Наталия Кравченко
Лев Озеров. "Талантам надо помогать..."
23 августа 1914 года родился Лев Озеров, русский поэт, литературовед, переводчик, мемуарист, исследователь, педагог.
Профессор кафедры художественного перевода, доктор филологических наук, Лев Адольфович Озеров (Гольдберг) с 1943 года до последних дней жизни преподавал
в Литературном институте.
Им был подготовлен и прокомментирован том Б. Пастернака в Малой серии "Библиотеки поэта” - колоссальный первопроходческий труд, проторивший дорогу составителям и комментаторам всех последующих изданий поэта.
При жизни Ахматовой Львом Озеровым были опубликованы две статьи о ее поэзии: «Стихотворения Анны Ахматовой», напечатанная 23 июня 1959 года в "Литературной газете”, — первый отзыв о ее поэзии после долгих лет молчания, ( сама Ахматова называла ее «прорывом блокады») и вторая - «Тайны ремесла».
А ещё были книги о Батюшкове и Баратынском, Тютчеве и Фете, статьи о Пастернаке, Заболоцком, Петровых, Асееве, Ушакове, множество мемуарных очерков и переводов.
Лев Озеров также много сделал для сохранения творческого наследия поэтов своего поколения, погибших на войне или в годы сталинских репрессий, или просто рано умерших (в том числе, Ильи Сельвинского, Александра Кочеткова, Дмитрия Кедрина, Георгия Оболдуева, Михаила Зенкевича).
Он не жалел сил на «проталкивание» книг поэтов, замалчиваемых или забытых. Это ему принадлежат знаменитые строки: «Талантам надо помогать, Бездарности пробьются сами». А кем сказано, что сегодня москвичи «не акают, не окают, но ахают и охают»? Чья находка — простейшее, но пронзительноесопоставление: «Веселый Гоголь на бульваре, Печальный Гоголь во дворе»? Кем произнесено уже на излёте судьбы: «Боль, что вдох без выдоха, Боль, что вход без выхода»? Или обращение кнынешнему Питеру: "Великий город с областной судьбой”? Все эти крылатые фразы известны, но не каждый знает, кто их создатель. Лаконично-афористичные, как большинство лирических миниатюр Озерова, многие его поэтические высказывания вошли в наш речевой обиход, стали общим достоянием, превратились в поговорки.
Лев Озеров был первым, кто написал стихи о Бабьем Яре, гораздо раньше Евтушенко.
Еще в сорок четвертом начинающий киевский стихотворец, глядя на наспех присыпанный землей окраинный ров, изрек: «Я пришел к тебе, Бабий Яр. Если возраст у горя есть, Значит, я немыслимо стар, На столетья считать — не счесть». Эта потрясающая поэмабыла напечатана в 1946 году в журнале «Октябрь» (№ 3). Ее, по понятным причинам, многие годы не включали в сборники стихов Льва Озерова.
Поэт побывал на месте гибели сотни тысяч евреев сразу же после освобождения Киева:
«Я пришел к тебе, Бабий Яр,
Если я с ума не сойду, –
Обрету беспокойный дар –
Мертвецов вызывать в бреду...
… И пружинит земля подо мной.
То ли горбится, то ли корчится.
За молитвенной тишиной
Слышу детское:
– Хлебца хочется!
– Где ты, маленький? Покажись!
Я оглох от боли тупой.
Я ведь тоже мог быть с тобой.
Обнялись бы в последнем сне
И упали б вместе на дно –
Ведь до гроба мучиться мне,
Что не умерли смертью одной…»
А в 90-е годы Лев Озеров создал на основе техники свободного стиха свой известный мемуарный цикл «Портреты без рам»:об Ахматовой, Пастернаке, Мейерхольде, Прокофьеве... Это настоящая краткая литературная (и не только) энциклопедия, в которой нашли воплощение все его таланты: мемуариста, художника, графика, писателя, критика. И Свидетеля. Свидетеля эпохи...
Искусный рисовальщик, Озеров дарил свои моментальные наброскии сиюминутные автошаржи друзьям, украшал ими поля рукописей — давняя традиция русских сочинителей.
шарж на Виктора Шкловского
шарж на Николая Асеева
шарж на Дмитрия Шостаковича
шарж на Михаила Светлова
шарж на Юрия Олешу
Несколько таких шаржей он подарил и нам с Давидом, в том числе и свой автопортрет ( в Интернете его нет) : это одним росчерком пера начертанный собственный — очень похожий! - профиль, где волосы и ухо представляют собой одновременно завитки росписи).
