… Но недели через две на заводе меж людьми пошли слухи, что желающих вступить в кооператив очень много, а часть квартир, как обычно, заберёт горисполком для городской очереди. Сколько заберут квартир, никто не знал. От этого росло напряжение и нервозность. Виктор не выдержал, пошёл к Сытину, председателю завкома, и спросил его напрямик:
– Скажите, получу я квартиру или нет?
Председатель сделал серьёзное лицо, порылся немного в бумагах на своём столе и сказал солидно:
– Не горячись, Семакин, квартиру ты обязательно получишь.
И Виктор успокоился…
Незадолго до Первомайских праздников в завкоме «утрясли» наконец список желающих вступить в кооператив, и Сытин с директором завода Зелевским повезли его на утверждение в горисполком… Через два дня после этого «Ремкран» был похож на потревоженный муравейник: люди собирались кучками в цехах, коридорах, во дворе, у проходной, по одному и делегациями обивали пороги завкома и директорской приёмной. Никто не хотел поверить в случившееся: в горисполкоме отобрали для города целых тридцать будущих квартир, вместо положенных десяти, то есть вычеркнули из списка двадцать фамилий. Среди вычеркнутых оказался и Виктор Семакин…
Весна была в разгаре. Город приготовился к завтрашнему 1 Мая: свежая, яркая зелень юной листвы смешалась с кумачом праздничных флагов. Виктор и Валя сидели на скамейке в скверике у беседки в центре города. Солнце ласково согревало землю. Виктор застывшим взором смотрел на прохожих. Валя платочком вытирала непослушные слёзы: он встретил её с работы и рассказал о неудаче с кооперативом. Они сидели посреди города, чувствуя себя никому ненужными в этой людской суете…
Сразу после праздника Виктор записался на приём к директору завода. Приёмный день у Зелевского был вторник. Во вторник в два часа дня, как ему было назначено, Виктор стоял у директорской двери. Вышла секретарь, ослепительно улыбаясь, сказала ему:
– Проходите, Вас уже ждут.
В просторном кабинете за одним столом, у окна, лицом к вошедшему сидел Зелевский, за другим столом, приставленным к первому так, что оба стола составляли букву Т, боком к вошедшему сидел Сытин.
– Проходи, Витя, садись поближе, поговорим, – услышал Виктор директорский голос, подошёл к столам и сел на краешек стула у стены.
– Так в чём дело, Витя? – снова услышал Виктор голос директора. Зелевский всех своих подчинённых, значительно моложе себя, звал просто по имени, причём в уменьшительном виде, как будто по праву довольно пожилого человека – ему оставалось работать до пенсии меньше двух лет. На самом же деле, когда директор называл человека по имени, то этим он старался сразу же завоевать его расположение к себе: мол, смотри, я директор, а разговариваю сейчас с тобой, как отец с сыном. Поэтому и Виктор, услышав своё имя, да ещё в ласковом уменьшительном виде, почувствовал в голосе директора отеческую заботу о нём, и ему стало неловко, что он пришёл к нему, этому поседевшему уже человеку, у которого на плечах целый завод, со своим личным и таким обыденным вопросом.
– Да вот… семья у меня… жена… скоро ребёнок будет… живём на квартире… в кооператив не попал… – промямлил Виктор.
– Семья – это хорошо! Семья – это здорово! А жильё… всё образуется со временем! – весело сказал Зелевский, потом порылся на своём столе в бумагах, нашёл какой-то листок и, протягивая его Виктору, продолжил:
– В этом кооперативе все бы у нас получили жильё, и ты в том числе. Так планировалось. Но нас неожиданно «зарезал» горисполком: забрал сразу тридцать квартир. Как мы ни воевали с ним – ничего не вышло. Вот документ, который нам вручили в горисполкоме, в нём сказано: так как городская очередь на кооперативные квартиры достигла большой цифры, то горисполком решил в заводские кооперативы включать значительно большее число людей из городской очереди… Да ты возьми, прочитай сам, чтобы не думал, что мы тебя обманываем.
Виктор поднялся, взял несмело из протянутой директорской руки документ и стал читать. Там было написано то, о чём только что говорил Зелевский.
– Иван Егорович, а может, как-то можно помочь ему? – обратился Зелевский к Сытину. Тот провёл ладонью по лбу, словно разглаживая морщины, посмотрел на директора и, не глядя на Виктора, сказал:
– Ну… как тут ему поможешь… сами знаете, Лев Максимович… Если кто-нибудь откажется от кооператива, тогда можно будет включить Семакина.
– Витя, не горюй! Вот построят этот дом, начнут делить квартиры, и, посмотришь, не один откажется: то этаж не понравится, то ещё что-нибудь… Так что, может, и ты туда попадёшь. Жди, дорогой, жди!
С этими словами Зелевский встал из-за стола, подошёл к Виктору, обнял его за плечи и проводил до двери.
