Вячеслав ЛОПУШНОЙ

О трагической судьбе Мандельштама достаточно известно. И какую роль здесь сыграла его хлесткая эпиграмма на «отца народов» – «Мы живем, под собою не чуя страны» (первое название «Кремлевский горец» (ноябрь,1933) – о том тоже написано немало. Меня потрясло в свое время безоглядное мужество автора. Но, думаю, не всем ведомо, что Осип Эмильевич написал и «Оду Сталину». Об этом исследователи предпочитали не упоминать. То ли опасались, что это смажет впечатление от эпиграммы? Пишу эти строки вовсе не для того, чтобы напомнить известные факты. Мне хочется поведать о личном впечатлении от этих стихов, в чем- то расходящимся с общепринятым. А заодно и высказать гиперболу о том, как могли сложиться отношения вождя и поэта, если бы…Но не будем забегать вперед. Меня всегда поражало, если не раздражало: зачем литераторы лукавят, находя в эпиграмме высокие поэтические достоинства. На мой взгляд, эти достоинства, как минимум, на два порядка ниже художественного уровня творений выдающегося лирика. Если они вообще там есть. Эпиграмма небольшая, приведу целиком:
Мы живём, под собою не чуя страны,
Наши речи за десять шагов не слышны,
А где хватит на полразговорца,
Там припомнят кремлёвского горца.
Зачин хорош. Всё понятно, остро, есть интересная метафора. Может, не очень – «под собою»? Но всё-таки земля наша под нами, поэтому проходит. И ждешь далее строки и посильнее.
Его толстые пальцы, как черви, жирны,
И слова, как пудовые гири, верны,
Тараканьи смеются глазища
И сияют его голенища.
Но нет. Видим примитивные и, сказал бы, неудобоваримые метафоры. Червей толщиной в…толстые пальцы – какая гадость! – вообще никто не видывал. Слова могут быть только тяжелы, как пудовые гири. Глазища-тараканища?? Ужастик прямо по-Чуковскому Корнею…И дальше:
А вокруг него сброд тонкошеих вождей,
Он играет услугами полулюдей.
Кто свистит, кто мяучит, кто хнычет,
Он один лишь бабачит и тычет,
Как подкову, кует за указом указ:
Кому в пах, кому в лоб, кому в бровь, кому в глаз.
Что ни казнь у него — то малина,
И широкая грудь осетина.
А это вообще «в огороде бузина, а в Киеве дядько», мало сопоставимые строки и слова. И наскоро скроенные. Такое ощущение, что Мандельштам, как импровизатор в кругу друзей на вечеринке, придумал этот текст за минуту, получив задание: ключевые слова – «кремлевский горец». И отхлестал нехорошего осетина почем зря – трамвайным лексиконом. Кстати, последняя строчка вообще ни в какие ворота – никак не сочетается с предыдущими. Также, как в предпоследней строчке «казнь» и «малина» повенчаны с бухты-барахты. И причем тут вообще воровская «малина». Если для того, чтобы напомнить бандитскую молодость революционера, то логово разбойников называлось всё-таки иначе. «Полулюди» тоже сомнительная находка: что-то зоологическое. Если уж клеймить, так «недочеловеками»: куда сочнее обзываловка. Глаголы все тоже, как из подворотни. Разве что, сочетание «сброд тонкошеих вождей» выбивается из быдловского словаря. Хотя и тут об уместности эпитета можно только фантазировать. А так, – набор примитивнейших словесных пюз@елей жертве эпиграммы. Это не значит, что здесь до́лжно было использовать высокий стиль пушкинских времен – «самовластительный злодей, тебя твой трон я ненавижу» итд. Нет. Но если не брать первое четверостишие и означенных вождей, такой ругательный каламбур, лишенный, к тому же, всякого остроумия, способен был написать и небезграмотный старшеклассник. Я далек от мысли, что великому лирику вдруг изменили вкус, тонкость и мастерство. Значит, он умышленно оприметивил текст. Хотел говорить от имени простого народа? Так народ наш тогда точно – безмолствовал. Получается, хотел продырявить отверткой бок полного сил льва, при этом пытаясь головой ударить царя зверей по зубам. На что тут можно надеяться? Безумие? Всё это тайна велика есть. Но ведь он не раз читал сие в кругу друзей-товарищей, было б странно, если бы эпиграмма не стала известна Хозяину. Автор всё сделал для этого! Недавно я нашел подтверждение отчасти моим мыслям. Оказывается, Мандельштам прочел эту филлиппику и Пастернаку. И тот среагировал так: «Это не имеет никакого отношения ни к поэзии, ни к литературе. Но несомненно тянет на акт самоубийства. Вы мне ничего не читали, а я ничего не слышал. Хорошо бы, чтобы и никто больше не услышал». Почему поэт был сразу не посажен и не расстрелян, а всего лишь оправлен в ссылку в Чердынь (Пермский край), а потом переслан в Воронеж? Трудно сказать. Может быть, горец решил поиграть с ним в кошки-мышки, что иногда делал с творческими людьми. Слышал, что за него вступилась Ахматова, Пастернак и Бухарин. Что эпиграмма Сталину якобы понравилась своей устрашаемостью. Но какая могла