Из книги Виктора Черномырдина (1938-2010)


О СЛАВЯНСКОМ ЕДИНСТВЕ:
РЕАЛЬНОСТЬ ИЛИ МИФ?
(глава 22)

ЗДЕСЬ вновь хочу сделать небольшое отступление, без которого, считаю, не обойтись. Это в определенной степени и обоснование моей позиции, и ответ тем, кто намеревается строить российскую внешнюю, да и вообще политику на иллюзиях. Не секрет, что в те горячие дни особенно со страниц печати, называющей себя патриотической, очень много говорилось о «славянском братстве».
Именно это понятие «братства» предлагалось подвести под нашу политику в отношении Югославии. Не только левопатриотическая оппозиция, но, случалось, и весьма умеренные политические деятели старались в этом преуспеть.
Поскольку моя работа включала множество встреч и контактов с разными политиками, в том числе и из стран, населенных близкими нам славянскими народами, я видел, как совершенно по-разному ведут они себя в данной критической ситуации. И когда многие наши горячие на принятие скорых решений соотечественники подсказывали мне, что нужно во что бы то ни стало помочь нашим славянским братьям, я всё-таки глубоко сомневался в универсальности подобных советов. Одним поможем, а как быть с другими, тоже братьями, которые с этими братьями, допустим, не согласны?
На самом деле это очень серьёзная проблема, о которой ещё Александр Сергеевич Пушкин говорил, 
 
— Оставьте: это спор славян между собою.
Домашний, старый спор, уж взвешенный судьбою…
 
Думаю, этому «старому спору» ещё долго не затихать, и будут в нём сталкиваться разные мнения, взгляды разных поколений, современников и тех, кто размышлял над этой проблемой до нас.
Но сейчас не могу продолжить описание переговорного процесса, не затронув тему славянского единства, славянской солидарности так, как я себе это представляю. Оговорюсь, что речь веду не столько о чувствах народов, сколько, прежде всего, — о поведении политиков, об их практических решениях.
Есть много народов, которые принадлежат к славянской ветви, — от словенов на Западе до московских русичей, от поляков до черногорцев. Но все ли они едины и всегда ли между собой братья? Не было общего мнения в этом старом вопросе, как не было и однозначного простого ответа на него.
Народы находятся в постоянном движении, они ищут свои пути и ориентиры, обретают свое «место под солнцем». Подвергаются чьему-то сильному влиянию, но и сами влияют на кого-то. Братаются, враждуют, соединяются в единые государства и расходятся, при общих языковых корнях используют разную письменность. У славян много схожих слов, но есть и свои национальные, языковые особенности. У них общий исторический и этнографический исток, но имеются различия в вероисповедании и культуре. Логичны и оправданы их призывы о помощи друг другу, но очевидны и их
частые предубеждения относительно друг друга и даже взаимное соперничество.
Слишком близкое родство и тесное знакомство может сослужить и хорошую, и дурную службу. В зависимости от ситуации. Поэтому, Боже упаси, упрощать наши отношения! Глубоко заблуждается тот, кто склонен к такому упрощению. Слыша голос крови, хорошо бы еще слышать и голос разума, голос истории.
Сошлюсь на классика русской и мировой литературы, который немало поездил по Европе и славянскому миру, а именно на Фёдора Михайловича Достоевского. Его вряд ли можно заподозрить в неприязни к славянам.
«По внутреннему убеждению моему, самому полному и непреодолимому, — писал Ф. М. Достоевский более века назад, — не будет у России и никогда ещё не было таких ненавистников, завистников, клеветников и даже явных врагов, как все эти славянские племена, чуть только их Россия освободит, а Европа согласится признать их освобождёнными! И пусть не возражают мне, не оспаривают и не кричат на меня, что я преувеличиваю и что я — ненавистник славян! Я, напротив, очень люблю славян, но я и защищаться не буду, потому что знаю, что всё равно так именно сбудется, как я говорю, и не
по низкому, неблагодарному, будто бы, характеру славян, совсем нет,— у них характер в этом смысле как у всех,— а именно потому, что такие вещи на свете иначе и происходить не могут. Начнут они непременно с того, что внутри себя, если не прямо вслух, объявят себе и убедят себя в том, что России они не обязаны ни малейшей благодарностью, напротив, что от властолюбия России они едва спаслись при заключении мира вмешательством европейского концерта, а не вмешайся Европа, так Россия, отняв их у турок, проглотила бы их тотчас же, имея в виду расширение границ и основание великой Всеславянской империи на порабощении славян жадным, хитрым и варварским великорусским племенем». 
Так писал классик, гениальный русский писатель и мыслитель. Судя по всему, по тем же причинам, что и Ф. М. Достоевский, не скептиком, а противником панславизма до него был Николай I, который на записке, поданой ему по этому вопросу крупным политическим мыслителем XIX века Иваном Сергеевичем Аксаковым, написал: «Ежели бы стечение обстоятельств привело к единству (со всеми славянами), оно будет на гибель России».
Вместе с тем, тогда же была четко обозначена и сформулирована причина противостояния славянского мира и Запада, которая и сегодня во многом лежит в основе непонимания и многочисленных конфликтов между этими народами. 
В 1860 году в послании к сербам Алексей Степанович Хомяков, православный богослов, философ, писатель, поэт, писал о причине этого разделения: «Западные народы достигли высокого развития умственного, но, ослепленные своими успехами, они, с одной стороны, сделались вполне равнодушными к высшему благу — Вере, а с другой стороны, сделались не
благодетелями остального человечества, но врагами... В целом мире корабли европейских народов считаются не вестниками мира и счастья, а вестниками войны и величайших бедствий». Шло время, и ничего не менялось в этих отношениях. Раскол и разделение проходили по сложным духовным, историческим и мировоззренческим границам. 
