Наш архив

«Талантливая проза Татьяны Янковской интересна и увлекательна, иронична и насыщена изящным юмором. Начав читать её, уже трудно оторваться. Не зря на международном литературном фестивале «Славянские традиции» рассказы Татьяны Янковской были признаны одними из лучших, а сама она стала лауреатом этого фестиваля».

Такие слова издательство вынесло на обложку книги повестей и рассказов Татьяны Янковской, чьё творчество уже достаточно хорошо известно любителям литературы в России, Украине, США. Но Татьяна не только замечательный прозаик, но и обаятельная, доброжелательная, интересная собеседница. Её рассуждения о жизни, литературе, кино привлекут внимание всех, кто «глядя на луну, хочет видеть и её обратную сторону».

Владимир Спектор: «В начале было слово…» Ваше слово сегодня – на страницах книг, периодических изданий. А каким было начало литературной деятельности?

Татьяна Янковская: По образованию я химик, окончила Ленинградский государственный университет и аспирантуру института синтетического каучука ВНИИСК. Писать начала уже в США, благодаря знакомству в 1990 году с бардом Катей Яровой. Мне принесли послушать кассету с ее песнями, и они настолько меня потрясли, что я предложила организовать ее выступление у нас дома, хотя раньше ничем таким не занималась. Я знала, что после приезда в Америку на гастроли у Кати обнаружили рак, она прошла курс лечения и была заинтересована в заработке. Kонцерт был замечательный, а на следующий день после ее отъезда я потеряла работу – в Америке тогда был очередной кризис. Катя, с которой мы сразу подружились, утешала меня, говорила, что все в жизни не случайно: «Может быть, вас уволили для того, чтобы вы сделали что-то такое, о чем вы еще сами не знаете». У меня появилось время, чтобы помочь ей с устройством концертов, и по мере того, как я знакомила людей с ее творчеством, во мне росло беспокойство, что эти прекрасные песни, которые бесхозно гуляют по свету, кто-нибудь просто присвоит, а потом поди докажи, кто автор, – ведь у нее нет ни аудиоальбома, ни книги, нет статей о ее творчестве. Я стала искать, кто бы взялся написать о ней. Все пообещали, никто не написал. Пришлось написать самой. Как только я закончила, мне предложили место заведующей лабораторией в компании, где я когда-то работала. Катя вскоре вернулась в Москву, не увидев статьи. А через два месяца от нее пришло письмо: в популярной газете «Час пик» появилась публикация «No problem, но душа осталась в России», где Катины лучшие песни приписывались какой-то эмигрантке, живущей в США. Катя писала, что моя статья очень бы ей сейчас пригодилась «как некое свидетельство из Америки». Я отправила статью в «Континент» в Париже и сразу получила письмо от Владимира Максимова, что они ее напечатают в первом номере 1992 года, а осенью 91-го сокращенный вариант был опубликован в газете «Новое русское слово». Уже когда Кати не было (она умерла в декабре 1992 года), я вспомнила ее слова, и до меня вдруг дошло, что меня уволили, чтобы я написала о ней статью. Потом я продолжала писать уже не только о ней, потом к эссеистике добавилась проза. Так сложилось, что мне пришлось заняться изданием сборника Катиной поэзии, работой над избранным ее песен на трех дисках, и тут очень пригодились наши с ней разговоры о творчестве, о литературе, о ее поэзии. Она присылала мне все, что писала в последние годы.

В.С.: Продолжая разговор о начале, каким оно вспоминается в заокеанских реалиях?

Т.Я.: Вот небольшое приключение, связанное с началом эмигрантской жизни. Через полгода после приезда в Хьюстон (штат Техас), в канун 1982 года, я шла домой по мостику через канал, разделявший пополам проезжую часть дороги, а навстречу мне шел афро-американец и приветливо улыбался. Помню, я еще подумала: «Вот, все говорят, что они опасны, а этот совсем не страшный». Уже пройдя мимо, молодой человек с силой рванул назад мою сумку, только ручки остались у меня в руке, перебежал дорогу и помчался по газону вдоль шоссе. А я во всю прыть понеслась за ним, крича: «Брось, сволочь! Там все равно мало денег!» В сумке были документы, водительские права, чековая книжка, новенькая кредитка... Потом я сообразила, что он не понимает, и перешла на английский, который был у меня тогда весьма скудный. К чести своей должна сказать, что, хотя он обладал всеми качествами чернокожих атлетов, я не отставала. Машины остановились – наверно, эти люди никогда не видели, чтобы маленькая белая женщина гналась за огромным негром, да еще с воплями на непонятном языке. Все бросились ко мне, галдя: «Стой! Стой! Он вооружен!» В Америке людей учат отдавать все грабителям и не рыпаться – именно потому, что преступники, да и законопослушные граждане, проживающие в опасных районах, носят при себе оружие. А я приехала из страны с другим менталитетом, другим воспитанием. Кто-то вызвал полицейского, он опросил свидетелей и отвез меня домой. А через несколько часов нам позвонили из книжного магазина неподалеку, что к их двери подбросили мою сумку. Вор проявил благородство, не взяв ничего, кроме денег и новогоднего подарка, – может быть, из уважения к моим спринтерским способностям?