И Виктор терпеливо ждал. Но чтобы не выжидать, как говорится, с моря погоды, он стал расспрашивать на заводе, не думает ли кто отказаться от кооператива. Вскоре председатель кооператива Николай Будаков сказал ему, что месяц назад с третьего цеха уволился инженер Довиченко, который до сих пор не внёс паевой взнос, в то время как все остальные члены кооператива взнос внесли. Поэтому Будаков предложил Виктору, раз он в этом лично заинтересован, найти Довиченко по его домашнему адресу и, если тому кооперативная квартира не нужна, попросить его написать заявление о выходе из кооператива… Виктор нашёл Довиченко, но долго никак не мог добиться от него письменного отказа от кооператива. Довиченко был алкоголик, за что, говорили, ему и предложили уволиться с завода. Почти целый месяц Виктор ходил к нему домой, и каждый раз он видел его либо в стельку пьяным, либо уже спавшим после очередной выпивки. Наконец, однажды он пришёл к Довиченко рано утром, когда тот ещё спал. Жена разбудила его. Он вышел во двор, где его на скамейке ожидал Виктор.
– Привет, Витюша! – сказал Довиченко, потягиваясь и поёживаясь от утренней прохлады. – Жена мне все уши прожужжала про тебя: ходит, мол, человек каждый день… Да на кой чёрт мне сдался этот кооператив! Видишь, у меня дом какой – загляденье: двор, садик, огородик. Выйдешь, сядешь под вишенкой, пропустишь стаканчик-другой в тенёчке – красота… А в кооператив я вступил так просто… за компанию: все писали заявления – и я написал… Сейчас я «нарисую» всё, что тебе надо.
Он тут же написал заявление, чтобы его вывели из кооператива и, вместо него, включили Виктора Семакина.
На следующий день Виктор отдал это заявление Будакову. Тот прочитал его, ухмыльнулся и сказал:
– Витя, если б от меня что-то зависело… Тут всем этим делом заправляют Зелевский и Сытин. Вот они и будут решать, кому отдать эту двухкомнатную квартиру… если уже не решили…
Так оно и вышло.
Спустя неделю на завод приняли нового начальника техотдела инженера Черпака. Его и включили в кооператив, вместо Довиченко. Об этом на заводе ходили разные слухи: одни говорили, Черпака прислали из горисполкома и «рекомендовали» включить его в кооператив; другие говорили, Черпак – кум Сытина. Но Виктору было всё равно, кто такой этот Черпак, как и почему его включили в кооператив. Для него был важен сам факт: гонялся за пьяным Довиченко он, а в кооперативе оказался какой-то Черпак, проработавший на заводе всего неделю. По этому вопросу он обращался и к Будакову, и к Сытину, и к самому Зелевскому. И ничего вразумительного они ему объяснить не могли, ссылаясь только на какой-то «звонок» из горисполкома… Вскоре после этого горисполком выделил «Ремкрану» четыре государственные квартиры, одну из них – трёхкомнатную. В завкоме распределили эти квартиры, трёхкомнатную отдали начальнику третьего цеха, сыну Зелевского, который всего три месяца, как переехал из другого города. Теперь всем на «Ремкране» стало ясно, почему горисполком забрал у завода тридцать будущих кооперативных квартир. Это была обычная сделка: кому-то были нужны кооперативные квартиры, а Зелевскому была нужна государственная квартира для своего сына, которую и выделили заводу сверх положенных, ожидавшихся трёх квартир. Посыпались жалобы заводчан в городские и республиканские инстанции. На «Ремкран» приезжали разные комиссии. И всем им Зелевскому и Сытину удавалось «вставлять очки». Никаких нарушений законности в их действиях комиссии не находили…
Виктор с Валей жили на прежнем месте, в квартире Михаила Семёновича, который примерно раз в месяц присылал им письмо. Он сообщал, что жив-здоров, работает, а всё свободное время бродит вдоль берега в черноморской воде. Никакого проку от этого, писал он, нет, питание там очень дорогое, поэтому ему хочется плюнуть на всё и уехать домой.
Валя уже давно была беременна. С кооперативом у них ничего не получалось. Со дня на день мог возвратиться Михаил Семёнович. Вале нужен был покой, а она по ночам плакала, уткнувшись в подушку, чтобы не разбудить мужа. Через три месяца у неё будет ребёнок. Куда им деваться? Кто их возьмёт с ребёнком на квартиру?
Вдруг Виктору и Вале сообщили на работу из общежитий, где они оставались прописаны, что им пришли повестки: их вызывали в горотдел милиции. «Что такое? Зачем мы понадобились милиции?» – недоумевали они, подходя вечером после работы к трёхэтажному кирпичному зданию… Их вызывал какой-то капитан Колесник в тридцать первую комнату. Капитана на месте не оказалось, и им велели ждать в коридоре. Ждали они долго. Валя плохо себя чувствовала, её поташнивало. Только через час пришёл капитан. Виктор приоткрыл дверь и спросил:
– Можно?
– Когда будет можно, тогда скажу! – резко сказал ему капитан, сидя за столом в глубине комнаты и перебирая какие-то бумаги.
– Да Вы что в самом деле! – взорвался Виктор, входя в комнату. – Издеваетесь что ли? Мы целый час Вас ждём! Жена вон беременна, тошнит её, а Вы нас маринуете тут!
– Витя, успокойся, – дёргала его за рукав Валя, тоже вслед за ним войдя в комнату.