В 1881 году И. С. Аксаков, во время Балканской войны возглавлявший Славянское общество, пишет: «На просвещенном Западе издавна создалась двойная правда: одна для себя, для племен германо-романских или к ним духовно тяготеющим, другая — для нас и славян. Все западные европейские державы — коль скоро дело идет о нас и о славянах — солидарны между собой». И ещё, у него же, для понимания нашей роли в сегодняшней ситуации: «Вся задача Европы состояла и состоит в том, чтобы положить предел материальному и нравственному усилению России, чтобы не дать возникнуть новому, православно-славянскому миру.., который ненавистен Латино-германскому миру».
Да, конечно, европейская политическая карта за это время много раз перекраивалась, но болевая проблема эта осталась. Кто-то из славянских братьев ближе сошелся друг с другом, а кто-то, наоборот, разошелся кардинально.
Вот и современный историк Михаил Викторович Назаров, один из самых непримиримых критиков Запада, вынужден признать: «Некоторые русские политики всё ещё надеются на союз славянских стран под эгидой России. Эти надежды, казавшиеся Григорию Петровичу Данилевскому реальными ещё в XIX в., сегодня вряд ли осуществимы в заметном объёме. 
Панславизм возник в начале XIX в. у славян, порабощенных Австро-Венгрией, в надежде на поддержку мощной России. Сегодня же и Россия чрезвычайно слаба в сравнении с экономически привлекательным Западом, и значительная часть славянства утратила свою самобытность, охотно устремляясь навстречу новому западному порабощению, которого уже не замечает — бездуховной ассимиляции. В западном славянстве (за исключением Югославии) произошла утрата осознания великого славянского призвания вместе с «удерживающей» Россией. Сегодня процесс отмирания «сухих ветвей» от общеславянского древа очевиден даже на кровно не отличимой от нас Украине, где культивируется не только политическая мазеповщина, но и ритуально-мистическая ненависть к русским как «главному мировому злу».. . То есть племенной критерий славянства сегодня, к сожалению, не может служить основой для антиапостасийного союза».
В середине ХХ века один из представителей западного славянства А. Р. Трушнович в своей книге «Россия и славянство» с горечью пишет «о славянах, отбросивших великую славянскую идею любви и братства и превратившихся в себялюбивых, эгоистичных мещан», которые «далеко отошли от своих славянских духовных основ». Там же он пишет и о Болгарии, которая «в двух войнах стояла на стороне немцев», что «в 1915 году, при живой ещё памяти освободительной войны 1877–78 гг., является признаком победы западной идеи над славянской».
Да и сама Россия с её историей ставит немало неразрешимых вопросов. По4разному строились отношения со славянами, но ни один российский Царь, Император, Генеральный секретарь, Президент не ставил перед собой несбыточной идеи объединить всех славян в едином государстве. Все понимали, что это — невозможно.
«При этом,— пишет историк,— Россия неоднократно пыталась вносить в международную политику принцип братства, справедливости, ограничивая этим право сильного: характерны тут и «Священный Союз» Александра I-го (1815 г.) и созыв по инициативе Государя Николая II первой в истории международной конференции по разоружению (1899 г.). Честные западные ученые, как итальянский профессор Г. Ферреро, с уважением признавали, что в XIX в. Россия была стабилизирующей силой в Европе». Собственно, частью этой «стабилизирующей силы» России в Европе и мире на пороге нового века и была наша миссия.
Те, кто много говорят о братстве, солидарности, или откровенно лукавят, или просто невежественны в понимании военно-политической ситуации в Европе. В частности, правительства бывших советских союзников — страны, которые мы называем славянскими, в лице Чехии, Словакии, Польши, Болгарии — давно стоят в приёмной НАТО в ожидании, когда им отведут скромное местечко хотя бы у порога этой организации.
И меньше всего они думают, как это скажется на их отношениях с Россией, другими славянскими государствами, ибо реальная экономическая помощь сегодня может прийти к ним только со стороны Запада, если, конечно, они окажутся «прилежными учениками».
С момента расширения НАТО на восток фактически всё воздушное пространство Европы контролируется этой организацией (кроме постсоветского пространства). По ходу разворачивающихся событий стало выясняться, что руководства этих славянских стран будут делать только то, что им соблаговолит указать сильнейший — США, ЕС, НАТО. Но при этом они, в отличие от сильного Франсуа Миттерана, готовы «щелкать каблуками», да послышней друг перед дружкой, чтоб хозяева оценили, кто громче «прищелкнул», вот и лезут из кожи, стараются больше, нежели Бельгия, Голландия или Италия, которые давно и прочно находятся в составе организации и не собираются оттуда уходить. Вот что в реальности увидели мы по ходу развертывания югославской драмы. И при этом политики стран Восточной Европы меньше всего думали: братья им югославы или с Луны к ним в соседи свалились?
Выходит, что в реальной истории славянские народы, ведомые близорукими политиками, порой легче объединялись под единым государственным флагом с другими народами, носителями совсем иной культуры, религии, языковых наречий, нежели со славянами.
А уж что касается разводов, то славяне первыми в Европе бросились в бракоразводный спринт, на виду у всего мира торопливо и не стеснительно разрывая многовековые сложнейшие связи и добрососедские узы дружбы, размежёвываясь друг с другом. Цивилизованно разошлись между собой чехи и словаки, мягко разошлись русские, украинцы и белорусы. А вот в Югославии развод братьев-славян принял наиболее болезненные и ожесточённые формы. И не надо забывать, что те же самые боснийские мусульмане — это никакие не арабы, не турки, а наши же славянские братья, принявшие ислам.
