Роман Рыбников

 Сочинение на свободную тему

Однажды я прочитал такие строки: «Все мы родились до войны, во время войны и после войны». Мне было немногим более десяти лет и троекратное повторение слова «война» впервые оторвало нас, мальчишек, от бескровной игры в «войнушку», ибо вошла она в наше детское сознание также впервые определением чего-то большего, тревожного и страшного…
Тогда я попросил отца-фронтовика: «Расскажи мне о войне». Он задумался, а потом тихо сказал: «Война прошла по каждому из нас…» Уже позднее, став взрослым и воспитывая собственных детей, я познал горькую правду тех давних строк и слов отца. А ког-да уже моя дочь, а позднее и сын, попросили меня однажды: «Расскажи мне о войне», по-нял и главное: я обязан знать все о том, что было до меня, а, значит, и до рождения моих детей. О том, что могло не дать нам право на жизнь. И о тех, кто эту жизнь нам пода-рил.
Я стал обращаться к людям, которым во время войны было 7, 10, 15, 20, 30, 40 лет и задавал им один и тот же вопрос: «Расскажите мне о войне». Никто не переспрашивал, что это за война такая была. Меня приглашали в дом и рассказывали, а я слушал и запоминал. Записывал. Так и рождалось это «сочинение на свободную тему», у которого был один общий автор – война.
 Сегодня, когда уже нет в живых моего отца-фронтовика, с обелиска которого, как и со многих других, чьей-то рукой сбита пятиконечная красная звезда, когда нет в живых многих из тех, кто доверил мне свою Память, я с величайшей благодарностью и ответственностью перед ними в очередной раз открываю эти записи, чтобы прочитать и вспомнить. Чтобы прочитать и по-мнить…

Такой молодой, да белый…
С начала я был ранен на Дону, в 1942-м. Тогда и вошли в мое тело первые девять осколков разорвавшейся вражеской мины. Пробиты обе руки, ноги. Госпиталь – и снова на фронт.
Во второй раз был ранен уже здесь, на Донбассе, считай, возле дома родного. При-знаться, не надеялся уже увидеть своих. Бу-дучи раненым в ногу и голову, я оставался единственно уцелевшим из всего пулеметного расчета. Попробовал подняться, смотрю – а на меня танк фашистский ползет… Это в кино сейчас показывают про это, правду показы-вают. Только там актеры все играют, а тут ты сам в главной роли, и не на экране. Ну, так вот…
Не помню, как я уже припадал к земле, но уходил от танка отчаянно. Так и передвига-лись мы по полю: впереди я, шатаясь, а за мной издевательски – танк. Я споткнулся в очередной раз и упал, на счастье, в оказав-шуюся под ногами траншею. Танк остановил-ся надо мной. Я ждал, что вот сейчас выйдет он, немец, и пристрелит меня как щенка… Но тот, видимо, пожалел патроны… В последний раз танк разворотил гусеницами траншею и загромыхал дальше.
Нашли меня под вечер. Когда откопали, услышал над собою голос: «Живой, только совсем белый». Так и лишился я своей тем-ной шевелюры в одно мгновение. Когда вер-нулся домой с войны, жена припала, как води-тся, к моей груди, оросила ее слезами (при-знаться, я и своих добавил), а потом поглади-ла меня по волосам и так же сказала: «Такой молодой, да белый…» И тут же: «Ну и хоро-шо. В нашем доме уже так давно не было све-та…»


 Обыкновенный фашизм
Наше село находилось у дороги, в самом центре войны. Позади – немцы, впереди – наши. Каждый день грохот орудий, а мы все, кто остался в селе от мала до велика – жен-щины, старики и дети, – с утра в поле. Со-брать то, что осталось: ведь придет враг – все уничтожит.
Работаем. Я тогда по возрасту еще и до школы не дорос. Если сказать честно, немцев увидеть хотелось. Хоть и боялся сильно, но хотелось. Что они за люди такие, откуда? Уже и не помню, кто крикнул первым: «Немцы!». Все враз поднялись, я с сестрой интуитивно к материнской юбке прижался…
Они въехали в поле на мотоциклах. Широ-ко въехали, уверенно. Лица – молодые, кра-сивые, смеющиеся. Остановились. Смотрят на нас и все улыбаются. Потом один из них слез с мотоцикла, вскинул автомат и что-то прокричал нам. Он кричал еще несколько се-кунд, злобно, властно, размахивая рукой. Мы собрались группой, и тогда тот немец нако-нец-то успокоился и подошел к нам. Он одним пальцем поднимал подбородок каждого из нас, а поверх головы показывал, куда нам следует смотреть. Мы должны были смотреть на них – немцев.
Он повернулся к своим, что-то крикнул и они, оставив мотоциклы, выстроились в ше-ренгу к нам спиной. Немец еще скомандовал и его солдаты, опустив штаны и оголив при нас свои задницы, присели на корточки и на-чали… оправляться. Делали они это смеясь и мучительно долго, а тот, старший, следил за тем, чтобы каждый из нас смотрел на все это…
Наконец они поднялись, заправились, се-ли на свои мотоциклы и также смеясь уехали. Мы долго стояли не шевелясь, не поднимая глаз от земли. Потом мама тихо сказала: «Лу-чше бы они нас расстреляли. Даже за людей не посчитали…» А я навсегда запомнил, что такое фашизм.

