Нет нужды представлять юбиляра читателям «Склянок Часу». На страницах этого издания Александр Мошна, член Национального союза журналистов Украины, Всеукраинского творческого союза «Конгресс литераторов Украины», появляется регулярно. Его хорошо знают поклонники «Непоседы» (нынче «Загадки природы и Вселенной»). Он также является автором сборника миниатюр и рассказов «Ощущение свободного полета», дипломантом Международного литературного конкурса «Православна моя Україна», одним из авторов всеукраинского еженедельника «2000» (лауреат конкурса «Мастер»), а также многих других популярных изданий.
И едва начав рассказ о творчестве Александра Мошны, сразу ловишь себя на невольном желании шутить. Ничего удивительного в этом нет, поскольку юмор – конек юбиляра, способ мышления и познания мира.
Как известно, картинка вокруг нас, сильно меняется в зависимости от того, какой инструмент ты на нее наводишь. Отсюда и споры, у кого из исследователей эта картина больше на правду похожа вышла…
Недавно ученые сознались, что не могут объяснить «причину беспричинного» смеха. Почему больной человек вдруг начинает смеяться – понимают. А почему гражданин, здоровый по всем показателям, ни с того, ни с сего заливается хохотом? А окружающие почему вместо того, чтобы замечание ему сделать, вповалку от смеха рядом с ним валяются? Не понимают ученые... Такое он, смех, непознаваемый, сродни смыслу жизни.
И потому рискну предположить, что и юмор, как источник смеха, это чувство, которое редко нас обманывает, очень верный инструмент для понимания окружающего. Не логика какая-нибудь, которую легко софистикой подменить. С чувствами сложнее. Хотя в последнее время нас очень настойчиво учат, как эффективно заниматься «самодурством».
«Улыбайтесь, если сможете!», – советует нам психолог в одноименной миниатюре Александра Мошны.
«– Возьми себе в привычку: с утра подойди к зеркалу, и улыбайся себе, улыбайся… на голодный желудок.
Я и пытаюсь. Щеки в разные стороны оттягиваю, старательно вспоминаю этот процесс – не поучается. Моей зарплаты хватает разве что на звериный оскал. Но я послушно продолжаю массировать лицо, а потом уже душу и мысли. Но отрихтовать это звероподобное чувство нет никаких сил…»
Похоже, главная удача Александра Мошны в том, что он нащупал эту тайну подлинного юмора – непридуманность. Только успевай, фиксируй. «Впрочем, – говорит сам автор – правда нынче – весьма жалкое зрелище».
Главный герой Александра Мошны – лирический. Он, по словам своего создателя, «дурилка картонная», «по жизни дурачок» и «олух». Мечется с мечтой согреться чьим-то душевным теплом, а свое – отдать. «Плещешься радостно и счастливо в окружении близких тебе по духу людей, млеешь охотно, что ты все-таки что-то да и значишь в жизни каждого из них. Помогаешь раскрыться человеку незаметно для него, вдохнуть свежего ветерка и побаловать себя отважно….и попутно какую-то запятую или точку оставить и о себе в память. Просто так. Пробегая мимо по жизни щедро расплескать свои чувства без ожидания благодарности и восторгов в твой адрес и весело скрыться за поворотом» («Кто был-то?»).
Автор нежно любит и понимает своего героя. Как себя самого, вплоть до полной, в отдельных местах, неразличимости. И это, безусловно, оправдывается возникающим эффектом, так как – не замечали ли вы? – когда чувства высказываются на пределе честности, без приукрашивания, они всегда смешны, поскольку они неподвластны человеку, и приходят, когда захотят. Например, примитивный голод во время романтического свидания. Вот и выговаривает честный кавалер своей даме ласковые слова: «колбаска ты моя, питательная, котлетка паровая»…И слава богу, если дама попадается тоже честная. Он говорит, а она – «глазки закрыла и облизывается». Ведь ей что надо? Разузнать, где у кавалера слабое место, чтоб понадежней, без обмана, привязать, чтоб тот над ее чувством не надругался. Голод же – это очень серьезно. «Вот вам и гармония, точка соприкосновения, общие интересы. Вот вам и семья» («Колбаска ты моя, питательная…»).
