Филимонов Виктор


Чем чаще обращаюсь к песням (или стихам) времен войны и послевоенным, но, так или иначе, о войне, тем более убеждаюсь: все прочнейшими корнями связано с фольклором. И как форма, и как содержание.
В том сила и безусловность воздействия этой лирики и залог ее долговечности.
Внутри там может быть и «советская страна», и прочая известного характера лексика, сегодня многих раздражающая. Но это – вещи, выдохнутые изнутри не только данного автора, но и народа.
Выдохнутые перед лицом общей беды. Как та же «Вставай, страна огромная…».
Кстати, симптоматичен, в этом смысле, спор об авторстве «Священной войны», истоки которой находят и во временах Первой мировой.
Перед лицом общей беды даже записные тираны, на которых и проб ставить негде, торопятся произнести, обращаясь к нации: «Братья и сестры…»
Этому-то хамелеонству, пришибеевского толка, цену надо знать!
А вот настоящая поэзия, она хоть наивна и глуповата, по словам Александра Сергеевича, но честна и не лукавит. Потому-то и способна оказаться голосом общенародного переживания беды.
Об этом качестве Музыки времен войны, преодолевающей войну, говорил поэт-фронтовик Александр Межиров.
Какая музыка была!
Какая музыка играла,
Когда и души и тела
Война проклятая попрала.
Какая музыка во всем,
Всем и для всех - не по ранжиру.
Осилим... Выстоим... Спасем...
Ах, не до жиру - быть бы живу...
Солдатам голову кружа,
Трехрядка под накатом бревен
Была нужней для блиндажа,
Чем для Германии Бетховен.
И через всю страну струна
Натянутая трепетала,
Когда проклятая война
И души и тела топтала.
Стенали яростно, навзрыд,
Одной-единой страсти ради
На полустанке - инвалид,
И Шостакович - в Ленинграде.
И характерно, что в "военной" лирике именно лирическое было всегда актуально и неуничтожимо, никогда не оборачиваясь анонимностью, присущей все же фольклору. Личная трагедия каждого звучала во весь голос в этой музыке.
В полях за Вислой сонной
Лежат в земле сырой
Сережка с Малой Бронной
И Витька с Моховой,
А где-то в людном мире,
Который год подряд
Одни в пустой квартире
Их матери не спят.
Свет лампы воспаленной
Пылает над Москвой -
В окне на Малой Бронной,
В окне на Моховой.
Друзьям не встать, в округе
Без них идет кино.
Девчонки, их подруги
Все замужем давно.
Но помнит мир спасенный,
Мир вечный, мир живой,
Сережку с Малой Бронной
И Витьку с Моховой.
Известна история создания песни «Москвичи» на стихи фронтовика Евгения Винокурова, поведанная композитором Андреем Эшпаем, в свою очередь, прошедшим войну.
Ему текст принес Марк Бернес, который, как никто, чувствовал потенциальную (массовую!) востребованность песенного текста.
«Надо сказать, что для всех нас Бернес был легендарной личностью... Он уселся напротив и стал ждать, словно я сочиню музыку сейчас же, при нем.
Стихи меня потрясли. Они были просто снайперски из моей биографии. Я ушел на фронт с Бронной, правда, не с Малой, а с Большой. Но ведь эти улицы — рядом. На войну еще раньше ушел и мой старший брат, Валя. Он погиб в самом ее начале — в июле — августе сорок первого, между местечком Сальцы и Дно. Я проезжал те места: равнина заболоченная, низенький лесок небольшой, от пули не спрячешься — безнадежно… Он погиб во время минометного обстрела. А мама все ждала и ждала его возвращения, не верила в его гибель до последних дней… Ложилась спать всегда очень поздно. И вот этот свет лампы воспаленной в стихах Винокурова—казалось бы, очень точные слова. В них я увидел свою маму, ожидающую и перечитывающую мои и братовы письма с фронта. Я до сих пор вспоминаю маму именно в этом куплете. Все так сходилось, что буквально при нем, при Бернесе, я сыграл песню так, как что потом и осталось. Во всяком случае, основная интонация в его присутствии была найдена. Это ведь, можно сказать, какая-то тайна: музыка и слова…»
И вот что интересно! Последняя строфа стихов у Винокурова звучала гораздо интимнее того, что в песне появилось в финале. Причем, по настоянию именно Бернеса.