Почерк Озерова чем-то напоминает почерк Пастернака: своими «журавлями» буквенных «хвостиков», что придаёт ему некую окрылённость, иллюзию полёта.
Подарил свою книжку с надписью: "Наталии Кравченко с сердечным приветом. Возможно, пригодится для души". Пригодилась.
Профессор кафедры художественного перевода, доктор филологических наук, Лев Адольфович Озеров (Гольдберг) с 1943 года до последних дней жизни преподавал
в Литературном институте.
Им был подготовлен и прокомментирован том Б. Пастернака в Малой серии "Библиотеки поэта” - колоссальный первопроходческий труд, проторивший дорогу составителям и комментаторам всех последующих изданий поэта.
При жизни Ахматовой Львом Озеровым были опубликованы две статьи о ее поэзии: «Стихотворения Анны Ахматовой», напечатанная 23 июня 1959 года в "Литературной газете”, — первый отзыв о ее поэзии после долгих лет молчания, ( сама Ахматова называла ее «прорывом блокады») и вторая - «Тайны ремесла».
А ещё были книги о Батюшкове и Баратынском, Тютчеве и Фете, статьи о Пастернаке, Заболоцком, Петровых, Асееве, Ушакове, множество мемуарных очерков и переводов.
Лев Озеров также много сделал для сохранения творческого наследия поэтов своего поколения, погибших на войне или в годы сталинских репрессий, или просто рано умерших (в том числе, Ильи Сельвинского, Александра Кочеткова, Дмитрия Кедрина, Георгия Оболдуева, Михаила Зенкевича).
Он не жалел сил на «проталкивание» книг поэтов, замалчиваемых или забытых. Это ему принадлежат знаменитые строки: «Талантам надо помогать, Бездарности пробьются сами». А кем сказано, что сегодня москвичи «не акают, не окают, но ахают и охают»? Чья находка — простейшее, но пронзительноесопоставление: «Веселый Гоголь на бульваре, Печальный Гоголь во дворе»? Кем произнесено уже на излёте судьбы: «Боль, что вдох без выдоха, Боль, что вход без выхода»? Или обращение кнынешнему Питеру: "Великий город с областной судьбой”? Все эти крылатые фразы известны, но не каждый знает, кто их создатель. Лаконично-афористичные, как большинство лирических миниатюр Озерова, многие его поэтические высказывания вошли в наш речевой обиход, стали общим достоянием, превратились в поговорки.
Лев Озеров был первым, кто написал стихи о Бабьем Яре, гораздо раньше Евтушенко.
Еще в сорок четвертом начинающий киевский стихотворец, глядя на наспех присыпанный землей окраинный ров, изрек: «Я пришел к тебе, Бабий Яр. Если возраст у горя есть, Значит, я немыслимо стар, На столетья считать — не счесть». Эта потрясающая поэмабыла напечатана в 1946 году в журнале «Октябрь» (№ 3). Ее, по понятным причинам, многие годы не включали в сборники стихов Льва Озерова.
Поэт побывал на месте гибели сотни тысяч евреев сразу же после освобождения Киева:
«Я пришел к тебе, Бабий Яр,
Если я с ума не сойду, –
Обрету беспокойный дар –
Мертвецов вызывать в бреду...
… И пружинит земля подо мной.
То ли горбится, то ли корчится.
За молитвенной тишиной
Слышу детское:
– Хлебца хочется!
– Где ты, маленький? Покажись!
Я оглох от боли тупой.
Я ведь тоже мог быть с тобой.
Обнялись бы в последнем сне
И упали б вместе на дно –
Ведь до гроба мучиться мне,
Что не умерли смертью одной…»
А в 90-е годы Лев Озеров создал на основе техники свободного стиха свой известный мемуарный цикл «Портреты без рам»:об Ахматовой, Пастернаке, Мейерхольде, Прокофьеве... Это настоящая краткая литературная (и не только) энциклопедия, в которой нашли воплощение все его таланты: мемуариста, художника, графика, писателя, критика. И Свидетеля. Свидетеля эпохи...
Искусный рисовальщик, Озеров дарил свои моментальные наброскии сиюминутные автошаржи друзьям, украшал ими поля рукописей — давняя традиция русских сочинителей.
шарж на Виктора Шкловского шарж на Николая Асеева шарж на Дмитрия Шостаковича шарж на Михаила Светлова шарж на Юрия ОлешуНесколько таких шаржей он подарил и нам с Давидом, в том числе и свой автопортрет ( в Интернете его нет) : это одним росчерком пера начертанный собственный — очень похожий! - профиль, где волосы и ухо представляют собой одновременно завитки росписи).