Но чаще все-таки герою в любви не так везет. То у него самого практицизм не в меру разгуляется («Торопливость какая-то чрезмерная…»), а то чужой эгоизм отталкивает («Пылкая натура, или «Отсчет идет на секунды»). От несинхронностей этих женская логика кажется герою необъяснимой, а сами они …
«Незнакомка выдержала паузу и неожиданно серьезно вдруг выдала:
– Инопланетянка.
…Пришла, посмотрела, улыбнулась ослепительно, захохотала неудержимо над твоей шуткой, элегантно спланировала ресницами несколько раз в кокетливой тональности – и ты уже спекся. Бери тебя голыми руками. И после, вполне естественно, ты уже не можешь вразумительно объяснить даже себе самому: почему именно так поступил…. И так у нас ладно с ней, дружно. Правда мысль одна сквозняком проносится, чтобы тут же и возвратиться: жена – инопланетянка.
– Как же, – говорю, – я буду тебя со своими родственниками знакомить?»
Оптимист по натуре, не унывает герой даже в отсутствие взаимопонимания «в реале» и инопланетянок на горизонте.
«Если раньше носился я в душе с дорогими для меня мыслями о своей цели, бился горячо и трепетно по жизни в поисках успеха, вдруг, чувствую, – тормозить стал и съезжать на обочину. А потом и вовсе оглобли повернул…Можете ухмыляться недоверчиво, вертеть пальцем у виска и вообще отмахнуться, но я сам себе сны заказываю. Выбираю поле деятельности свободно и так же без проблем достигаю нешуточных результатов».
Спрятаться во сне удается не всегда. С возрастом – литературным – герой миниатюр и рассказов Александра Мошны становится все более критичным не только к «внутренним», но и к внешним причинам собственных метаний. Ему «дано в ощущениях», что людям трудно найти между собой общий язык и проявлять душевное тепло, если они унижены жизненными обстоятельствами. И не очень радует звездное небо, когда ты вынужден его наблюдать по причине «веерных отключений».
«Вдруг жена зашевелилась и нежно, с тоской, как ребенок:
– Звездочка упала…
– Скорей загадывай желание, - подхватываю искорку надежды и пытаюсь незаметно увести от мрачных мыслей.
– Поздно, – жена почему-то сама гасит светлый лучик в душе.
–Так быстро пролетела? – проявляю беспокойство.
– Мы не по той орбите летим…»
Метаморфозы окружающего мира добавляют сарказма ощущениям героя: ты, кажется, мечтал ободрять людей? Так – вперед!
«Иной раз так и подмывает подойти к незнакомому человеку и спросить его задушевно: как живешь, земляк? Я что спрашиваю, глаза что-то больно тоскливые, взгляд затравленный, подбородок заострился. И что ты так косишься глазом, не конкурент я тебе. Расслабься. Хочу плеснуть тебе теплоты душевной, сочувствие выразить. Кругом ведь так много черствости и равнодушия…. Кстати, в этом мусорном ящике можешь не ковыряться. Тебя обскакал твой же собрат. Унес все подчистую. Но куда же ты потрусил, неблагодарный?... Хочу согреть твою озябшую душу… Чтоб, значит, не стыдливо и затравлено ковырялся палочкой в мусорном ящике, а раскрепощено, как хозяин, с улыбкой на устах. Ты свободен, дурачок…».
Как и чем можно утешить человека, если он по собственной доброй воле согласен ослепнуть?
«Конечно, я был неправ. Конечно, мне надо было молчать. Интеллигентно сопеть в две дырочки, скосив один глаз на демократию и гласность, другой – на начальство. Сейчас почти все страдают косоглазием и близорукостью – и ничего, многие процветают… Но ведь я только два слова сказал. И не хотел, меня спровоцировали. Начальник цеха речь выдал: «Разграбили мужики свое же предприятие, разворовали, карманами разносили…» Здесь я и высунулся. Мы, говорю, карманами, а вы – машинами. Конечно, я был сто раз неправ. Не надо было так в лоб. Я это на следующий день сразу понял, когда меня сократили…Будто только мне одному известно, что и кто у нас ворует на заводе. Многие об этом знают, однако, помалкивают в тряпочку. Себе дороже. А я что – рыжий? Тоже буду помалкивать, до поры до времени. А по вечерам, плотно задернув шторы на окнах, мелким-мелким почерком что-то царапать в тетрадку. Для душевного равновесия. Так хочется чувствовать себя человеком!» («Так хочется чувствовать себя человеком!»)