Схожий язык, позволяющий нам на 40 или 80 процентов понимать друг друга, некоторые общие традиции тем не менее не сделали славянский мир единым и консолидированным. Он, напротив, испещрен разделительными линиями, границами — государственными, конфессиональными и прочими, и никогда не был единым.
Вероятнее всего и не будет таковым, как бы это ни звучало пессимистично и грустно. Схожесть языков — это ещё не совпадение судьбы.
Словом, славянское братство — это один из самых эфемерных, но эмоционально объяснимых мифов, с которым я столкнулся в процессе моей работы в Югославии. Но именно мифов. Не будь это так, многие процессы истории, особенно новейшей, пошли бы иначе, с меньшими издержками и потерями. В том числе и на Балканах, тем более в трагический момент югославской истории. Не случайно одна из крупных и серьёзных публикаций на эту больную для каждого из нас, русских, тему, совсем недавно прошедшая в «Литературной газете» (26 февраля 2003), носила весьма горькое и знаменательное название «Прощание славян».
Убежден, возвращаясь к переговорам, что эксплуатация темы славянского братства, особенно в тот горячий, по сути, пороховой момент, не могла принести ничего, кроме вреда. Вот почему с такой осторожностью относился тогда к столь деликатным идеям «славянской солидарности» и практически исключил их из своего употребления.
Недальновидно, если государственная политика основывается на стереотипах, весьма далеких от реальности. К сожалению, такое в истории бывало неоднократно, и мы также знаем, чем это заканчивалось. Благо бы только разочарованием, а то ведь бедой.
Однако, хотел бы ещё раз подчеркнуть: мои размышления об эфемерности мифа о «славянском братстве» относятся, прежде всего, к политической сфере, к отношениям между правительствами, упаси Господь, не к народам. Далеко не всегда правительства выражают народную точку зрения. А уж политики тем более. Среди них есть немало и таких, которые осознанно и последовательно работают против славянского, и любого другого братства, устремлены не к объединению, а к разъединению людей. 
Народы же, в том числе и славянские народы, стремятся к объединению, а не разъединению, к дружбе, а не вражде. В этом я вновь убедился, представляя нашу страну в Украине, — в глубинах народного, национального сознания братское чувство к России и русским неколебимо. Как живёт оно в душах и других славянских народов, в душах простых людей, которые помнят свою историю, исторические судьбы своих народов. Они помнят, что именно русские солдаты принесли освобождение братьям-славянам в борьбе с турецким и австро-венгерским владычеством в Русско-турецкой войне 1877–1878 гг. и в ходе Балканской войны 1912 года.
И конечно, особо близкие духовные и кровные отношения нас связывают с Сербией. Давайте вспомним тот Высочайший манифест Николая II от 20 июля 1914 года, в котором говорилось: 
«Следуя историческим своим заветам, Россия, единая по вере и крови со славянскими народами, никогда не взирала на их судьбу безучастно. 
С полным единодушием и особою силою пробудились братские чувства русского народа к славянам в последние дни, когда Австро-Венгрия предъявила Сербии заведомо неприемлемые для державного государства требования. Презрев уступчивый и миролюбивый ответ сербского правительства, отвергнув доброжелательное посредничество России, Австрия поспешно перешла в вооружённое нападение, открыв бомбардировку беззащитного Белграда.
Вынужденные в силу создавшихся условий принять необходимые меры предосторожности, Мы повелели привести армию и флот на военное положение, но, дорожа кровию и достоянием Наших подданных, прилагали все усилия к мирному исходу начавшихся переговоров.
Среди дружественных сношений союзная Австрии Германия, вопреки Нашим надеждам на вековое доброе соседство и не внемля заверению Нашему, что принятые меры отнюдь не имеют враждебных ей целей, стала домогаться немедленной их отмены и, встретив отказ в этом требовании, внезапно объявила России войну.
Ныне предстоит уже не заступаться только за несправедливо обиженную родственную Нам страну, но оградить честь, достоинство, целость России и положение её среди великих держав».
Так, в очень близких к нынешним обстоятельствам, началась Первая мировая война. Это — к сведению для трезвого анализа и сопоставления последствий, о которых каждой из сторон, предлагающих свои скороспелые рецепты по выходу из югославского кризиса, надлежит помнить. Надо бы помнить и о том, о чём сами мы стали забывать, но что надолго запечатлелось в памяти сербского народа.
Кроме чувства благодарности, в Сербии хранят ещё и память о колоссальных жертвах, понесенных в той войне, к которой не была готова Россия. Именно о жертвах. Вот как писал сербский епископ Николай (Велимирович):
 «Совесть наша заставляет нас плакать, когда русские плачут, и радоваться, когда русские радуются. Велик наш долг России. Может человек быть должен человеку, может и народ — народу. Но долг, которым Россия обязала сербский народ в 1914 году, настолько огромен, что его не могут вернуть ни века, ни поколения.
Это долг любви, которая с завязанными глазами идет на смерть, спасая своего ближнего. «Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих», — это слова Иисуса Христа. Русский царь и русский народ, неподготовленными вступая в войну за оборону Сербии, не могли не знать, что идут на смерть. Но любовь русских к братьям своим не отступила перед опасностью и не убоялась смерти. Посмеем ли мы когда-нибудь забыть, что русский царь с детьми своими и с миллионами собратьев своих пошел на смерть за правду сербского народа? Посмеем ли мы когда-нибудь умолчать, перед небом и землей, что наша свобода и государственность стоили России
больше, чем нам самим?..»
 
Мы ценим эту память сербского народа, хотя и видели не раз, как преклонялась власть Югославии к богатому западному дядюшке, забывая о России. И сами мы с благодарностью храним в сердце память о роли сербов в борьбе с фашизмом. И правы те историки, которые напоминают о том, что Гитлеру в конце 1941 года пришлось держать против сербов более 30 дивизий, которые могли быть брошены на Москву. Это, конечно, ещё более бы осложнило оборону столицы нашей Родины.