В.С.: Думаю, эта встреча – исключение в череде тех, которыми Вас одарила судьба?

Т.Я.: Один из самых интересных людей, с которым мне посчастливилось дружить, был американский кинорежиссер-документалист Джин Сёрчингер. Его не стало два года назад, и мне очень недостает разговоров с ним. Это был художник до мозга костей. Джин – пример стойкости и творческого долголетия. За месяц до своего 87-го дня рождения и за два месяца до смерти он рассказывал о замысле своего будущего фильма о четырех абстракциях: музыка, изобразительное искусство, танец, поэзия. Джин говорил вдохновенно, сидя в инвалидной коляске у нас за столом. Как оживился его единственный зрячий глаз! У него не работали почки, на ночь его подключали к аппарату перитонального диализа. На примере Джина видно изменение отношения к культуре и образованию в США. Если 15 лет назад его трехсерийный фильм о возникновении устной речи шел в прайм-тайм по каналу PBS, и многие до сих пор его помнят, то такой же фильм о письменности, который он закончил монтировать незадолго до смерти, был показан несколькими провинциальными каналами в ночное время и положен на полку. Этот фильм тоже делался по заказу PBS, но под конец они прекратили финансирование, и тяжело больной режиссер писал бесчисленные письма в разные инстанции, выпрашивая деньги на завершение фильма.

Довелось мне встречаться и с интересными соотечественниками, потому что после того, как я организовала несколько концертов Кати Яровой, в 90-е годы мне стали звонить с просьбами организовать выступления в Олбани, где мы тогда жили, приезжавших на гастроли писателей, бардов, актеров. Первой ласточкой был Игорь Губерман. Познакомившись со мной, он сказал: «А мы с вами коллеги: вы химик, и я работал на химии». Был счастлив, увидев на книжной полке своего любимого Розанова, сказал, что первый раз в Америке оказался в доме, где есть его книги, и попросил, чтобы его положили спать в одной комнате с Розановым. Губерман открыл для нас Виктора Франкля, а мы ему – Михаила Веллера, и он высоко оценил «Рассказы Невского проспекта». В те годы мы регулярно общались с Вениамином Смеховым, он дал у нас несколько концертов. Человек звездной славы, Смехов совершенно не был заражен звездной болезнью, очень приятный в общении человек. Он первый позвонил нам после терактов 11 сентября 2001 года в Нью-Йорк, куда мы за неделю до этого переехали, чтобы узнать, все ли в порядке. Никогда этого не забуду. То было страшное утро, в первый момент возникло ощущение, что началась война.

В.С.: «Писатели пописывают, а читатели почитывают…» А что читает писатель Татьяна Янковская?

Т.Я.: Последнее время много читаю книг и статей по истории, экономике, геополитике. После работы в президентской избирательной кампании 2003-2004 г., что привело к прозрению и полному разочарованию в американской демократии, захотелось разобраться, какие механизмы движут миром. Перечитываю русскую классику, слежу за творчеством авторов, с которыми знакома лично или виртуально. В литературных журналах, кроме таланта авторов, для меня важны вкус в отборе материалов, уважение традиций, отсутствие агрессивного радикализма. Таковы питерские «Нева», где у меня были публикации, и сетевой проект FolioVerso под редакцией Алексея Машевского. Хороший журнал «Слово\Word» выходит в Нью-Йорке, интересны сетевой журнал «Гостиная» (Филадельфия), журнал «Радуга», литературный сайт и альманах «Свой вариант» (Луганск). Но мое знакомство с журналами ограниченно. Печатной, в том числе виртуальной, продукции сейчас столько, что трудно ориентироваться. У меня с юности сложилась своя система, которую можно окрестить «референтные цепочки». Допустим, мне очень нравился Акутагава. Читаю, какие авторы оказали на него влияние. Читаю их, нахожу новые «рекомендации». Или, читая о японском режиссере Кобаяши, фильм которого «Условия человеческого существования» считаю одним из лучших в мировом кино, узнаю, что он начинал работать в студии Озу. Смотрю всё, что могу найти, и открываю мир простых человеческих отношений, в которых столько поэзии, любви, доброты, мягкого юмора и приглушенной драмы. Озу, в свою очередь, оказал влияние на некоторых современных европейских режиссеров. Так нахожу близких себе авторов. Очень люблю кино, еще в Ленинграде была членом киноклубов при кинотеатрах «Молодежный», где устраивали закрытые просмотры современных фильмов, и «Кинематограф», где смотрели и обсуждали мировую классику. Новое кино там тоже показывали – например, Отар Иоселиани привозил только что отснятый «Листопад». Чтобы стать членом этого клуба, нужно было пройти собеседование и год проходить в кандидатах. Недавно на ретроспективе советского кино в Нью-Йорке показали «Я шагаю по Москве». Все в нем хорошо, начиная с прекрасного сценария, – жаль, в России сейчас не делают ничего подобного. Близкие ему по духу фильмы снимает француженка Аньес Жауи. Жауи, как и итальянец Сольдини, работает в традициях гуманистического кино, что не мешает им получать премии на престижных международных фестивалях.