Признаться, наблюдая, как тоска все чаще впивается в тело этого простака, мне порой казалось, что не выкрутится ему из передряг. Стало чувствоваться, что по мере того, как ситуация в обществе перестала оставлять людям какие-либо иллюзии насчет демократии и скорого процветания, беспомощный герой стал досаден своему автору, стал его раздражать. Ведь не понятно, что прекраснодушному бедняге делать в этом слишком жестоком мире, как этому детищу выживать? В рассказе «Только не надо мозолить своей бедностью» совершенно неожиданно роль обиженного и обделенного, покушающегося на полные шкафы доброкачественной одежды бизнесмена Мармеладова, вообще досталась… моли! Ну, очень трудно к ней испытывать сочувствие, несмотря на ее голодных деток.
Лирический герой чуть было не исчез. А юмор автора почернел до слез в рассказах о том, зачем человеку жизнь и что он с ней – а она с ним – делает.
«В последнее время на меня вдруг напал страх умереть во сне. Отчего такие мрачные мысли вдруг наползают – объяснить не могу, но внутренне я не согласен с такой перспективой…..Еще сильное беспокойство вызывает у меня, в какое время года помру. Это для меня очень важно. Уж так не хотелось бы зимой…И что обидно – отбросишь копыта преждевременно и спросят тебя там, на небе, сурово: «Зачем, раб Божий, жил на грешной земле?», – а оправдаться и нечем. Чужие объедки со стола торопливо слизывал в пыли – вот и весь смысл жизни» («Глубина вопроса»). Это уже не наивность, а зрелость человека, заглянувшего в пропасть, познавшего хаос и честно явившего их читателям.
Вот жил, например, человек, и мечтал, что его в галстуке похоронят.
«Он не однажды рисовал перед удивленными слушателями одну живописную картину – свои похороны. И не то, чтобы так уж жаждал встречи с Господом – вовсе нет. Просто высказывал свое жгучее желание быть похороненным в костюме, рубашке, и чтоб непременно в посмертную экипировку входил галстук. Видимо, галстук непосредственным образом олицетворял для него какие-то далекие, несбывшиеся мечты. Может быть, сюда входили благородство, образованность, высокое положение, наконец, уважение, которого ему, несомненно, так недоставало в этом мире» («Похороните меня в галстуке»).
Ан нет, не вышло – дочь насмерть забила спьяну. И односельчане в знак осуждения даже на поминки не пришли. Никто о мечте его и не вспомнил…
«Васильковая поляна», «Брак по расчету», «Земная любовь», «Похороните меня в галстуке», «Безымянное кладбище» – совершенно особая ипостась Александра Мошны, вызывающая у читателей совершенно иной уровень вопросов. Мог ли, например, Василий («Похороните меня в галстуке») – этот мужичок «росточком, как говорится, полтора метра с кепкой, да к тому еще и детского телосложения», которому коловорот колодца вращать «народ более сердобольный при случае помощь оказывал», – быть хозяином своей жизни? А если не мог? Не среди дикой же природы мы живет, чтоб естественный отбор так жестко нами правил! Может, с мечтой что-то не так у человека было? Может, что-то не то было с мечтой у женщины из «Васильковой поляны», чье имя, даже где-то сочувствуя ей, замороченной эгоистом-мужиком детоубийце, автор называть не хочет?
Упомянутые выше рассказы – точка, где от юмориста-реалиста ответвился в творчестве Александра Мошны реалист-философ. Но и лирический герой – выжил»! Выпросил себе еще одни шанс у «милой незнакомки», которая явилась к нему во сне в белом саване, «сочувствующе кивала головой и утешала,… что у многих, дескать, подобные проблемы», что «такие обостренные чувства почти всех настигают с годами, потому что жизнь коротка» («Что-то душевное капнуло, черно-белое…»).
Наш герой не только выжил – он вырос и оказался плодовит. Именно он, все примеряющий на себя и через себя пропускающий, продолжает теперь свое дело в поэзии и публицистике Александра Николаевича Мошны. Он сумел подняться над личными переживаниями и проблемой самоустройства к общегражданским.