Вот почему, зная всё это, помня, анализируя, сопоставляя применительно к современным реалиям жизни, к расстановке сил в мире, с учетом наших собственных возможностей, я всегда старался сделать так, чтобы мы по крайней мере не разочаровали югославский народ своими необоснованными обещаниями, чтобы у него в памяти остался добрый образ нашей страны, которая пришла ему на помощь в трудную весну 1999 года. Как дружественная страна другой стране — ради общих интересов. 
И характерно, что даже такой ярый критик Черномырдина, как Божидар Митрович, сербский ученый, историк и публицист, называвший меня не иначе как в связке «НАТО — Черномырдин», признал в конце концов логику наших действий: «Россия могла за пять минут прекратить эту бойню и войну.
Мне кажется, интерес России просто был более долгосрочным. Может быть, это правильно. Знаете, я, как югослав, этого не могу принять, хотя это, может быть, более правильно: с позиции цивилизации показать, что то право, которое навязывает Америка, — против цивилизации». 
Именно так, и именно этого мы добивались: «с позиции цивилизации» показать, что Америка и НАТО — «против цивилизации». И это действительно наш «долгосрочный интерес», наш выбор. И помогал в этих долгих и трудных поисках выхода к миру, как ни странно, наш Александр Сергеевич Пушкин. Его строки из «Песен западных славян» — «Над Сербией смилуйся ты, Боже!» — в минуты сомнений светили путеводной звездой.

ПРИЛОЖЕНИЕ
ДИПЛОМАТИЯ БЕЗ ПРОТОКОЛА
 
После завершения моей миссии по Югославии — Косово, Как-то раз на одной из встреч в узком кругу с близкими мне людьми зашел разговор и о том, как решалась «балканская проблема»…
Был на этой встрече и земляк из Оренбуржья, творческий работник, известный писатель и издатель Александр Стручков, который не только записал весь этот разговор, но затем и опубликовал его в своей книге «Школа тигра»:
 
. . .Весь вопрос состоял в том, почему эту работу поручили именно мне, когда я уже был в отставке с поста премьера, а не карьерному дипломату?
Признаться, такой же вопрос задал и я, когда Президент РФ Б. Н. Ельцин предложил заняться этой работой. Но об этом я уже неоднократно говорил и объяснял, да и публикации на сей счет были в средствах массовой информации...
Понятно, что мне пришлось очень тщательно готовиться по выполнению миссии спецпредставителя президента. Я понимал всю сложность и ответственность, которая на меня возлагалась. Почему-то предчувствовал особые трудности в переговорах с президентом самой Югославии С. Милошевичем. В реальной жизни так оно практически и получилось. Моя позиция на всех этапах переговоров была принципиальной.
Да, Слободан Милошевич — политическая фигура сложная.
Я и раньше считал, и сейчас считаю, что он один из виновников распада большой Югославии. Но каким бы ни был Милошевич, именно с ним необходимо было начинать распутывать этот сложнейший узел противоречий, в противном случае не остановить всеобщего кровопролития, которое пожаром полыхнуло в самом центре Европы и могло распространиться не только по всему континенту, но и далеко за его пределы. Именно поэтому, четко обозначая свою позицию, в одной из первых бесед с Милошевичем я сказал:
— Слободан, давайте сразу договоримся. Я вам здесь не просто переговорщик, да я и не дипломат. Я выполняю специальную миссию. Ведь мы, Россия, не участники конфликта. Войну-то кто спровоцировал?
Он в ответ:
— Как это? Нас же бомбят!
Я отвечаю:
— Это факт. Но есть и другой факт. Идет война, под бомбежками гибнут сербы, албанцы.. . Убивают югославский народ, убивают ваших — твой народ, Слободан. Вы же — руководитель этой страны. Вы, как руководитель Югославии, хотите, чтобы мы, Россия, остановили эту войну?
Он:
— Хочу.
— По-настоящему хотите?
— По-настоящему хочу.
— Тогда давайте так. Ещё раз повторяю, что я не дипломат и в ваших хитросплетениях разбираться не намерен, ибо уже гибнут люди, уничтожают страну. Или мы договариваемся, находим компромиссы и решаем все вопросы, при этом вы помогаете и используете наши возможности, или — разойдёмся сразу. Вы в этой войне победить не сможете, это просто объективно невозможно. Если вы будете и дальше усугублять ситуацию, угробите миллионы
ни в чём не повинных людей, и вас лично сделают преступником. Вас судить же будут. Если вы осознаете это, мы готовы всё сделать, чтобы остановить войну, кровопролитие. Вот что я имею в виду, когда предлагаю: давайте вместе искать решение.
— Давайте,— согласился Милошевич.
Так началось наше взаимодействие. Не с первого раза, разумеется, нам удалось достичь взаимопонимания. Бесед — продолжительных, трудных — было более чем достаточно для такого короткого промежутка времени, который был отведен. Казалось, не имело смысла вновь и вновь повторять одно и то же, но я почувствовал, что он действительно начал осознавать, какая беда нависла над Югославией, над её народом, понял, что в конфронтации не только ему, но и уже американцам отступать некуда. Я-то включился в работу, когда война уже полыхала вовсю. Прошли неделя, вторая, месяц, а натовцы всё наращивают и наращивают бомбардировки...
Конечно, у Слободана — мощнейшая армия. Вообще-то, что такое Югославия?
Это не та страна, по которой можно прокатиться победным маршем. И не тот народ, который можно поставить на колени. Во время Второй мировой войны фашисты так и не смогли её полностью захватить, покорить свободолюбивый народ...