Как говорят остряки в новой России, «бабло» побеждает зло. Победа «Бабла» на Кинотавре – метафора ситуации в российском кино. Но вот «Российская газета» проводит Интернет-фестиваль «Дубль дв@», который демонстритует совершенно иные результаты. Зрители в 56 странах смотрели отобранные фильмы и голосовали. Вначале лидировала лирическая сказка Яны Поляруш «Видримасгор». Но победил фильм Юрия Мамина «Не думай про белых обезьян» – не только человечный, но и сложный, многоплановый, отличающийся экстравагантным юмором, глубиной, умной наблюдательностью, с классической музыкой в саундтреке, да еще и в стихах! Это так талантливо, что зрители впитывают музыку даже против воли, как и текст в стихах. Комментарий на одном из сайтов: «Такой странный фильм... И в стихах... Но смотрела не отрываясь почему-то». Так что, когда предоставляется возможность, «пипл» выбирает «анти-бабло». «Видримасгор» получил призы зрительских симпатий на нескольких фестивалях, но его игнорируют профессиональные сообщества, для которых добро и оптимизм являются недостатком. Предпочтение отдается фильмам и книгам, где изобилуют грязь, нарушения табу, манипуляция психикой. Я не против изображения «изнанки жизни», но мне неинтересно смакование извращений, насилия, психических отклонений в ущерб нравственности и любви. Читателя и зрителя не нужно бить электрошоком, достаточно создать эмоциональный настрой, и воображение дорисует остальное в той мере, какая ему доступна и посильна. Хотелось бы, чтобы таких альтернативных площадок, где читатели и зрители получают доступ к талантливым произведениям, а их создатели получают признание, стало больше.

В.С.: В литературе происходит то же самое? Какие изменения наиболее заметны?

Т.Я.: Мир всегда менялся благодаря изобретению новых средств коммуникации. Но никогда еще они не распространялись с такой скоростью – интернет и социальные сети за несколько лет опутали весь мир. Это влияет и на литературный процесс. Новые технологии открывают новые возможности для писателей и читателей: дороговизна издания большого тиража, трудности с распространением со временем смогут решаться с помощью электронных книг и печати по требованию. Это уже происходит. Но благодаря новым технологиям населением стало легче манипулировать, в том числе с помощью литературы. Это отрицательно сказывается на литературном процессе, как и наличие литературной номенклатуры. Премии нередко распределяются по тусовочному и идеологическому принципу. Это вынуждает писателей, особенно начинающих, подделываться под вкусы и требования тех, кто командует парадом или платит за парад. Сложность, вычурность, «сделанность» текста часто маскируют отсутствие содержания, а потому нет глубины – есть пустота. А вообще прозу судить трудно. Поэзия наименее коммерческий жанр, потому на конкурсах результаты голосования жюри и аудитории часто совпадают. В случае же прозы или кино случается, что нет ни одного совпадения. Недавно я набрела в Интернете на конкурс рассказа. Было несколько сотен участников. Наугад открыла один, вошедший в лонг-лист, – читать невозможно. Смотрю комментарии: в первом же читательница пишет, что пять раз начинала читать и бросала, не могла себя заставить дочитать до конца. Таким образом и читателей вводят в заблуждение – им рекомендуют читать нечитабельное и не допускают к ним то, что может понравиться. В 90-е годы критик из России на семинаре в Мидлбери колледже рассказывала о состоянии современной русской литературы. Она не упомянула Улицкую, а когда ей задали вопрос, пожала плечами: «Но это же беллетристика». Вскоре после этого Улицкая, выступая у нас дома, представилась: «Я – самый известный из неизвестных писателей России». К счастью, ей, как и Дине Рубиной, которая тоже приезжала тогда к нам в Олбани, удалось попасть в обойму издаваемых и награждаемых, и при этом широко читаемых. Издатель Эвелина Ракитская считает, что нет "известных" и "неизвестных" авторов, а есть барьер между автором и читателем, который создает система современного книгоиздания и книготорговли. Вот авторы и задумываются: стоит ли столько усилий тратить на публикацию своих произведений в престижных журналах, а для издания книг – еще и денег? Не лучше ли выкладывать в Интернете? Но это подрывает возможность заработать литературной деятельностью... Хотя, говорят, случается, что сетевых золушек замечают прекрасные принцы-издатели.