«И стал серьезно задумываться над человеческой жизнью, над ее смыслом. И не от случая к случаю, а постоянно будить себя и вникать в суть вопроса. Чтоб огарок своей жизни как-то более осмысленно и с максимальной пользой для людей – исходить теплом и любовью… И представьте – совсем пропал страх близкой кончины. Более того, появилась уверенность, цель жизни приобретает реальные очертания, и уже с надеждой в будущее свой взор устремляю. И что еще приятно отметить, сон у меня стал спокойный и глубокий…» («Глубина вопроса»)
Судя по циклу статей, опубликованных в последнее время Александром Мошной в периодической печати, он вплотную занялся проблемой подмены юмора, да и в целом искусства, в нашем обществе чем-то иным, очень схожим на примитивное хамство. Плодятся передачи, унижающие достоинство их участников и зрителей, несется идиотский «закадровый смех» («какой-то бригадный подряд сколотили: сами сочиняют, играют и сами же смеются. Зачем им только зритель – ума не приложу» (миниатюра «Сразу почувствуете легкость»).
Оправдывается пошлость и низкопробность поисками новаторских методов, как, например, в случае с творчеством режиссера А. Жолдака. Это, якобы, необходимо для пиара украинской культуры внутри страны и за рубежом.
«Культуру невозможно поднять пиаром, ее следует возрождать конкретными государственными программами, чтобы не держать творческих людей на голодном пайке. Трудно представить, что расцвет искусства в эпоху Возрождения – всего лишь результат усиленного пиара Леонардо да Винчи или Микеланджело… Но ведь разговор о другом. О засилье безвкусицы и пошлости в искусстве… По мнению Шайжина (автора статьи «Эстетическое неприятие – не причина для отрицания» - Авт.), подобная «физическая нагота – незащищенность перед внешним миром. Она – истинная сущность человеческих чувств, голая правда любви «гомо сапиенс». Выходит, чтобы полнее передать свои чувства, я должен голышом расхаживать перед собеседником? Иначе как ему уловить движения моей души? Но скорее здесь все обстоит как раз наоборот – моя нагота будет его сильно отвлекать от душевных переживаний». (А, Мошна, статья «Синдром зеваки» или Фурор на пустом месте», газета «2000»)
Приведенное выше рассуждение – прекрасный пример того, что чувство юмора является отличным инструментом, позволяющим добраться до истины кратчайшим путем.
Сделаем маленькое отступление от творчества юбиляра перед финальным аккордом. Порассуждаем о юморе, «его пользе и значении в природе». Вспомним, сколько мы смеялись при советском строе! Как отчаянно выискивали, вскрывали и бичевали собственные недостатки! Обратим внимание, что при демократии и рыночной экономике юмор и сатира как-то не прижились. Ни у нас, ни, судя по всему, и на западе (похоже, О’Генри, чей герой гордо возвестил на Страшном суде, что не принадлежит к шайке, нанимающей на работу девушек за пять долларов в неделю, («я всего-навсего поджег приют для сирот и убил слепого, чтобы воспользоваться его медяками»), и был там последним западным юмористом, рискнувшим осудить капиталистическую систему распределения доходов).
Суррогат юмора, захвативший публичную нишу, совсем не родственник ему. «Прикол» – от слова «колоть», тыкать в человека чем-то жестким, на что хочешь – не хочешь, а среагируешь. При всей кажущейся «отвязанности» от каких-либо целей и «безобидности», у приколов есть важная социальная задача – назойливым травмированием хохотательных рецепторов загрубить наши сенсорные датчики, поставить блокаду на анализ явлений окружающей действительности. Чтоб не думали об этом… «Коммерческий юмор» – это, по сути, проданный смех, которым – так же, как и в одноименной сказке Д. Крюса господин Треч – смеется власть над облапошенным народом.
Истинный же юмор (humor – влажный, лат.) – это живительная влага, которую пригубливают по доброй воле. Поэтому и небезопасен юмор недобросовестному государству, как небезопасна вода, точащая камень.
Александр Мошна – одни из тех немногих, чей юмор сегодня омывает наши души. Капля за каплей, снимая с них наслоившуюся копоть.