– Что там успокойся! Зачем нас сюда вызвали? – сердился Виктор. Молодой рыжеватый капитан выпрямился на стуле, взял в руку карандаш и, играя им, медленно властным голосом произнёс:
– Вы, молодой человек, очевидно, забыли, где находитесь. Сюда без надобности никого не вызывают… Вы прописаны в общежитиях. А где живёте?
– На квартире, – сказал Виктор, ещё не совсем понимая, к чему клонит этот рыжий.
– Значит, вы нарушаете паспортный режим. Вы должны прописаться по месту жительства.
– Нас там хозяин не хочет прописывать, – тихо проговорил Виктор.
– Меня это не касается.
– Ну тогда мы пойдём снова жить каждый в своё общежитие, – нашёлся вдруг Виктор.
– Нет! Вы вступили в законный брак, поэтому в общежитиях жить не имеете права.
– Вот-те на! – рассмеялся Виктор. – Прямо заколдованный круг какой-то… Так пропишите нас, где Вам нужно, товарищ капитан, чтобы всё сходилось с Законом!
– Зря смеётесь! – повысил голос рыжий. – Мы выпишем вас из общежитий и вышлем из города.
– Как… вышлете? Куда? – чуть ли не дуэтом спросили Виктор с Валей.
– А вот так! Вышлем каждого по месту своего рождения как за бродяжничество, раз вы не можете жить по месту своей прописки. Короче – вот вам условие: если в десятидневный срок не пропишетесь по месту жительства, направлю вас на административную комиссию при горисполкоме. Ясно?.. До свидания! Вы свободны!
Виктор смотрел на капитана и думал: «Что же это за жизнь, если этому рыжему дано право так разговаривать со мной, рабочим человеком, и моей беременной женой?»
Это было в четверг. А четыре дня спустя, в понедельник, Виктор в конце рабочего дня пришёл к заводской кассе получить зарплату. Деньги ещё не давали. У кассы уже стояли человек пять, ждали кассира. Он занял очередь, потом повернулся к окну, облокотился о подоконник, упёрся подбородком в ладонь и задумался, глядя в окно, за которым гуляла осень. Он любил осеннюю пору. Но сегодня она не радовала его: на душе было тягостно и пусто… Подошёл инженер отдела сбыта Васин Николай Николаевич. Он пользовался на заводе репутацией доброго и отзывчивого человека. Голос у него был мягкий, бархатный, и улыбка тоже мягкая. Его искренне любили люди за тёплое сердце, за человечность… Он занял очередь за Виктором, постоял, потом наклонился к нему и тихо спросил:
– Что пригорюнился? Деньги сейчас получим…
– Деньги – это хорошо, Николай Николаич, да только… что деньги, если жить не дают.
– Ну, так уж и не дают… Ты, наверно, из-за кооператива расстроился?
Виктор рассказал ему про свою встречу с рыжим капитаном и про свои напрасные хождения в прошедшие выходные дни по городу в поисках частного дома, где бы можно было прописаться.
– Это, Витёк, конечно, неприятно, но не смертельно, – сказал Васин, подумав немного. – Знаешь что, давай-ка я пропишу вас в своём доме – и дело с концом! Я бы вам и жильё у себя нашёл, да жена моя , знаю, будет против: не любит она посторонних в доме… Если что, я скажу, вы живёте у меня… Что? Сколько с тебя? Об этом и не заикайся: денег мне твоих не нужно.
Виктор не верил своим ушам. Он несколько дней ломал голову, где бы прописаться, а здесь вот так запросто подходит человек и быстро решает трудную для него задачу.
Через три дня Виктора и Валю прописали в доме Васина…
Прошло семь месяцев, как Михаил Семёнович улетел в Крым. Виктору пришлось всё-таки заменить замок на входной двери квартиры: старый замок однажды вечером окончательно сломался, и он с Валей долго не могли попасть в квартиру, пока Виктор не взял у соседей топор и не выбил сломанный замок. Об этом он написал Михаилу Семёновичу, сообщил ему, что один экземпляр ключей от квартиры всегда будет у соседей, чтобы он не ждал их, если внезапно приедет домой.
Михаил Семёнович ещё летом писал им, что если они не найдут ничего более подходящего, то могут пожить у него и после его приезда – до весны. Но Виктор на всякий случай интересовался, где бы ещё можно было снять комнату. В том же доме, где они жили, в том же подъезде, на втором этаже в двухкомнатной квартире жил совершенно один восемнадцатилетний паренёк. У него два года тому назад умерла мать, отец его, говорили, вообще с ними никогда не жил, а тем летом умерла и его бабушка, с которой он жил последнее время. Мать у него была портниха, она оставила сыну не только кооперативную квартиру, полностью оплаченную, но и на сберкнижке солидную сумму. Поэтому Игорёк, слывший в доме непутёвым парнем, нигде не работал, не учился, пил, гулял, словом, жил – не тужил… Виктор с ним как-то разговорился на скамейке у подъезда, и тот предложил ему, если что, перейти в его квартиру: он, мол, должен скоро уйти в армию, и они на два года останутся в его квартире сами.