Показательно, что говорят те, кто регулирует литературный процесс. Основателя «Нацбеста» беспокоит, что нет обновления элит: большое жюри премии, формирующее список финалистов, все то же, и писатели, в основном, те же. Правда, «Нацбест» провел ротацию малого жюри: его возглавляла Ксения Собчак. «Новая интеллектуалка» объясняет свой выбор Д.Быкова победителем тем, что он для нее – хорошее среднее качество, как «Макдональдс» в еде. Нужны комментарии? В России бизнес-терминология в разговорах о культуре и искусстве более откровенно-цинична, чем в Америке. Но ведь есть разница, пишешь ты пьесу, картину или производишь «продукт».

Извините, Владимир, не могу удержаться от цитаты. «Вы... знаете, чем была русская жизнь за последние двадцать лет, знаете все радостные и все уродливые или ужасные явления ее... Я должен твердо сказать, что отрицательных явлений было в ней во сто крат более, чем положительных... Толстой причину этого видит в развитии рекламы, в приспособлении писателей и вообще печатного слова ко вкусам и интересам наибольшего числа потребителей... Русская действительность сделала все возможное, чтобы искалечить нас... она дала нам такие ужасающие контрасты, как шестидесятые, семидесятые годы, а вслед за ними – восьмидесятые, дала девяностые – и начало девятисотых!» Да-да, речь не о 2000-х – это сказано И.А. Буниным в 1913 на юбилее газеты «Русские ведомости». Он говорил, что был известный уклад в русской жизни, пусть и тяжелый во многих отношениях, была культура. Теперь же в литературу пришел писатель, почти лишенный традиций, малокультурный, инфантильный, живущий крайностями и подражанием, попавший в струю тех течений, что шли с Запада. Бунин говорил, что лучшие черты русской литературы – глубину, серьезность, простоту, непосредственность, благородство вытеснили вульгарность, надуманность, лукавство, хвастовство, что из литературы устраняются идеи общественности и этический элемент, прославляется под видом утонченности старый, как мир, разврат. Он критиковал стремление выделиться не оригинальностью, а оригинальничаньем, на что имелся особо бойкий спрос со стороны «уродливо формирующейся буржуазии и праздных слоев общества». Бросается в глаза, что и сто лет назад быстрый рост класса буржуазии в России сопровождался раздраем в культуре. Может быть, капитализм, по крайней мере, в его откровенно-хищнической форме, несовместим с русской культурой? Многие приспосабливаются к новой реальности. Но ведь мы и сами создаем свою реальность. Мне кажется, все больше в России становится тех, кто понимает это.