Территория Югославии и особенно Косово-Метохия — на три четверти горы. Если по ней передвигаться, то только по гористым дорогам. И не в одних горах дело. Иосип Броз Тито во время войны, и особенно после войны, пол-Югославии загнал в горы, под землю. Аэродромы, заводы, склады, казармы — всё там. Милошевичу досталась по наследству мощнейшая армия. Он как4то сгоряча сказал:
— Виктор Степанович, пусть только они начнут, пусть только придут на нашу землю.. .
Я ему втолковываю:
— Глупо. Да они не придут. Они сначала сравняют с землей горы ваши и вас тоже в горах закопают, но не придут, пока не отутюжат землю ракетами и бомбами. А потом, когда убедятся, что вас сравняли с землей, придут. Придут спокойно, тихо…
— Нет. Мы погибнем, но не допустим.. . Мы уже четыреста лет…
Ну, ладно. Это всё эмоции. А они, как известно, проходят, когда человек начинает осознавать всю сложность и противоречивость ситуации и желает выйти из неё достойно. Именно это было главным. Нервы нервами, но, чувствую, человек хочет найти выход. Такой, чтобы лицо своё не потерять и не оказаться побежденным…
Трудный человек Милошевич, но он руководитель страны. Вся ситуация только с пятого захода стала для него проясняться. По своей заидеологизированности попал в беду, а с ним и его народ. Необходимо было помочь ему именно это осознать. Чтобы человек услышал и трезво, как необходимо политику, оценил всю трагичность сложившейся ситуации. Ну, а когда такое осознание наступило, о технических деталях было разговаривать значительно легче.
Теперь и об американцах хочу сказать. Во-первых, я для них человек, которого они знают не первый год и с которым не первый раз садятся за стол сложнейших переговоров. Знают, что в лицеприятных и нелицеприятных разговорах для меня важен конечный результат.
И вот очередная встреча у них, у президента США Билла Клинтона. Час мы просидели, два часа — уехали ни с чем. Потом опять поехали на встречу. Во главе американской стороны — вице-президент США Альберт Гор, с ним все остальные. Должна была участвовать и госсекретарь Мадлен Олбрайт, но она не приехала. Президента США Клинтона тоже не было. Он заранее предупредил:
— Виктор Степанович, я бы к вам приехал, но у меня премьер-министр Японии... Сами понимаете, официальный визит.
И вот в резиденции вице-президента США Альберта Гора часа три с лишним, наверное, говорили, но словно не слышали друг друга. Напряжение было громаднейшим.. .
Я им объясняю нашу позицию, а они, американцы, выстроили своё видение этой проблемы и считают, что иных подходов и быть не может.
Смотрю на них, а думы такие: ограничены они в рамках, словно компьютерная программа заложена в них. Я начинаю им говорить вроде понятно всё, а они слушают и... бесполезно. Сидим за столом переговоров уже столько часов! Я им — одно, они мне — другое. Я говорю: «Надо в рамках Организации Объединённых Наций...». Они мне: «Нет.» Я говорю: «В рамках Совета Безопасности...». Они мне: «Нет.»
Я им в десятый раз:
— Вы не хотите войны в Югославии?
Они мне:
— Не хотим.
— Так давайте останавливайте бомбардировки.
— Нет, мы хотим, чтобы Милошевич согласился с нашими требованиями.
— Да нет, это невозможно! — И ставлю вопрос ребром: — Тогда ищите кого-то другого. Я не могу предлагать то, что вы хотите. В ваших делах не могу участвовать. Вы давайте тогда сами.
Слушают, смотрят пристально, настороженно и... молчат.
Ну, тогда говорю им в сердцах:
— Я вас понял. Вы намерены продолжать наносить бомбовые удары. А вы знаете, что вы уже в крови по локоть? А будете вообще в крови по уши сидеть. Поверьте мне, этого вам не простят. Не только сербы, но и потомки ваши. Потому что Америку проклянут.
И расходимся. Разъезжаемся. Всё бесполезно. Напряжение ужасающее. Мне уже на следующий день надо улетать в Нью-Йорк, в Организацию Объединённых Наций. Необходимо было, чтобы и с этой высокой трибуны прозвучало веское слово.
Всю ночь мы работали, разные варианты продумывали. Наши мужики — Владимир Ивановский, Валентин Сергеев, Михаил Тарасов, Владимир Марков и другие мои советники, помощники —
вообще спать не ложились. Работали ночь напролёт, готовили документы, предложения, просчитывали разные варианты и политические сценарии вывода переговорного процесса из тупика.
Отдохнув пару часов, встал рано утром, походил, побродил, пригласил нашего посла в Америке Ушакова и говорю ему:
— Ну, что делать будем?
А что тут поделаешь? Всё, что можно предпринять,— предприняли. С американской стороны — глухая стена, с югославской стороны — почти такая же, но есть позитивные подвижки. Как их реализовать? Неужели упустим шанс?
Душа томится. Мозг работает. Все факты за то, что нет реальных возможностей. Но интуиция подсказывает: не могут они меня отпустить вот так, ни с чем. Должна быть ещё одна встреча. Нужен повод, нужно время. На счастье, в Вашингтоне был у нас повод задержаться. Накануне премьер4министр Японии позвонил мне и попросил встретиться в девять часов утра. Я дал согласие.
Едем. В машине говорю послу:
— Звоните вице-президенту США.
Ушаков смотрит на меня с сомнением. Не решается. Выходить на контакт первыми, без повода?
Напряжение предельное. Уже подъезжаем к резиденции. Я снова говорю Ушакову:
— Давай, дозванивайся до Гора.
Он мне в ответ:
— Что вы, Виктор Степанович. В жизни никто не соединит.
У них же вся связь через госдеп.
Я ему:
— Звоните.
Он:
— Бесполезно.