Накануне октябрьских праздников Виктор с женой пошли в кинотеатр на вечерний сеанс. Возвратились часов в десять. Подходят к своему подъезду, смотрят: у них светятся окна… В квартире они встретились с Михаилом Семёновичем. Тот сидел в кухне за столом, ел из миски макароны, всё такой же, как и при первом знакомстве с ними: по пояс голый, в одних измятых брюках с подтяжками. Виктор с первого же дня, как они вселились в эту квартиру, остановил в кухне на стенке часы-ходики, о которых так беспокоился Михаил Семёнович: заводить их Виктору не представляло труда, но «кукушка», каждые полчаса подававшая свой противный голос, сразу же не понравилась ему. Теперь ходики монотонно тикали, и ожила «кукушка». Всё в квартире приобретало прежний вид – возвратился хозяин.
– Дома и макароны вкуснее, – сказал Михаил Семёнович. – А что это вы, дорогие мои квартиранты, замок такой никудышный вставили?
– Как никудышный? – не понял Виктор.
– Да так… Что ж это за замок, если на его ключе – всего два выступа!
– А сколько надо?
– Ну хотя бы три… Этот замок я завтра же заменю.
Виктор пожал плечами и прошёл вслед за женой в свою комнату… Хозяин ещё долго возился в кухне и в ванной, потом громко икал с отрыжкой, пока, наконец, угомонился, закрылся в своей комнате и… захрапел на всю квартиру. А Виктор с Валей никак не могли уснуть. Кроме храпа, каждые полчаса из кухни раздавалось сначала какое-то металлическое шипенье, а затем кричала «кукушка». Часа в два ночи Виктор не выдержал, пошёл в кухню и ткнул пальцем в выглянувшую из окошка «кукушку». «Кукушка» заткнулась. И под храп хозяина они кое-как уснули.
На следующий день вечером Виктор, придя с работы, увидел входную дверь в квартиру настежь распахнутой: хозяин вставлял новый замок.
– Целый день затратил, все магазины обошёл, пока нашёл этот замок… Но зато замок – что надо: видишь, сколько выступов на ключе! – говорил хозяин, показывая ключ. Часа два он самолично возился с замком. На попытки Виктора помочь ему – отказывался. Новый замок долго не поддавался Михаилу Семёновичу. Наконец, управившись с замком, он зашёл в кухню. Там Валя готовила ужин.
– Ты бы вон наверху трубу вытерла от пыли. Не видишь что ли? Сказано, не своя квартира – так можно и пыль годами не вытирать, – забубнил Михаил Семёнович. Валя, стушевавшись, схватила тряпку и полезла на стол вытирать пыль на газоходе. Хозяин вертелся тут же рядом.
– Семёныч, что ж ты бабе под юбку заглядываешь? Вышел бы из кухни, – сказал Виктор, заглянув в кухню.
– На что она мне, её юбка! Она своё делает, а я – своё. Я в своей квартире – где хочу, там и хожу, – отвечал хозяин, хлюпая водой в раковине и гремя кастрюлей. Невозможно было приготовить ужин : в кухне не пройти, там всюду был хозяин – расставив локти, он широченным задом и массивным животом, казалось, занимал сразу половину кухни.
– Михаил Семёнович, давайте я Вам приготовлю, – предлагала Валя.
– Нет! Я люблю сам.
В одиннадцатом часу хозяин уселся в кухне в углу между столом и раковиной и стал методично поедать макароны, колбасу, яйца и прочую снедь. «Жалуется на «болячки» в ногах, на желудок, на печень, а жрёт за троих. Чёртов каплун!» – подумал Виктор, терпеливо ожидая, когда же Вале удастся приготовить ужин.
– Вы бы пересели к столу с другой стороны… Мне к раковине надо, воды набрать,– попросила Валя хозяина.
– Это моё место. Я тут ем, потом поворачиваюсь к крану – мою сразу посуду. Так что вы как-то приспосабливайтесь, – еле выговорил такую длинную фразу хозяин, не прекращая жевать… В двенадцатом часу «каплун» закончил трапезу и, громко отрыгивая еду и похлопывая себя по животу, вышел из кухни, зашёл в комнату квартирантов.
– Что вы притихли, как мыши? Не ужинаете что-то… Завтра привезу Кнопку – веселее станет. Ох и забавная собачонка!.. Я сейчас буду мыться, меня попрошу не тревожить. Я долго моюсь. У меня такая привычка: закроюсь в ванной и хлюпаюсь там, а то и заснуть могу чуточку. И очень не люблю, когда меня беспокоят в это время, – разглагольствовал он, ковыряясь в зубах.
«Каплун» мылся в ванной минут сорок. Только в первом часу ночи Виктор с Валей поужинали, помылись и улеглись спать, как и в прежнюю ночь, под храп хозяина. Но спать им в эту ночь почти не пришлось: хозяин днём отремонтировал «кукушку», и она регулярно выкрикивала своё «ку-ку», от которого они всю ночь были в нервном напряжении.
Виктору стало ясно, что жить с «каплуном» они никак не смогут. Едва дождавшись утра, он помчался на второй этаж к Игорю. Тот ещё спал. Он разбудил его. Игорь открыл дверь, протирая заспанные глаза на опухшем лице. От него разило сивушным перегаром. Из-за его спины выглядывала другая сонная, тоже опухшая физиономия собутыльника Игоря, такого же, как и он, юного оболтуса. Оба уставились на Виктора ещё хмельными глазами.
– Игорь, я сейчас переберусь к тебе.