Пылает свод бездонный,
И ночь шумит листвой
Над тихой Малой Бронной,
Над тихой Моховой,
- так было у Винокурова и навсегда осталось в сборниках его лирики.
Марк Бернес (лучшего, чем его, исполнения я не знаю, хотя эту вещь пели многие, в том числе, и Окуджава) настоял на абсолютно «фольклорном» финале. Последний куплет песни, в его трактовке, приобрел распространенность афоризма. Так слились личное переживание трагедии и ее «фольклорное» толкование.
В фольклор ушли и авторские стихи Михаила Исаковского «Враги сожгли родную хату» (1945), положенные на музыку Михаила Блантера.
Кстати, хочу напомнить, что в 1943 году Константином Симоновым и тем же Блантером была создана потрясающая «Старая солдатская» песня. С ней явно перекликался текст Исаковского. По исторической ситуации абсолютно не случайно. Помните: «Как служил солдат службу ратную…» Найдите, послушайте!
Вернусь к Исаковскому.
Враги сожгли родную хату,
Сгубили всю его семью.
Куда ж теперь идти солдату,
Кому нести печаль свою?
Пошел солдат в глубоком горе
На перекресток двух дорог,
Нашел солдат в широком поле
Травой заросший бугорок.
Стоит солдат - и словно комья
Застряли в горле у него.
Сказал солдат: "Встречай, Прасковья,
Героя - мужа своего.
Готовь для гостя угощенье,
Накрой в избе широкий стол,-
Свой день, свой праздник возвращенья
К тебе я праздновать пришел..."
Никто солдату не ответил,
Никто его не повстречал,
И только теплый летний ветер
Траву могильную качал.
Вздохнул солдат, ремень поправил,
Раскрыл мешок походный свой,
Бутылку горькую поставил
На серый камень гробовой.
"Не осуждай меня, Прасковья,
Что я пришел к тебе такой:
Хотел я выпить за здоровье,
А должен пить за упокой.
Сойдутся вновь друзья, подружки,
Но не сойтись вовеки нам..."
И пил солдат из медной кружки
Вино с печалью пополам.
Он пил - солдат, слуга народа,
И с болью в сердце говорил:
"Я шел к тебе четыре года,
Я три державы покорил..."
Хмелел солдат, слеза катилась,
Слеза несбывшихся надежд,
И на груди его светилась
Медаль за город Будапешт.
Что говорить – гениальные строки! О всеобщей боли, о Победе как тризне, как поминках у дорогих могил.
Исаковский уже в 1945-м сказал голосом народа о «несбывшихся надеждах» (оттепельных, между прочим!), что в 1946-м станет очевидным для многих вернувшихся. Например, для моего любимого Арсения Тарковского, чей сборник с потрясающей силы стихами, уже набранный, был остановлен как раз в этом году. В этом же году были напечатаны стихи Исаковского, но тут же и запрещены из-за «пессимистических настроений». Впервые их исполнить публично рискнул именно Марк Бернес (!) в 1960 году. А в 1965 песня был исполнена уже на «Огоньке».
Послушайте, как эта песня прозвучала в фильме «Зеркало для героя» (1987, сценарий Надежды Кожушаной) Владимира Хотиненко. Там ее поет герой Ивана Бортника.
Кино Хотиненко я бы не назвал своим. Но этот фильм, хоть и неровный, задевает нужные струны в душе. Может быть, единственный у этого кинематографиста.