Почерк Озерова чем-то напоминает почерк Пастернака: своими «журавлями» буквенных «хвостиков», что придаёт ему некую окрылённость, иллюзию полёта.
Подарил свою книжку с надписью: "Наталии Кравченко с сердечным приветом. Возможно, пригодится для души". Пригодилась.
Мы с мужем познакомились со Львом Адольфовичем в 1994 году. Вернее, лично познакомился Давид, а я с ним позже переписывалась. Летом того года муж зашёл в редакцию "Книжного обозрения" по своим издательским делам и встретил там Льва Озерова. Они разговорились, Давид показал ему рукопись моего второго сборника стихов, Озерову многое там понравилось, и он сказал: "Это обязательно надо поддержать". Позже он написал предисловие к моей книге. Привожу его полностью:
Лев Озеров
В поисках босой радости
Предисловие к сборнику "В логове души” –
Саратов, "Валёр”, 1994
Некогда мы услышали произнесённые не без гордости слова:
Я лирик по складу своей души,
по самой строчечной сути.
Произнёс эти слова Николай Асеев. Может их повторить и Наталия Кравченко, книгу которой читатель держит перед собой.
Среди сотен обозначений лирики наиболее близкой к сути представляется мне такое: дневник на уровне исповеди, исповедь на уровне дневника. Непременное условие существования лирики - искренность. О ней не говорят. Она подразумевается. Без искренности не может быть и речи о лирике. В лучших случаях искренность достигает полной душевной распахнутости, целостного и по-своему безжалостного раскрытия индивидуальности.
Дом заброшен, зола остыла,
лишь трава-бурьян между плит.
Но пробился росток в пустыне.
Он живой ещё. Он болит.
Всего четыре строки из стихотворения Наталии Кравченко "Живое", и вам нежданно-негаданно открывается воспалённый, можно сказать, болевой мир существования. Заброшенный дом, зола, бурьян-трава, росток. Это легко перенести на полотно. Это словесная графика. Но только поэзия может двумя короткими фразами передать настроение: "Он живой ещё. Он болит". Это уже не только о ростке. Автор не предлагает какой-либо разгадки. Но вы и без того всё чувствуете. Я не обмолвился, чувствуете. Это важно для характеристики автора книги: сфера чувствования, точнее, чувствований - это сфера Наталии Кравченко. Она проявляется подчас в сфре быта, в, казалось бы, несущественных его подробностях:
Сердце в латах. Дом в заплатах.
Муж запущен, пёс забыт.
О плюгавый и заклятый,
укатавший Сивку быт!
Месяц щурится ущербно,
ухмыляясь в темноте.
свет неясный и неверный,
дело к ночи, быть беде...
Ничего не скажешь - густопсовый быт, из досадных и убийственных подробностей которого складывается бытие и - с большой буквы - Бытие. Вот так творится настроение, чувствование, восприятие. Именно в этих условиях живёт душа, не только живёт, но и растёт. В том же стихотворении:
О душа моя каплунья,
возродишься ли, вопя,
словно месяц в полнолунье,
дорастая до себя?
Да, надо дорасти до себя. Это трудно. Но душа этим и жива. Дорасти до себя так же, как "домолчаться до стихов", как писала наша славная современница Мария Петровых.
Лев Озеров
В поисках босой радости
Предисловие к сборнику "В логове души” –
Саратов, "Валёр”, 1994
Некогда мы услышали произнесённые не без гордости слова:
Я лирик по складу своей души,
по самой строчечной сути.
Произнёс эти слова Николай Асеев. Может их повторить и Наталия Кравченко, книгу которой читатель держит перед собой.
Среди сотен обозначений лирики наиболее близкой к сути представляется мне такое: дневник на уровне исповеди, исповедь на уровне дневника. Непременное условие существования лирики - искренность. О ней не говорят. Она подразумевается. Без искренности не может быть и речи о лирике. В лучших случаях искренность достигает полной душевной распахнутости, целостного и по-своему безжалостного раскрытия индивидуальности.
Дом заброшен, зола остыла,
лишь трава-бурьян между плит.
Но пробился росток в пустыне.
Он живой ещё. Он болит.