– А… валяй! Перебирайся… а мы пошли досыпать.
Виктор понимал, что им у этого пацана будет тоже нелегко жить, но оставаться ещё хотя бы на одну ночь с «кукушкой» они были не в силах.
Через час они стояли в новой квартире и молча оглядывались вокруг. А посмотреть там было на что. Добротно обставленная квартира была вконец захаяна: всюду валялись окурки и пустые бутылки; густая пыль обильно покрывала мебель, дорожки, палас, посуду; на кроватях валялись грязные, смятые постели; в туалете, ванной и кухне лежали кучи мусора; столы украшали замусоленные стаканы, остатки еды и пепел сигарет. Словом, на всём был отпечаток хаоса, запустения и явного безобразия. Очевидно, после смерти хозяйки этой квартиры в ней ни разу не наводился настоящий порядок, а когда не стало и часто болевшей старушки, Игорь редко даже подметал в своём жилище, лишь изредка он просто заталкивал мусор куда-нибудь в угол. Благо, были как раз выходные дни, и Виктор с Валей в субботу и воскресенье с утра до вечера старались навести на новом месте хотя бы элементарный порядок…
В начале декабря Валя родила дочку, и вместе с крохотной Иринкой к ним пришли новые хлопоты… Игорь поехал в Киев и привёз оттуда большой японский магнитофон. Никто не знал, сколько денег оставила ему мать: одни говорили – тринадцать тысяч рублей, другие – двадцать, но магнитофон, по его словам, он купил за четыре тысячи. Теперь его квартира была похожа на круглосуточную дискотеку: в ней редко когда смолкал гром новомодных мелодий, потому что он по-прежнему нигде не работал, ничем путёвым не занимался, а только пропивал материны деньги и устраивал у себя картёжные сборища. Только когда он вечерами куда-либо уходил, в квартире наступала тишина… Часу во втором ночи он возвращался и, ещё не успев раздеться, включал магнитофон. Рёв и грохот заполняли квартиру. Виктор накрывал голову подушкой, стараясь уснуть. В коляске Иринка просыпалась, крутилась и поднимала крик. Виктор вставал и шёл к Игорю:
– Слушай, ты знаешь, который час?.. Сделай потише!
– А что – разве мешает?..
Раза три к Игорю приходил лейтенант милиции, участковый.
– Ты когда на работу устроишься, безобразия прекратишь? Летом тебя не осудили за хулиганство – несовершеннолетний был. Теперь поблажки не будет! – говорил он Игорю. Тот уже трясущимися пальцами юного алкоголика мял сигарету и всё твердил:
– Ничего. Пойду в армию – всё кончится. Армия выправит.
– Ещё неизвестно, куда ты раньше попадёшь – в армию или тюрьму! – говорил лейтенант.
Наступил новогодний праздник. Виктор принёс маленькую ёлочку, поставил её в своей комнате на тумбочку, чтобы хоть что-то напоминало праздник в их жилище. Вдруг в одиннадцатом часу ночи в квартиру ввалился Игорь: уже пьяный и … с огромной собакой.
– Что за собака? Зачем ты её привёл? – спросил Виктор.
– Она будет здесь жить. Я люблю собак.
– Да ты что – очумел? Берёшь с нас по пятьдесят рублей в месяц, и мы должны жить с собакой!
– Ну… пусть пока побудет в моей комнате. Она смирная.
С этими словами Игорь ушёл. Дверь в его комнату была только наполовину дверью, так как сверху до середины в ней зияло отверстие: там когда-то было стекло, но его давно разбили. Собака походила по комнате, обнюхала всё и легла на паласе.
Приближался Новый год. На часах – без пятнадцати двенадцать. Валя пошла в кухню за сковородкой с жареной картошкой.
– Витя, Витя! Она выскакивает! Витя! – услышал Виктор испуганный голос жены. Он метнулся в коридор: Валя стояла, прижавшись к стенке со сковородкой в руке, с расширенными от ужаса глазами, а в полуметре от её лица из двери торчала собачья морда с рычащей пастью. Собаке, видно, надоело сидеть в комнате, и она хотела выскочить через отверстие в двери, а тут как раз шла Валя. Виктор осторожно провёл жену мимо собаки… Через пять минут они под собачье рычанье встретили Новый год…
Морозным январским днём Виктор бродил в новом микрорайоне в поисках жилья для своей семьи, чтобы не жить с тунеядцем и его собакой. В одном из девятиэтажных домов на пятом этаже ему предложили махонькую комнатку – восемь квадратных метров – в четырёхкомнатной квартире, где жили семья из семи человек: муж, жена, четверо детей и больной старик. Жить с ребёнком в такой крохотной комнатушке среди большой чужой семьи – это ужасно, но плата за жильё была мизерной – всего двадцать рублей в месяц. Виктор с семьёй жили на одну его зарплату, поэтому едва сводили концы с концами, и платить по пятьдесят рублей в месяц за комнату им было не по карману. А тут предлагают хоть какое-то, но жильё за двадцать рублей… И Виктор перевёз семью в новый микрорайон.
Хозяева, у которых они поселились, были довольно странными людьми. Если бы раньше Виктору и Вале сказали, что где-то в их городе живут такие люди, они бы ни за что не поверили. А теперь они воочию убедились, что чего только не насмотришься, каких только людей не встретишь, когда скитаешься по чужим квартирам.