А вообще литературный процесс отражает то, что происходит с культурой и жизнью общества в целом, – коммерциализация, внедрение корпоративного управления (КУ) на всех уровнях. Джозеф Най, один из тех, кто реально «делает» мировую политику, говорит: важно не то, чья армия побеждает, а чей нарратив побеждает. Культура стала частью хорошо продуманного процесса обработки человеческого «сырья». В прошлом году меня поразило количество граффити на Украине, причем нередко надписи были на английском языке. Как будто я оказалась в бедных «цветных» районах Нью-Йорка! А перед моим выступлением в Музее Ахматовой в Петербурге иностранцы проводили мастер-класс по комиксам. Среди образованных американцев налицо противодействие «рынку», о чем говорит, например, популярность народных танцев. Раньше я ежегодно бывала на фестивале «Танцевальная метель» в Олбани. Народ, съехавшийся из северо-восточных штатов, двое суток с утра до ночи отплясывает массовые танцы, американские и народов мира – польские, югославские, шотландские; парные под аккордеон и переходные в хороводах и цепочках под фидлинг скрипачей в деревенском стиле и губные гармоники. Никто не чинится: 16-летний школьник приглашает 80-летнюю старушку на нью-орлеанский тустеп, профессор из Вермонта – местную учительницу на немецкий вальс... Большой популярностью в США пользуются и танцы латинской Америки – танго, сальса. В Испании на площадях Жироны и Барселоны мы видели, как стар и млад танцует в огромных хороводах сардану. А на площадях Украины молодежь исполняет массовые танцы под Майкла Джексона и рок-музыку. Правда, когда на конкурсе «Майданс» группа, танцующая под Прокофьева, начинает подвывать гениальной музыке, а другая группа складывает из квадратов изображение Сикстинской мадонны, это еще хуже. Таким смешением высокого с низким разрушается способность отличать шедевр от поделки. Два года назад в Цюрихе я заметила у старинного собора толпу, собравшуюся вокруг баяниста, игравшего Баха, Бетховена, Шуберта, Чайковского. Я уже привыкла, что если уличный музыкант играет классику, то, скорее всего, он из бывших советских республик. Подошла к нему – так и есть, бывший преподаватель Донецкой консерватории Павел Р., победитель международных конкурсов, потомственный музыкант. Сказал, что на родине не может заработать на жизнь. Идет выдавливание национальных традиций, потеря культурных достижений. Жюри «Майданса» обсуждало один из танцев-массовок: они все драйвовые – как вам драйв – переборщили с драйвом. «Переломы ног, переломы рук – это не помеха!» – ликует телеведущая. Воистину, переборщили с драйвом!

В.С.: Эпоха драйва не воспринимает серьёзную литературу. Так нужна ли она?

Т.Я.: Нужна, хотя когда человек работает на износ, доползает до дому с языком на плече, ему не до серьезных книг или фильмов. А вообще этот вопрос напоминает мне анекдот советского времени про черную икру. Иностранец в магазине интересуется, почему ее нет в продаже. Продавец: «Потому, что нет спроса. Вот постойте у прилавка и посмотрите, будет ли кто-нибудь икру спрашивать». Так же теперь говорят, что нет спроса, например, на толстые журналы. Но ведь они практически исчезли из продажи, тогда как все завалено гламуром и глянцем. Народ разом погрузили в печатный ширпотреб, но значит ли это, что после развала СССР в одночасье возникла потребность в нем? Я живу среди этого добра уже тридцать лет, но не читаю, как не читаю и бестселлеров «с душком». После переезда в США поинтересовалась начинкой этих ярких обложек, но теперь не листаю их даже в очереди в парикмахерской или в приемной врача, приношу свою книжку. Потому что смолоду была приучена к другому. Есть, конечно, и объективные причины, почему толстые журналы не играют прежней роли. После распада страны резко упали тиражи (правда, теперь многие читают их в Интернете). Появились новые идеологические соображения, среди которых и национализм, и либерализм, и просто снобизм. Тусовочное кучкование усилилось, могучие и не очень кучки нередко непримиримы друг к другу. Кстати, в некоторых «глянцевых» журналах в России, как и в Америке, печатают и статьи хороших авторов, которые публикуются в них, потому что там платят. Так серьезную публику переориентируют на журналы с рекламой, читателя потихоньку превращают в образованного потребителя. Новая востребованность создается искусственно, по сенькам шьются шапки – кому очередной «изм», кому чернуха и порнуха, а кому и вовсе страшилки и стрелялки. Но разве суффиксы в русских словах, определяющих новые массовые жанры, не свидетельствует о далеко не уважительном отношении к этой «рыночной» продукции?

Что касается книг, еще в 90-е годы профессор-славист Джейн Таубман говорила мне, что переходит в преподавании с книг на фильмы, потому что студенты неохотно читают. Но ведь учебные заведения должны приучать молодежь к чтению! Отчасти виной тут платное образование – показывая кино вместо того, чтобы требовать прочтения серьезной книги, можно привлечь в свой класс больше студентов из числа менее способных и хуже подготовленных. Конечно, времена изменились, я и сама сегодня больше смотрю и виртуально общаюсь. Но молодежи необходимо читать или слушать книги, чтобы учиться думать, развивать воображение – ведь ТВ или комиксы меньше стимулируют мозговую деятельность, предлагая готовую картинку. Спрос? Но в Музее Ахматовой мастер-класс по комиксам привлек меньше посетителей, чем лекции А.Машевского о классиках мировой литературы. А разве резкое сокращение тиражей произведений Пушкина связано с падением спроса? Если воспользоваться аналогией с черной икрой, могу засвидетельствовать, что Пушкина «спрашивают» почитать, даже иммигранты в США с Западной Украины. Но они изучали его в школе, а новые поколения, возможно, будут лучше знать Майкла Джексона, чем Пушкина.