Всего четыре строки из стихотворения Наталии Кравченко "Живое", и вам нежданно-негаданно открывается воспалённый, можно сказать, болевой мир существования. Заброшенный дом, зола, бурьян-трава, росток. Это легко перенести на полотно. Это словесная графика. Но только поэзия может двумя короткими фразами передать настроение: "Он живой ещё. Он болит". Это уже не только о ростке. Автор не предлагает какой-либо разгадки. Но вы и без того всё чувствуете. Я не обмолвился, чувствуете. Это важно для характеристики автора книги: сфера чувствования, точнее, чувствований - это сфера Наталии Кравченко. Она проявляется подчас в сфре быта, в, казалось бы, несущественных его подробностях:
Сердце в латах. Дом в заплатах.
Муж запущен, пёс забыт.
О плюгавый и заклятый,
укатавший Сивку быт!
Месяц щурится ущербно,
ухмыляясь в темноте.
свет неясный и неверный,
дело к ночи, быть беде...
Ничего не скажешь - густопсовый быт, из досадных и убийственных подробностей которого складывается бытие и - с большой буквы - Бытие. Вот так творится настроение, чувствование, восприятие. Именно в этих условиях живёт душа, не только живёт, но и растёт. В том же стихотворении:
О душа моя каплунья,
возродишься ли, вопя,
словно месяц в полнолунье,
дорастая до себя?
Да, надо дорасти до себя. Это трудно. Но душа этим и жива. Дорасти до себя так же, как "домолчаться до стихов", как писала наша славная современница Мария Петровых.
Поэт накапливает энергию молчания. Он ждёт взрыва. "Город чист, словно лист бумаги Без следов моего пера". Он чист до поры до времени.
Мир в серебряном озаренье,
неподвластный карандашу,
как бессмертное стихотворенье,
что когда-нибудь напишу.
Скромно, осторожно, бережно сказано. А вместе с тем каждый творец мечтает об этом. Он живёт в ожидании этого.
О молчанье! О тютчевское "Silentium"! Для этого мало сомкнуть губы и бездействовать. Для этого нужна долговременная и упорная работа души. Тогда-то и оправдана мелодика и пластика безмолвия. Поэт слушает докучливые и банальные бытовые реплики и одновременно - хоралы из вселенной, шёпоты и гулы звёздных миров. Как понять их неисповедимый язык? Единственное, что можно сказать, - это язык непереводимый.
Перевод с языка немоты,
темноты и ночного безмолвья...
В другом стихотворении у Наталии Кравченко
Купола возвышенного зодчества
излучают музыку молчанья.
Звёздные миры, творческое одиночество, архитектура, поэзия сливаются воедино и создают по-своему образный и тематический круг. У этого автора молчание не равно себе, оно раздвигается до понятия творческого начала и нового накопления житейских сил.
К сфере высокого молчания и сосредоточенности относится любовная лирика, занимающая в книге Наталии Кравченко заметное место. именно любовью овеяны строки лучших стихотворений. Это сквозной образ книги, её сверхзадача.
Неужели ты не слышишь,
как во мне кричат слова?
Тишина тоже умеет кричать. "И снова, как будто навстречу рассвету, Бегу я на свет твоих глаз". Вижу и рассвет, и свет его глаз, но всего лучше - вижу ещё более сильный свет её глаз. Точно так же в другом стихотворении на свет фазаньих глаз летела одинокая фазаниха. Дело в том, что в сельском краеведческом музее было выставлено фазанье чучело, фазаниха увидела фазана в стекле окна и решила, что он живой. Она билась о стекло и покалечилась.
Не в силах это перенесть,
она упала там, у здания.
О женщины! Во всех нас есть
частичка глупого, фазаньего.
Преданье памяти хранит
лицо, что так когда-то мучило.
Как билась о его гранит!
А это было просто чучело.
Мораль не произнесена. Но она висит над стихотворением: нельзя принимать истинное чувство за чучело, мёртвое за живое.
В книге Наталии Кравченко немало драматизма. Но в основе своей поэт открыт миру и людям. Здесь монологи часто переходят в диалоги. Поэт делится с людьми своим духовным опытом, предлагает даже своего рода рецепт, "как выжить нам":
Кусочек радуги, щепотку тишины,
глоток дождя, пять капель Пастернака,
тепло ладони, краешек луны,
свежинку вечера, - не много ли, однако?
Дальше идут: кисть сирени, соловей, "улыбки четверть, чуточку надежды"... Очень мило! Это, конечно, лирический рецепт, и всё же, всё же, всё же... В другом месте даётся дополнение к рецепту счастья, якобы возможного в наше "апокалипсическое время":
Есть всё, что для счастья надо:
работа, семья, дела.
Но где та босая радость,
куда она забрела?