Дети в семье хозяев были разного возраста: самый старший, парень, собирался идти на службу в армию, девчонка ходила в девятый класс, а двое меньших ребят, близнецов, были пятиклассниками. Все они были вылитыми «папанями». И, странное дело, всех их отец подозревал в том, что они не его дети: он встречному-поперечному рассказывал, что его жена раньше имела любовников и нарожала ему от них кучу детей. Близнецов он не хотел даже забирать из роддома. Мать обиделась на него, и… в результате – эти две крохи воспитывались до пяти лет сначала в доме малютки, а потом в интернате, пока отец не сжалился над ними и не забрал домой. По этой причине отношения между мужем и женой были почти враждебными, а семья разделялась на два враждующих лагеря: одна часть детей была на стороне отца, другая – на стороне матери. Каждый лагерь жил обособленно: имел свою одежду, обувь, мебель, посуду, отдельно варил себе еду. Отец, уходя на работу, оставлял детям, бывшим на его стороне, два-три рубля, которые они давали матери по её просьбе, когда она шла в магазин. Это была как бы своеобразная форма выплаты алиментов. В квартире почти постоянно слышались ссоры двух враждебных сторон: кто постарше, обменивались словесными «комплиментами», а ребята-близнецы – те откровенно выясняли отношения на кулаках. Каждая сторона имела свой телевизор: один, материн, стоял в зале, другой, отцовский, – в его спальне. Вечером детвора бегала от одного телевизора к другому, чтобы смотреть сразу две передачи. Это была не семья, а настоящий сумасшедший дом, в котором страшнее всего было то, что дети материной стороны не почитали отца, а дети отцовской стороны порой даже бросались драться с матерью.
Дед, отец хозяина, семидесятилетний слабоумный, беспомощный старик, был обузой в семье для обеих сторон. Из квартиры его никогда никто не выводил. Большей частью он лежал в кровати, но иногда вставал и полуголый, как тень, передвигался по квартире, где попало мочился и каждый раз порывался выйти на улицу. Иногда это ему удавалось, если квартира была не заперта и никто из семьи его не заметил, и тогда он в одних трусах, измождённый, заросший седой щетиной, с худющими ногами, покрытыми чем-то, похожем на коросту, бродил во дворе между огромными девятиэтажными домами. Вокруг него собиралась ватага детворы. На балкон выходили люди, чтобы посмотреть на это зрелище. А зрелище было поистине чудовищное и кошмарное… Вся семья откровенно ждала смерти деда, в том числе и хозяин квартиры, его сын. Хозяин к тому же натравливал своих детей на деда, подсказывал им, чтобы они не церемонились с ним и даже заставляли его делать… зарядку. И было смешно и больно видеть эту трагикомедию, когда мальчуганы-близнецы таскали по полу больного, на ладан дышащего деда, выкрикивая фразу своего отца: «Вставай, не притворяйся, делай зарядку! Ты от лежания ходить не можешь!» А немощный дед только по-детски старался улыбнуться и еле шевелил губами, пытаясь что-то сказать своим внучатам… Жизнь его угасала.
В начале мая хозяин уехал куда-то в командировку. Обычно деда кормил он, а с его отъездом старика вообще почти перестали кормить. Дед совсем уже не вставал с кровати… Восьмого мая Виктор по случаю праздника Победы пришёл с работы раньше обычного. В квартире была тишина: школьники ещё не возвратились из школы. В кухне возилась хозяйка.
– Ну что, дед всё не встаёт? – спросил у неё Виктор.
– Нет… спит и спит.
Виктор приоткрыл дверь в комнату, где лежал старик, посмотрел на больного. На кровати неподвижно лежал старый человек с мертвецки бледным лицом, задрав подбородок кверху. Виктор подошёл к нему, наклонился. Старик был мёртв.
– Что ж это вы, не видите разве: дед уже умер! – сказал Виктор хозяйке.
– Умер? Слава те, господи, – засуетилась хозяйка. – Надо срочно позвонить в милицию да отвезти его в морг, пусть полежит там, пока сын его приедет.
Часа через два к подъезду подъехала грузовая машина. Виктор с соседским парнем завернули мёртвого в простынь и понесли в лифт. Но несгибаемое тело мертвеца горизонтально не помещалось в лифте, пришлось поставить его вертикально.
– Первый раз в жизни еду в лифте с мертвецом… Комедия! – старался шутить сосед в неловкой ситуации.
– Жизнь, наверно, и есть настоящая комедия, – сказал Виктор и вздохнул.
У подъезда играли дети. Внезапно налетевший весенний ветерок сбросил простынь с головы мертвеца. Дети шарахнулись в стороны. Прохожие приостанавливались.
– Грузите, грузите скорее! – торопила хозяйка. – Витя, может… ты отвезёшь его?
– Да он же Ваш свёкор! – ответил Виктор, а про себя подумал: «Вы с мужем друг друга стоите. Два сапога пара…»
Всё это время – осень, зиму и весну – Виктор, занятый делами с пропиской и поисками временного жилья, мало интересовался заводским кооперативом. Краем уха он, правда, слышал, что на строительстве кооперативного дома до самой весны торчали только сваи для фундамента, что пересматривался сам проект дома, но почему всё это так сложилось, все детали и нюансы с этим кооперативом он не знал, потому что попросту уже мало им интересовался: после истории с Довиченко он понял, что в этом кооперативе ему ничего «не светит».