В.С.: Говорят, что однообразие жизни, в том числе литературной, раскрашивают многочисленные фестивали. Каково Ваше мнение о них?

Т.Я.: Возможности творческого общения неоценимы. Мне очень много дало посещение Международного фестиваля «Славянские традиции» в Крыму. Ирине Силецкой удалось создать действительно значительное событие. Владимир Костров, Александр Ольшанский, Владимир Шемшученко, Валерий Басыров – список талантливых, интересных людей, которых я там встретила, очень долог. А если бы не познакомилась там с вами, не прочла бы этих строк: «Кто-то цветёт и даёт плоды даже в засушливый год… Яблоня-дичка не ждёт воды – просто растёт, растёт».

В.С.: Герой фильма считал, что придёт время, и телевидение заменит всё, в том числе литературу. Время пришло. Но отношение к литературе у ТВ, на мой взгляд, скорее пренебрежительное, чем уважительное…

Т.Я.: Не совсем так. Проявляется интерес по-разному: экранизации, передачи о литературе, приглашение в студию писателей и поэтов. В США этого мало, и больше уделяется внимания авторам не художественной литературы. В Англии любят экранизировать классику, эти фильмы и сериалы идут и в США. На канале CUNY Нью-Йоркского университета можно увидеть развернутые дискуссии с деятелями культуры, но... они транслируются из Франции на французском языке. Вообще во Франции уделяют большое внимание продвижению своей культуры и языка. Есть передача «Дубль-я» – встречи с писателями, которые иммигрировали из других стран и пишут на французском языке, серия передач о франкофонах в других странах. Думаю, что в целом дело обстоит лучше там, где существует господдержка, да и национальные традиции влияют, на что молодежь ориентируют. В России много литературных передач на каналах «Культура», ТВЦ, «Школьник», «Ностальгия» (я смотрю их в Интернете). Снимают литературные сериалы Худяков, Хотиненко и другие, Игорь Волгин сделал серии передач «Экология литературы» и «Жизнь и смерть Достоевского». Экранизируются произведения Рубиной, Улицкой, не перестают делать фильмы по Чехову, Говорухин снял фильм по Станюковичу. Однако важно не только количество, но и качество передач и экранизаций. Мне понравился «Идиот» Бортко, а вот новые «Братья Карамазовы» просто ужасны. Замечательно, что на последнем фестивале «Славянские традиции» речь шла о возможностях экранизации прозы и пьес интересных новых авторов. Думаю, что некоторые произведения лауреатов – например, Александра Пономарева или Ирины Кедровой могли бы воплотиться в популярные фильмы. Правда, даже фильмы, снятые мастерами, не всегда находят путь к зрителю: как и с книгами, этому виной современная система проката. В среднем качество кино в России упало по сравнению с советским периодом, а поэзии уделяется значительно меньше внимания по сравнению с двумя минувшими столетиями. Нынешнее ТВ (говорю о российском и американском) в первую очередь занимается воспитанием потребителя. В Америке говорят «you are what you eat» – что ты ешь, то ты и есть. Так и в духовной сфере человека определяет то, что он «потребляет». Производители ширпотреба – любого – привлекают психологов, изучают историю стран, рынок которых стараются захватить, и с младых ногтей подсаживают детей на свои бренды, нередко убивая самое популярное в национальной культуре, как это было с танго в Аргентине в 1950-е годы.

В.С.: Великая литература не смогла воспрепятствовать мировым войнам, конфликтам, потрясениям ни в прошлом, ни сейчас… Почему человечество не прислушивается к добрым советам, не вчитывается в мудрые книги, не следует христианской морали, в конце концов. Ведь Слово, которое было в начале, учило добру и милосердию. Где оно?

Т.Я.: Как рядом с добром всегда возникает зло, так и рядом со Словом появляется сЛОВО, которым Зло отвращает людей от Добра. Сущность Зла вампирическая, оно растет за счет поглощения Добра. А Добро перестало бы быть Добром, если бы подпитывалось Злом. В мире происходят сложные геополитические процессы. То, что мы видим, – верхушка айсберга. Многие даже не подозревают, что живут на глыбе льда, которая может растаять или расколоться. Или не желают об этом думать, отказываются слышать то, что может заставить иначе взглянуть на мир. Это психологическая самозащита, но, по-моему, еще и примета времени. Тридцать лет назад книги, фильмы, способные перевернуть сознание, были больше востребованы. О них говорили, рекомендовали другим. Последний мировой кризис встряхнул человечество. Многие проснулись и пытаются понять, что можно сделать, чтобы земляне не перестали существовать.