Я:
— Скажите, что Черномырдин из России — с Гором просит переговорить по телефону.
На связи госдеп. И мгновенно соединяют.
А мы уже подъезжаем к резиденции, где размещался премьер Японии. Я прошу: пусть водитель сбавит скорость. Вице-президент США берет трубку. Идет синхронный перевод. Говорю в телефонную трубку:
— Господин Гор, прошу: давайте встретимся и ещё раз переговорим.
Гор в ответ:
— Я вас жду.
Мы, наверное, одновременно думали об одном и том же.
Ну, конечно, нервы не выдержали у меня. Не у них, а у меня. Мне-то гораздо сложнее, ведь я контактирую и с одной воюющей стороной, и с другой. Предчувствовал, что он меня пригласил бы снова, что они меня не отпустили бы без какого-либо решения, — это однозначно.
Мы с японским премьером обсудили минут за сорок некоторые вопросы. Япония — член «восьмёрки», которая решает вопросы политические, экономические...
Вдруг звонок. Теперь уже Гор звонит:
— Как у вас там?
Я в ответ:
— Мы завершаем встречу. Куда подъехать?
Гор:
— Приезжайте с делегацией ко мне, в мою резиденцию, домой.
— Понял. Беседуем один на один?
В ответ:
— Приезжайте.
Приезжаю. Они все там. И госсекретарь Мадлен Олбрайт там, и все соответствующие рангу. Теперь мне стало ясно: сейчас надо дожимать и закреплять определенные позиции. Разговор на этой решающей встрече, конечно, был абсолютно откровенным. Я им сказал, что они из себя представляют в глазах мирового сообщества... Во что эта настоящая война может вылиться. Вы что, говорю, ничего не поняли до сих пор? Вы идете напролом. Вы думаете, что всё это вам простят? Думаете, что под вашу дудку все будут плясать? Никто не будет исполнять заказной танец. И вы никогда не победите в этой войне. Вам это никогда не удастся. Ничем, никаким оружием.
Я им заявил:
— Имейте в виду. Мы — Россия. И нас нельзя сбрасывать со счетов. Мы не участники этой заварухи. Я говорю с вами как посредник и как гражданин России, тем более наделённый полномочиями от президента России. Не будите зверя. Не будите! Лучше закончить начатое вами кровопролитие. И в нём не должно быть ни победителей, ни побеждённых!
Они мне в который уже раз:
— Что вы хотите?
— Что я хочу? — Я, выдержав паузу, объясняю: — Милошевич не сдастся вам. Не сдастся и нам, русским. Просто из принципа. Это особый человек. Он должен выйти из этого кризиса и остаться непобеждённым. Он может прислушаться к авторитетному международному органу, который полномочен принимать решения. Такими органами являются только Организация Объединённых Наций, Совет Безопасности ООН.
Они снова:
— Что вы хотите?
Я развиваю мысль:
— В нашем переговорном процессе должна участвовать третья сторона. Не только я и Милошевич, но ещё и третий — представитель Организации Объединённых Наций, Совета Безопасности.
В ответ:
— Ни-ни-ни...
Продолжаю:
— Хорошо. Тогда рассмотрите альтернативный вариант. Вы будете бомбить. Будет море крови. Будет! Но к победе это не приблизит вас ни на шаг. Милошевич не сдастся, и сербы вам его не сдадут. Вы можете всех сербов уничтожить, но югославскую армию вы не уничтожите! Без сухопутной операции — бесполезно! А в сухопутной операции вы же знаете, что произойдёт. Они вас накрошат там!
Олбрайт мне говорит:
— Виктор Степанович, ну хорошо. Кого бы вы хотели видеть третьим в переговорном процессе?
— Да какая разница нам.
Они всё думали, что мы будем настаивать на какой-то конкретной кандидатуре.
— Любого,— говорю,— любого. Дайте третьего. Пусть он будет с нами рядом. Кто будет вести переговоры, чья будет заслуга — это всё неважно. Пусть он будет главным лицом. Не лавры сейчас нужны. Лично для меня важен конечный положительный результат, а для этого он должен представлять Организацию Объединённых Наций.
Олбрайт снова обращается ко мне:
— Вас Ахтисаари устроит, президент Финляндии?
— Да,— говорю. Я уже понял, какое направление выстраивается, и отвечаю: 
— Хорошо.
Слава Богу, нащупали мы выход из тупика.
Какая задача стояла передо мной? Первое и главное: необходимо было ввести процесс в международное правовое поле! Ведь натовцы начали боевые действия против суверенного государства без санкции Совета Безопасности.
Главное свершилось: обе стороны согласны с тем, что во главе переговорного процесса должен стоять представитель Организации Объединённых Наций. За этим многое стоит. В частности, непременное условие ООН о прекращении бомбардировок.
Словом, закончили первую положительную встречу, по рюмочке пригубили.
Альберт Гор говорит:
— Ну, Виктор Степанович, устроили вы нам мозговой штурм и головомойку. За что?
Я им:
— Не я вам устроил. Вас ведь иногда понять вообще невозможно. Мы же могли ещё вчера договориться по такому решающему вопросу.
Но, когда уж договорились, всем стало легче,— это видно было по лицам Гора, Олбрайт и других участников той беседы.
Да, впоследствии они меняли своё решение. Трижды меняли, но... Эх, американцы.
 
Кунцевская (сталинская) дача.
 
Во время визита первого заместителя госсекретаря США Строуба Тэлботта в Москву был ещё один эпизод...
Случай, типичный для переговоров с американцами. Ведем переговоры. А он, Тэлботт, говорит по-русски, и достаточно неплохо понимает разговорную речь. Но, когда поднимаешь принципиальный вопрос, он начинает с переводчиком работать.