В июне Валя сказала Виктору, что она снова беременна, и к зиме у них будет второй ребёнок. Поэтому они, потеряв надежду на кооперативную квартиру, строили свои планы, связанные с переездом то ли к родителям Виктора, то ли к родителям Вали. Но в начале июля произошло маленькое и тихое, а для них большое и громкое событие…
Виктор собирался в отпуск. Он с заявлением шёл к начальнику цеха. Внезапно он почувствовал, как кто-то дёрнул его сзади за брюки, оглянулся – перед ним был Сытин.
– Пиши заявление на трёхкомнатную… – тихо проговорил Сытин, наклонившись к нему, и тут же быстро ушёл. Виктор, опомнившись, побежал вслед за ним, забыв про своё заявление на отпуск. Сытина он нашёл в его кабинете.
– Иван Егорович, что Вы сказали? Что за трёхкомнатная?
– Слесарь Фролов, из первого цеха, развёлся с женой, она с ребёнком уехала куда-то. Он остался один, значит, ему не положена трёхкомнатная квартира. Поэтому решили отдать её тебе. Ясно? Пиши заявление…
К ним в семью пришла радость, долгожданная, вымученная. Целыми вечерами они говорили про квартиру, а в выходные дни всей семьёй, с Иринкой в коляске, ехали смотреть на свой дом, который за последний месяц вырос буквально на глазах: уже поднялись в небо последние этажи… Виктору сказали, что каждой семье нужно отработать на строительстве дома определённое число дней, в зависимости от того, какая квартира – одно-, двух- или трёхкомнатная – ей выделена. Чтобы быстрее отработать свои десять дней, Виктор взял отпуск. Но на стройке всем, пришедшим отрабатывать дни, сказали, что они им не нужны, так как среди них нет ни одного человека, что-нибудь понимающего в строительном деле. Поэтому им предложили ездить за строителей в колхоз на прополку свёклы. Нашлись желающие поскорее развязаться с этой отработкой, в том числе и Виктор. И десять дней своего отпуска он провёл в поле, за пятьдесят километров от города, на прополке свёклы, заросшей густым, высотой выше пояса бурьяном.
За время работы на свёкле, каждый день общаясь с членами заводского кооператива, из их разговоров он невольно узнал все «подводные рифы», которые преодолел кооператив с тех пор, как он перестал им интересоваться. Самым труднопреодолимым «рифом» был вопрос с пересмотром проекта, или, точнее говоря, «вопрос с Браткиной»… Браткина появилась у них на заводе прошлой весной вскоре после утверждения списка членов кооператива в горисполкоме. Говорили, что она будет заводской медсестрой, но так как ни медкабинета, ни соответствующего медицинского оборудования на заводе не было, она, маленькая и невзрачная, правда, с пышной, этакой вызывающей, причёской, в роли таинственного инкогнито гордо вышагивала в белом халате по заводскому двору, порой прохаживаясь по кабинетам заводоуправления, активно участвуя в женских кабинетных сплетнях и между разговорами давая женщинам разные мелкие советы, как им переносить женские недуги. Кто она была на самом деле, откуда появилась, как и в случае с Черпаком, никто толком не знал; только спустя некоторое время всем стало известно, что интересуется она больше не медицинским обслуживанием работников завода, а заводским кооперативом… А в кооперативе с её появлением на заводе завязалась настоящая чехарда. Дело в том, что ей нужна была трёхкомнатная квартира, а все квартиры в будущем кооперативном доме уже были распределены и утверждены. Она оказалась как бы в роли пассажира, которому не хватило билета на желанный поезд, с той только разницей, что в поезде всегда есть общий вагон, в который можно давать практически неограниченное число билетов, а в жилом доме таких общих вагонов, квартир то есть, нет. Но Браткина была кому-то на заводе крайне «нужным» человеком. Поэтому решено было пересмотреть проект кооперативного дома: на первом этаже убрать помещение для детских колясок и, вместо него, построить ещё одну трёхкомнатную квартиру, предназначенную персонально для Браткиной. Пока пересматривался проект, строители дом не строили. Так тянулось до следующей весны, когда наконец проект был пересмотрен проектной организацией, повторно утверждён горисполкомом, и появившаяся ещё одна будущая квартира была отдана Браткиной. После решения «вопроса с Браткиной» кооперативный дом стал расти не по дням, а по часам на радость членам кооператива.
После отпуска Виктор заметил, что Сытин при встрече с ним прячет от него глаза.
– Иван Егорович, когда же мне платёжку выпишут для уплаты паевого взноса? – не раз обращался к нему Виктор. – В кооператив приняли, а платёжку не дают!
– Так этими делами занимается правление кооператива. Обращайся к Будакову! – всякий раз отвечал ему Сытин.
– Витя, пойми, я здесь пешка! Всем этим заправляет Сытин, а он советуется с Зелевским. Скажет мне Сытин выписать платёжку – выпишу, – говорил ему Будаков… Дома Валя посоветовала Виктору:
– А ты скажи Сытину, что «отблагодаришь» его, если получишь квартиру…
Виктор выбрал на работе удобный момент, когда Сытин был один в своём кабинете, и зашёл к нему.