Недавно я видела фильм Вернера Херцога о Компьенских пещерах, в которых обнаружили древнейшую (32 000 лет) наскальную живопись. Поражает мастерство талантливого художника (или художников), более поздние рисунки первобытных людей представляют собой колоссальный регресс. В помещении с настенными росписями никто не жил, по-видимому, это было местом публичных собраний. Воистину Сикстинская капелла доисторических времен! По каким-то причинам эта цивилизация исчезла, и на территорию Франции пришли с юга другие племена. Да, цивилизации приходят и уходят под натиском варваров или природных катаклизмов, и развитие идет в другом направлении. Но на нынешнем витке стало возможным полное самоистребление рода человеческого.

Век назад появление авангарда в Европе знаменовало добровольный переход к варварству – за образцы брали примитивное искусство, отвергая достижения античного классицизма, Возрождения, Просвещения. Вслед за искусством варварство пришло в Европу в виде двух мировых войн. Сейчас идет целенаправленная варваризация масс, информационные войны направлены в том числе на захват культурных территорий, где проводится геттоизирование культуры. Катя Яровая рассказывала мне историю из своей коллекции «В какой другой стране...», куда включала наблюдения, по ее мнению, уникальные для России. Морозным январским вечером она шла домой через пустырь в районе новостроек и увидела под фонарем группу пьяных в ватниках, которые пели: «Увяданья золотом охваченный, я не буду больше молодым». Представляете, говорила она, слова-то какие! Но, может быть, песня спасала этих людей, не давала им окончательно опуститься? Под Есенина и пьяная душа может воспарить. А теперь, когда их отлучили от русской культуры, сделали маргиналами, они и умирать стали раньше, и жестоких преступлений стало больше. Победа над нацией – это в первую очередь сокрушение ее культуры. Я верю в то, что положительные перемены возможны, если над этим работать. В прошлом году на стенках одного из вагонов московского метро вместо всепроникающей рекламы я увидела цитаты из русских поэтов, с традиционными иллюстрациями – по-моему, хорошее начинание. Капля камень точит. Но помощь государства могла бы быть решающей.

В.С.: Кого из современных писателей вы считаете наиболее интересными, значительными?

Т.Я.: Пушкина. Я не шучу. Пушкин – это гармония, душевное здоровье, духовная высота – то, чего не хватает нам сегодня. Он был одним из умнейших людей своего времени. «И мало горя мне, свободно ли печать морочит олухов, иль чуткая цензура в журнальных замыслах стесняет балагура. Все это, видите ль, слова, слова, слова». Разве это не ответ на бесконечные споры, идущие сегодня? А вот из «Бориса Годунова»: «Да ведают потомки православных земли родной минувшую судьбу, своих царей великих поминают за их труды, за славу, за добро – а за грехи, за темные деянья спасителя смиренно умоляют». Как это актуально! Всегда в эпохи исторических и личных потрясений для тех, кто воспитан в русской культуре, значение Пушкина возрастало. Свидетельства тому можно найти в дневниках Пришвина, в переписке писателей-эмигрантов Осоргина и Бахраха. В беседе Ростроповича с журналисткой Беллой Езерской в 1980-е годы они признавались друг другу, что после отъезда из Союза спасались Пушкиным. Сегодня все, говорящие на русском языке, оказались в той или иной степени эмигрантами, потому что той страны, где мы недавно жили, нет. Надо читать Пушкина! При этом тиражи его в России сократились, я уж не говорю о ближнем зарубежье. А в США появляются новые переводы «Евгения Онегина», романов Толстого...

В.С.: И, всё же, кто из литераторов, на Ваш взгляд, определяет уровень писательского мастерства сегодня, объединяя глубину мыслей и искренность чувств с читательской популярностью?

Т.Я.: Нередко бывает, что тиражи отдельно, популярность отдельно, а глубина и искренность отдельно, причем последние составляющие самые ценные, хоть шубу из них не сошьешь, и самые хрупкие. Правда, именно они могут снискать читательскую любовь. Премии не гарантия читательской популярности. Раскрутить можно кого угодно, а достойные произведения могут потонуть в море печатной продукции. Есть, конечно, хорошие писатели, которых широко издают, читают и любят, некоторых из них я упоминала. Есть и менее известные интересные авторы. Но для меня уровень писателя или поэта определяется тем, насколько его творчество становится откровением, влияет на восприятие мира. За последние годы такими авторами для меня стали Валентин Берестов и Катя Яровая. К сожалению, обоих уже нет в живых.