выйти защитница из опальной Анны Андревны с расстрелянным мужем и сыном в тюрьме? Бухарин, накануне собственного ареста? Тоже мало вероятно, но кто знает. Пришлась по душе «отцу народов»эпиграмма? Ох, не очень верится в такое. Другое дело, что Сталин был образованным грамотным человеком. Даже военачальников призвал однажды иметь под рукой словари русского языка, дабы подавать ему грамотные записки. Не новость, что он хорошо разбирался в искусстве вообще и поэзии, в частности. Иногда даже звонил Пастернаку, спрашивая, как тот относится к творчеству того или иного автора. Спрашивал и о Мандельштаме. Сначала пожурил: «Что ж Вы не хлопотали о друге?» Борис Леонидыч ответил: «Если бы я не хлопотал, Вы даже и не услышали бы об этом деле.» – «А этот Ваш друг – большой мастер?» Пастернак то ли уклонился от ответа, то ли произнес что-то невнятное (Это с пересказа Ахматовой). Прекраснодушный вождь? Ну, да, есть и такая версия: За Мандельштамом (май, 1934) действительно пришли, жена уже снабдила его узелком, в «черной марусе» арестанта привезли в Кремль, провели в кабинет Сталина. А на столике – бутылка хванчкары. И между ними состоялся такой диалог: «Осип Эмильевич, нам стало известно кое-что. Это Вы написали «Мы живём…»? – «Да, Иосиф Виссарионович. Но я не думал, что это Вам передадут» – «Что ж, люблю молодца за искренность. Однако, Вы и опростоволосились со этим мадригальчиком! От кого-кого, а от Вас не ожидал. Вы же замечательный поэт редкого, говорят, таланта. Да как же Вас угораздило на такой бездарнейший и безграмотный текст, в сравнении с коим мои скромные стихотворные опыты юности просто шедевры поэзии. Боюсь, наш покойный учитель поэтов (Валерий Брюсов – В.Л.) сейчас бы произнес: «Садитесь, милейший, – два!». «Уважайте себя, больше не пишите такую херню» – добавил Сталин . Затем вождь прочел визави краткую лекцию о врагах страны в судьбоносное время и... «Ну, что – на брудершафт и друзья навек?» Ошарашенный пиит только и мог произнести: «Простите, дорогой наш, меня бес попутал!» И тут же отправился в Чердынь писать Оду И.В… Вам, друзья, нравится такой поворот? Мне тоже… только что придумал. Забирать-то его забирали. Но не в Кремль, конечно. Насколько известно, Сталин юмор из своих уст любил, но не в подобной ситуации.
Пойдем дальше. Оду поэт написал всё же не сразу, а в январе 1937г. И это было отнюдь не примитивное лизоблюдство, а истинно художественное произведение, узнаваемый Мандельштам, вещь творчески, сдается мне, посильнее поэмы «В.И.Ленин» Маяковского. Интересен и ритморазмер: семь строф по двенадцать строк каждая, написанных десятистопным ямбом. Приведу первую строфу и фрагмент другой:
Когда б я уголь взял для высшей похвалы —
Для радости рисунка непреложной,—
Я б воздух расчертил на хитрые углы
И осторожно и тревожно.
Чтоб настоящее в чертах отозвалось,
В искусстве с дерзостью гранича,
Я б рассказал о том, кто сдвинул мира ось,
Ста сорока народов чтя обычай.
Я б поднял брови малый уголок
И поднял вновь и разрешил иначе:
Знать, Прометей раздул свой уголек,—
Гляди, Эсхил, как я, рисуя, плачу!
Сжимая уголек, в котором все сошлось,
Рукою жадною одно лишь сходство клича,
Рукою хищною — ловить лишь сходства ось —
Я уголь искрошу, ища его обличья.
Я у него учусь, не для себя учась.
Я у него учусь — к себе не знать пощады,
Несчастья скроют ли большого плана часть,
Я разыщу его в случайностях их чада...

Очевидно, что это с т и х и…
Позднее отречение Мандельштама, как ни странно, делает его смертельно-обреченную, как у камикадзе, отвагу более человечной. Мне оно кажется чем-то сродни отречению Галилея…Так что, напрасно исследователи стесняются упоминать об этой Оде. Не думаю, что она принизила значение его, на мой взгляд, вовсе не поэтического, но несомненно гражданского подвига в «Горце», передавшего атмосферу тотального страха в стране. Страха и репрессий, которые одни считают необходимой плеткой в пору той беспримерной – по масштабу и скорости – индустриализации державы. А другие – бесчеловечнейшим периодом Советчины того периода: лес рубят – щепки летят. Впополаме до сих пор расходимся во мнениях. Боюсь, те и другие правы! Но это, как грится, уже совсем другая история, хотя История у нас с Вами одна… Надеялся ли поэт этой запоздалой Одой спасти себя от гибели? Кто знает…Известно, что резолюция вождя на его деле была такова: «Изолировать, но сохранить». Однако, немыслимо, что кто-то в Сиблаге позаботился бы о выполнении второй части этого вердикта. Когда он вернулся из ссылки, на него вскоре поступил новый донос. В ночь на 2 мая 1938г за Мандельштамом пришли окончательно. И уже на этапе он скоропостижно скончался. Так или иначе, соловей был изжарен. Может, он этого хотел?