– Иван Егорович, – сказал Виктор, – я всё по тому же вопросу… У вас – дети, и у меня скоро будет второй ребёнок. Помогите мне… я вас «отблагодарю».
– Много говоришь… – ответил Сытин, помолчав немного. Эти слова Виктор принял как согласие Сытина помочь ему и успокоился… А в начале сентября Виктор однажды увидел на заводской проходной объявление, что «Сегодня, в 17 часов, в красном уголке будет проведена жеребьёвка кооперативных квартир среди членов кооператива «Кран-2». «Как же со мной? Буду я участвовать в жеребьёвке или нет?» – подумал он и пошёл выяснить у Будакова.
– Сто раз я тебе говорил, что все этим заправляют Сытин и Зелевский! Эту квартиру они отдают Фролову. Сегодня утром он принёс мне свои документы, – услышал он от Будакова.
– Как же так? Он развёлся с женой, остался один. Ему ж не положена трёхкомнатная!
– Эх, Витя… Фролов, говорят, вступил с кем-то в фиктивный брак. У его новой «супруги» есть ребёнок. Понял?.. Тут всё продумано. В документах у него теперь всё в порядке…
Чувствуя, что его обманули, он зашёл в кабинет к Сытину.
– Иван Егорович, что же это такое? Будаков говорит, что Фролов вступил в фиктивный брак, и Вы отдаёте ему квартиру, которую обещали мне, – упавшим голосом проговорил Виктор.
– Долго ты думал, Семакин… насчёт «благодарности»… А вот Фролов взял да и «отблагодарил» Зелевского. Понимаешь, не по-том, а сей-час. И я тут уже ничего сделать не могу… Одним словом, твой поезд ушёл. Будь здоров! – сказал ему Сытин, прищурив хитрые глаза и недружелюбно улыбаясь.
Виктор шёл по заводскому двору, не замечая возбуждённых, с деловито приподнятым настроением заводчан, его товарищей, спешивших в красный уголок на жеребьёвку квартир. В состоянии растерянности, не зная, что ему теперь делать, куда идти, забыв, что на нём грязная спецодежда и надо ещё помыться в бане и переодеться, он подошёл к своему цеху и, опустив голову, остановился у входа, возле ямы для металлостружки. На душе у него было гадко и больно… И в этот момент он вдруг услышал рядом с собой голос человека, который сейчас для него был самым ненавистным и враждебным в мире людей:
– Витя, ты что – в яму хочешь прыгнуть? На тебе лица нет! Что с тобой?.. Из-за кооператива всё горюешь? Да плюнь ты на него! Другой будет!
Это был голос врага, хитрого и подлого. От неожиданности Виктор вздрогнул и резко поднял голову: перед ним стоял сам Зелевский. Товарищ директор, наверно, торопился в красный уголок, но всё же подошёл к слесарю Семакину, чтобы, так сказать, на глазах у рабочего люда приободрить парня, которому не повезло с кооперативом. В полуметре от себя Виктор видел упитанное, холёное, самодовольное лицо с растянутыми в притворной улыбке губами. Улыбались только губы, а в глазах, маленьких и колючих, светились холодные, злые огоньки. На какой-то миг Виктор перестал владеть собой .
– Упырь проклятый, – прошептал он, задыхаясь от нахлынувших боли и гнева. Руки его потянулись к змеиной улыбке, сдавили её и бросили в яму.
…………………………………………………………………………………………….
По заявлению Зелевского на Семакина в райотделе милиции было возбуждено уголовное дело. Его обвиняли в дерзком хулиганстве и даже в покушении на жизнь директора завода. Но товарищи по бригаде, в которой Виктор проработал более десяти лет, написали об этом случае в «Правду», не забыв рассказать обо всех «кооперативных» махинациях у них на заводе, не будь которых – не было бы и этого случая. Вскоре после этого письма городские партийные органы разоблачили различного рода сделки в кооперативе на «Ремкране». Но, пока шло выяснение и обсуждение этих сделок, кооперативный дом заселился, и те семьи, которые вселились в него «с чёрного хода», стали в нём преспокойно жить-поживать да добра наживать наравне со всеми новосёлами этого дома. Правда, Зелевский и Сытин получили выговоры по партийной линии, но выговор, как говорят люди, – не язва желудка. Зелевский, кроме того, вскорости ушёл на пенсию, и у него появилась уйма свободного времени, чтобы чаще навещать своего сынка, прекрасно устроившегося в трёхкомнатной государственной квартире за счёт тех двадцати вычеркнутых из списка семей, которым оставалось ждать лишь нового кооператива с новыми «кооперативными» махинациями.
Дело Семакина передали на рассмотрение товарищеского суда по месту его работы. Суд вынес решение: на три месяца перевести Семакина стружковозом в цехе.
Валя с Иринкой уехала к своим родителям в Донбасс. Через полтора месяца Виктор получил телеграмму, что она родила сына. Отработав три месяца стружковозом, он уволился с «Ремкрана» и уехал к своей семье, решив никогда больше не связываться с жилищным кооперативом.

1984г.