Хитрец-молодец. Ну да ладно. Работаем. Вдруг он поднимается:
— Виктор Степанович, можно я выйду?
И — звонок Мадлен. И так неоднократно.
Я ему шутя:
— Слушайте, господин Строуб. Вот сколько мы с вами уже работаем — больше месяца,— я ни разу не вышел и никому не позвонил. Вы что, матери-начальнице своей звоните?
А у него сидят с одной стороны военные звездные генералы, с другой — его помощники.
— Если вы не можете сами ничего решать, то пусть госпожа
Олбрайт приезжает или кто-то другой, но с полномочиями... Это я так, для разрядки обстановки.
— Мне же наш президент дал индульгенцию. Вот и вам нужно поставить вопрос так же.
Потом, когда остались вдвоём, он мне и говорит:
— Виктор Степанович, мать-начальница узнает, обидится, что вы её так называете.
— Ладно,— говорю,— понимаю, в каждом монастыре свой устав.
Строуб хоть бы краешком губ улыбнулся. Тяжёлый народ эти американцы. Ещё один, схожий эпизод.
Президент США Клинтон 23 мая выступил в газете «Нью-Йорк Таймс» со статьей. И такой был надуманный в наш адрес материал… В нём заявлялось, что Америка с Россией обо всём договорилась, более того — якобы мы нашли общий язык, Россия разделяет нашу позицию и, ещё того хлеще, мол, война в Югославии нас с Россией сблизила… Там и обо мне были суждения, а проще — вымыслы.
Когда мне прочитали этот материал, я увидел, что он, Клинтон, возведя эту напраслину, по сути дела дискредитирует Специального Представителя Президента России. Не отреагировать на этот выпад было нельзя. Мы срочно, ночью подготовили ответную статью.
И не только сделали её достаточно резкой, но и нашли возможность в этом виде срочно опубликовать в «Вашингтон пост».
Сенат там на уши встал. Они не могли понять, что произошло. Я им всё сказал. Что в наших отношениях далеко не всё так просто, как им кажется. Если до начала войны политику взаимовыгодного сотрудничества с Соединёнными Штатами в нашем народе поддерживали семьдесят процентов, то с началом войны — всего четырнадцать.
Статья вышла из печати ночью. И вот в начале седьмого по вашингтонскому времени, когда мы закончили очередной раунд переговоров и Тэлботт с Ахтисаари сели в машины, подходит ко мне помощник и говорит:
— Вас просит к телефону госпожа Олбрайт.
Я беру мобильный телефон. Мадлен Олбрайт говорит по-русски, так что переводчика не потребовалось...
Она:
— ...Как там у вас?
— Да мы только что проводили вашего первого заместителя. Ну,— говорю,— тягун, тягу-у-у-ун... Настоящий дипломат. Ну что же он такой нерешительный? Дайте вы ему полномочия. Не то у нас не переговоры получаются, а — как у нас в России говорят — ни лыко, ни мочало.
Она:
— Да-да. Ну, что вы там? Хоть в чём-то продвинулись?
Говорю:
— Продвигаемся, но очень медленно. А потом, чего нам-то продвигаться? Вы же знаете нашу позицию.
Тут она и спрашивает:
— Что же вы, Виктор Степанович, так выступили в «Вашингтон пост»?
Выходит, ей уже доложили. В начале седьмого!
Не дождавшись ответа, Мадлен продолжает:
— Что же вы нас так в статье?
Я ей:
— А как вы хотели? Я, между прочим, кроме того, что выполняю определённую миссию, порученную Президентом России, был и остаюсь российским политиком, гражданином России. Это и вынудило меня в ответной статье ясно и недвусмысленно обозначить мою принципиальную позицию. Я не могу допустить, чтобы кто-то за меня определял, куда я иду, на что могу пойти, с чем соглашаюсь.. . Я что, дал вам повод? С чего это вы вдруг взяли, что я во всём с вами согласен? У нас что, мало разногласий? Хотя бы, например, в отношении вашей политики на Балканах. Вот Клинтон написал, что война в Югославии нас с Россией сблизила. Нет, Мадлен, не надо. Кроме того, что я политик, я ещё, между прочим, как человек совестливый, отвечаю перед своим народом.
Мы, Россия, не участники войны, и я никогда, нигде, никому не давал повода заявлять, что именно война, ваша война, нас с американцами сблизила. Я заявляю, что для меня интересы России превыше всего. И буду отстаивать эти интересы. Отстаивать так, чтобы разногласия не повлияли на наши стратегические, политические, экономические, договорные отношения. У нас много сделано за эти годы. Но я никогда не говорил, что мы поддержали и поддерживаем США в войне, что мы согласны с вашими методами разрешения проблемы, — никогда!
Вот такая метода у них: зацепиться за слово, придать ему свой смысл и под этим соусом обнародовать. И думали, что это пройдёт. Никогда! Для меня Россия превыше всего! Меня этому с детства учили отец и мать. Это у нас в роду, казачьем.
Бог с ними. Главное, что война была остановлена. Впрочем, путь к этому был и тернист, и долог. В прямом смысле долог. Было два наиважнейших этапа. О первом, когда нужно было ввести переговорный процесс в международное правовое поле, я уже рассказал. На следующем этапе важно было добиться окончания бомбардировок. Помните мой вылет в Китай?
В Совете Безопасности ООН пять постоянных членов. Решение проходит, когда все согласны. Если кто4то не согласен, решение не принимается. Одобрения Совета Безопасности на начало бомбардировок они не получили. Для нас было принципиально важно, чтобы в резолюции Совета Безопасности ООН в качестве обязательного условия начала переговоров выдвигалось прекращение бомбардировок.
Мгновенно возник вопрос о Китае. Если мы хотим добиться результата, надо разговаривать с Цзянь Цзэминем, председателем Китайской Народной Республики.