В.С.: Мечты – это планы в уме, а планы – мечты на бумаге. Что у Вас в планах и мечтах?

Т.Я.: У меня много начатого, что нужно закончить. Есть статьи и проза в редакционных портфелях. В издательстве «Время» в этом году должна выйти новая книга «Детство и отрочество в Гиперборейске или в поисках утраченного пространства и времени», где я пытаюсь как можно более точно воспроизвести жизнь в Советском Союзе в 50-60-е годы прошлого века, используя в качестве «камертона» страницы своих детских дневников. Книга не автобиографическая, в ней есть вымышленные персонажи. Одним из толчков к написанию книги послужила недавняя экологическая катастрофа в городе на Урале, где я провела школьные годы. На месте района, где я жила, образовался огромный провал из-за затопления калийных шахт. Это символ того провала в памяти, что сознательно формируется в последние годы. Российскую историческую действительность часто подменяют интерпретацией, крайне негативной и циничной. Но есть пределы, до которых можно заниматься саморазрушением: открещиваешься от своего прошлого, самоуничижаешься – а потом кто-то другой занимает твой дом. Если в русской сказке Лиса силой выгнала Зайку из лубяной избушки, когда весной ее ледяная растаяла, то в наше время Лиса проводит пиар-кампанию, и «обработанный» Зайка добровольно отправляется в ледяной дом, Лиса же въезжает в его добротную избушку. Весной он начинает кусать себе локти, но уже поздно. И найдется ли в наше время храбрый Петух, который восстановит справедливость? Нынешние петухи действуют по принципу «прокукарекал, а там хоть не рассветай». Важная деталь: сказочный петух был вооружен, шел с косой на плече, и ему оказалось под силу то, что не смогли сделать более сильные собака, медведь, и бык. Поистине глубокая мудрость заложена в старых сказках, как и в классике.

Что касается проблем, они есть в жизни каждого человека, но когда пишешь, по-другому живешь свою жизнь. Тебя начинают занимать вещи, на которые раньше не обращал внимания. То, что происходит сейчас в мире, не может меня не волновать, особенно в двух странах, с которыми связана моя судьба, – это Россия с бывшими союзными республиками и США. За последние 25 лет произошли колоссальные изменения, и многие из них, увы, не к лучшему, во всяком случае, уверенность в завтрашнем дне сегодня повсеместно пошатнулась. Но отрадно видеть, что у молодежи появляется желание понять свою историю, учиться на ошибках предков. Весной на фестивале документальных фильмов в Нью-Йорке я посмотрела фильм Милы Турайлич «Cinema Komunisto», где судьба югославского кино предстает как метафора судьбы страны. Киностудия Авала была одной из лучших в мире, здесь работали Орсон Уэллс, Ричард Бартон и другие корифеи мирового кино. Теперь это полуразрушенное здание в заброшенном парке, полки с оборудованием и реквизитом покрыты паутиной... Из почти 800 фильмов, снятых в Югославии, сохранилось чуть более 300, их розысками занималась в последние годы Турайлич. Режиссер видит проклятие Сербии в том, что в который раз страна перечеркивает свою историю и начинает с нуля, из памяти народа стирается всё, над чем трудилось предшествующее поколение. Сегодня Сербия расколота пополам по всем важным вопросам, а потому неспособна двигаться вперед, развивать экономику и инфраструктуру. У Турайлич нет ностальгии по Югославии времен Тито, она родилась позже, но есть зависть к поколению отцов и дедов, которые жили в стране, где были высокие цели и идеалы, а жизнь была наполнена смыслом. Хотелось бы, чтобы этот фильм посмотрели жители бывшего СССР и извлекли урок: потеряешь культуру, историю – потеряешь страну. Я надеюсь, что моя новая книга хоть немного поможет читателям прочувствовать атмосферу тех лет и, несмотря на недостатки и трудности, которые есть в любое время в любом обществе, полюбить себя и свое прошлое. Ведь у человека и народа без прошлого не может быть и будущего.

Писатель должен писать, но плох тот литератор, которому не верят на слово. Книги и мысли Татьяны Янковской вызывают доверие, потому что идут от сердца. Потому что говорит и пишет она о том, что волнует каждого нормального человека. И это - одно из главных достоинств настоящей литературы.

Беседовал Владимир Спектор