Как я детей в школу провожаю…
Когда уходила на фронт, мама плакала: «Не женское это дело – война, дочка, не женское…» Я и сама знала, что не женское, но ведь война же. Оставила свой совхозный медпункт, маму, взяла адрес полевой почты любимого (он с первых дней уже воевал), – и на фронт.
Страшно ли было? Да, страшно. Только не смерти боялась, знала: если погибну – то за Родину. Страшно было видеть страдания лю-дей, сожженные города и села, страшно было привыкнуть к смерти близких тебе людей – скольких я их вынесла из-под огня и скольких захоронила… А еще страшнее было вспоми-нать о том, что когда-то не было войны…
Но мы мечтали. И читали. Пушкина, на-пример. Он дошел с нами до Берлина. Дума-лось о том, что когда-то, после войны, будет и у меня семья. И обязательно двое детей – мальчик и девочка. Но это потом, после вой-ны. А здесь выполняла работу – солдатскую, как и все. Когда дошли до Берлина, вдруг впервые спросили себя: «Как же далеко от родного дома увела нас война…»
Война искалечила меня физически, как и многих других людей. Вернулась домой – а там мама плачущая, я – калека, и похоронка на любимого. Вот так и живу все годы одна. Первого сентября всегда выхожу к калитке своего дома, стою с двумя букетами цветов в руках (сад у меня хороший, всю душу в него вложила), и жду, когда пойдут они – первок-лашки. Чтобы обязательно были и мальчик, и девочка.
Вот и они появляются. С мамами, конечно, нарядные и с цветами. А я к ним со своими цветами: «Возьмите, пожалуйста, возьми-те…» А мамы в растерянности: «Ну что вы, ведь у них уже есть». «Вот и хорошо – говорю – вот и чудно». Дам цветы, улыбнусь. Они идут, все оглядываются, а я стою и стою. Вот так я и провожаю в школу своих детей – сына и дочку…

 Не бывает у нее победителей
Вы человек молодой, по всему видно – грамотный: в газете работаете, а вот скажите мне, мужику от сохи, которого от этой сохи в свое время проклятая война и оторвала (за-правляет пустой рукав пиджака): «А есть ли у этой самой войны победители?» Молчите? А я вот вам что скажу: «Нет и не может быть у войны победителей!» Это вы в газетах пише-те о победах, да политики о них говорят, а война – она и есть война…
Вот возьмем наш колхоз «Победа». Имя ему – понятно откуда. Только сколько же сто-ит эта победа?! В каждый двор войдете – и ставьте свечку: везде похоронку покажут. 369 наших односельчан полегло на войне. Жили вот себе Андрей, Алексей, Степан и Кузьма Хорошуны. Четверо братьев. Ушли на фронт в один день. И все четверо не вернулись.
А еще жила в колхозе баба Леся. Леся Ха-ритоновна Федореченко. Опоздали вы с при-ездом, похоронили мы недавно нашу бабу Лесю. А распорядилась война с ней таким по-рядком. Сначала она забрала у нее мужа. Ко-гда пришла похоронка, впервые не устояла наша Леся на ногах. А последующие три по-хоронки никто из односельчан не решился дать ей в руки – так и положили их на пороге хаты.
Я когда впервые на фронте убил немца, не выдержал, подполз к нему, а в открытых глазах вопрос: «Зачем?» Я и сам подумал, зачем? Вот я и говорю, что не бывает у войны победителей…

На днях в газете среди других объявлений прочитал и это: «Скупаю боевые ордена и медали. Дорого. Обращаться по телефону…» Что-то закололо под лопа-ткой. Казалось бы, можно уже ко всему при-выкнуть, но неужели и Это можно купить так запросто… Не выдержал, позвонил.
– Я по объявлению…
– Да, да, очень хорошо, что у вас имеется? – уверенный мужской голос расстреливал меня через весь город с другого конца телефонного провода.
– Я хотел…
– Что у вас имеется? Не тяните время, вы не один…
– Орден Славы, Красной Звезды, меда-ли…
– За ордена даю по 300 гривен, медали пойдут по 100. Ну, что – думайте быстрее. Дороже никто не даст. Надумаете – звоните.
Я положил трубку. И стал думать. Я думал с горечью о том, что так и не успел спросить: «А для чего все это? И по какому праву?» Было горько и стыдно, как будто я предал самое важное в своей жизни. А потом посмотрел на фотографию, лежащую на моем столе.
Лица фронтовиков… На них отпечаталась вся наша жизнь: вся и до войны, и во время войны, и после войны…
Уставшие лица, но с достоинством людей, честно исполнивших свой главный долг. И тогда я улыбнулся. С облегчением и благодарностью.
Я отчетливо понял, что ни у кого на земле не найдется таких денег, чтобы купить эту Победу. С ее подвигом и славой, ордена-ми и медалями, потерями и приобретения-ми, мужеством, стойкостью, терпением и верой. А главное – со своей Памятью и Историей. И тогда я позвонил снова.
– Ну, что – надумали?
– Да, – ответил спокойно. – У вас не хватит денег.
И положил трубку.

1993 г.