Оказывается, всё есть, и чего-то существенного нет. нет самого простого и самого недоступного, нет явленной в детстве "босой радости". Слово названо. Мы приступаем к чтению книги, которую можно было бы назвать "В поисках босой радости". Она названа иначе. Пускай! Простая и недостижимая босая радость ясного, рассветного, росистого утра жизни остаётся сквозным образом лежащей перед читателем книги."
"Поэтический голос Льва Озерова мне всегда нравился. Это был тихий голос хорошего человека", - писал Михаил Светлов.
В последней книге Льва Озерова "Бездна жизни" есть такие строки:
О том, что назвалось судьбою,
о том и думаю в тиши,
когда беседую с тобою
на расстоянии души.
Это обращено к любому из нас.
Мир в серебряном озаренье,
неподвластный карандашу,
как бессмертное стихотворенье,
что когда-нибудь напишу.
Скромно, осторожно, бережно сказано. А вместе с тем каждый творец мечтает об этом. Он живёт в ожидании этого.
О молчанье! О тютчевское "Silentium"! Для этого мало сомкнуть губы и бездействовать. Для этого нужна долговременная и упорная работа души. Тогда-то и оправдана мелодика и пластика безмолвия. Поэт слушает докучливые и банальные бытовые реплики и одновременно - хоралы из вселенной, шёпоты и гулы звёздных миров. Как понять их неисповедимый язык? Единственное, что можно сказать, - это язык непереводимый.
Перевод с языка немоты,
темноты и ночного безмолвья...
В другом стихотворении у Наталии Кравченко
Купола возвышенного зодчества
излучают музыку молчанья.
Звёздные миры, творческое одиночество, архитектура, поэзия сливаются воедино и создают по-своему образный и тематический круг. У этого автора молчание не равно себе, оно раздвигается до понятия творческого начала и нового накопления житейских сил.
К сфере высокого молчания и сосредоточенности относится любовная лирика, занимающая в книге Наталии Кравченко заметное место. именно любовью овеяны строки лучших стихотворений. Это сквозной образ книги, её сверхзадача.
Неужели ты не слышишь,
как во мне кричат слова?
Тишина тоже умеет кричать. "И снова, как будто навстречу рассвету, Бегу я на свет твоих глаз". Вижу и рассвет, и свет его глаз, но всего лучше - вижу ещё более сильный свет её глаз. Точно так же в другом стихотворении на свет фазаньих глаз летела одинокая фазаниха. Дело в том, что в сельском краеведческом музее было выставлено фазанье чучело, фазаниха увидела фазана в стекле окна и решила, что он живой. Она билась о стекло и покалечилась.
Не в силах это перенесть,
она упала там, у здания.
О женщины! Во всех нас есть
частичка глупого, фазаньего.
Преданье памяти хранит
лицо, что так когда-то мучило.
Как билась о его гранит!
А это было просто чучело.
Мораль не произнесена. Но она висит над стихотворением: нельзя принимать истинное чувство за чучело, мёртвое за живое.
В книге Наталии Кравченко немало драматизма. Но в основе своей поэт открыт миру и людям. Здесь монологи часто переходят в диалоги. Поэт делится с людьми своим духовным опытом, предлагает даже своего рода рецепт, "как выжить нам":
Кусочек радуги, щепотку тишины,
глоток дождя, пять капель Пастернака,
тепло ладони, краешек луны,
свежинку вечера, - не много ли, однако?
Дальше идут: кисть сирени, соловей, "улыбки четверть, чуточку надежды"... Очень мило! Это, конечно, лирический рецепт, и всё же, всё же, всё же... В другом месте даётся дополнение к рецепту счастья, якобы возможного в наше "апокалипсическое время":
Есть всё, что для счастья надо:
работа, семья, дела.
Но где та босая радость,
куда она забрела?
Оказывается, всё есть, и чего-то существенного нет. нет самого простого и самого недоступного, нет явленной в детстве "босой радости". Слово названо. Мы приступаем к чтению книги, которую можно было бы назвать "В поисках босой радости". Она названа иначе. Пускай! Простая и недостижимая босая радость ясного, рассветного, росистого утра жизни остаётся сквозным образом лежащей перед читателем книги."
"Поэтический голос Льва Озерова мне всегда нравился. Это был тихий голос хорошего человека", - писал Михаил Светлов.
В последней книге Льва Озерова "Бездна жизни" есть такие строки:
О том, что назвалось судьбою,
о том и думаю в тиши,
когда беседую с тобою
на расстоянии души.
Это обращено к любому из нас.
Посетители, находящиеся в группе Гости, не могут оставлять комментарии к данной публикации.