Китай — это всё-таки не Черемушки, лететь более восьми часов. К переговорам готовились в ходе полёта. Благо, во время поездки в Белград я посетил китайское посольство. Уже после того, как по нему был нанесён удар. Тогда подкоркой понял, что придётся с китайцами встречаться, на эту тему говорить.
Посмотрел на посольство. Комплекс зданий стоит в глубине квартала. Долбанули они его основательно. Три удара нанесли. Первая ракета попала в центральное здание. Прошила его по вертикали и, не взорвавшись, ушла в фундамент. Вторая ракета бьёт по горизонтали. Расчёт такой: из центрального бегут в следующее здание и попадают под удар третьей ракеты. Сказать, что это ошибка?
Ну, знаете ли!
Утром, когда мы были уже в Пекине, Цзянь Цзэминь по этому поводу столько нелицеприятных и веских слов сказал.. . И на Совете Безопасности ООН китайская сторона недвусмысленно высказалась. Словом, не зря я опередил канцлера ФРГ Шредера на сутки.
Решение Совета было категоричным: пока не остановят бомбежки, никаких переговоров.
Именно этого мы и добивались. Кое-кто из журналистов да и некоторые недальновидные политики утверждали, мол, прекращение бомбардировок на час, на сутки или на неделю ничего не даст. На первый взгляд такое утверждение звучит убедительно, но...
В НАТО — девятнадцать государств. Чтобы начать военные действия, бомбардировки, НАТО методом консенсуса принимает решение всех девятнадцати государств! Как только это решение принято, даются полномочия командующему НАТО. С этого момента командующий уже никому не подчинён! Он выполняет решение Совета государств НАТО!
Вы представляете ситуацию?
Когда американская сторона признала роль Организации Объединённых Наций в переговорном процессе, когда мы сообща, опираясь на решение Совета Безопасности ООН, начали жать: давайте сначала остановим эти безумные бомбардировки, потом сядем за стол переговоров, — отступать нeкуда.
По-моему, только тогда они осознали слабость своей позиции. Если остановят бомбардировки, а Милошевич «взбрыкнет»?.. А греки уже заявили о своих, мягко говоря, сомнениях, немцы заколебались, в Италии едва ли не семьдесят процентов населения на улицы вышло.. . Есть над чем призадуматься? Во всяком случае, трудно рассчитывать на принятие Советом НАТО решения о возобновлении бомбардировок.
Но хватка мертвая. Раз уж вышли на эти договорённости, давайте их выполнять. Ситуация стала необратимой.
Чья в этом заслуга? И тогда, в самом начале переговоров, и сейчас я это совершенно искренне говорю. Важен конечный результат, а в этом заслуга и высокий авторитет нашей России!
Лавров я не искал. Упрёков разных выслушал более чем достаточно. Но все эти упреки — такая мелочь в сравнении с главным.
… Расскажу ещё об одном эпизоде. Незначительном, возможно, даже нехарактерном. Недавно я был во Франции. Прилетели. Выходим. Надо же идти через таможню. Встречает полиция. Всё как обычно. Ведь никто о нашем прилёте официальные власти не предупреждал. И вдруг полицейский, узнав меня, говорит: «Господа! Дайте ваши паспорта. Никуда ходить не надо». Взял паспорта, пошёл, всё сам оформил. Вернувшись, говорит: «Спасибо, что сохранили нам жизнь». Оказывается, он воевал в Югославии, раньше, и страну и народ знает не понаслышке. Выходит, европейцы поняли, во что они влипли, пойдя на поводу...

  P.S.   Как объяснял сам Черномырдин, идея написания книги пришла к нему после событий в Ираке: «…я не собирался писать книгу, и ничего бы не написал, если бы не иракские события. Сценарий по сути тот же [что и в Косово]». Во время презентации книги Черномырдин назвал ещё одну причину, побудившую его к написанию мемуаров: его коллеги по переговорам в Югославии — президент Финляндии Мартти Ахтисаари и заместитель госсекретаря США Строуб Тэлботт — уже написали по две книги на эту тему. Книга Ахтисаари не вызывала у бывшего премьера чувства негодования, но то, что «написал Тэлботт о России и наших руководителях — это уж слишком», — сообщил Черномырдин. В этих обстоятельствах Виктор Степанович решил, что молчать нельзя, и опубликовал свою версию событий, участником которых он был.
 
10 сентября 2003 года. Киев. Виктор Черномырдин подписывает печатные листы своей книги «Вызов» в украинской типографии
 
Черномырдин признавался, что планировал назвать книгу «Вызов времени», но по предложению Александра Стручкова, издателя книги, директора издательства «Московский писатель», название сократил. В интервью «Известиям» Стручков заверил журналистов, что Виктор Степанович работал над книгой сам: «Его считают косноязычным, а он афористичный. У него есть чувство языка — иначе бы не рождались крылатые фразы. Виктор Степанович сочинял почти как Достоевский: сначала проговаривал книжку (не секретарше, а диктофону, он его дома все время в кармане носит, достает тогда, когда мысль приходит), потом давал, чтобы расшифровали, правил и передавал в набор. Книга весь отпуск Черномырдину испортила: во Францию, в санаторий ему каждый день рукопись на вычитку отсылали — от этих объемов там факс сломался, пришлось новый покупать. Но французы знали: Черномырдин книгу пишет, и не жаловались».
Печатать мемуары Черномырдин изначально собирался в России, пока не посетил киевскую типографию и не выяснил, что при одинаковом уровне издательских возможностей, публикация на Украине будет выгоднее. Тем более можно было контролировать предпечатный процесс, так как Черномырдин работал в Киеве российским послом. Он сам лично и подписывал в типографии свою книгу в печать. «Здесь забыли, как делать красивые книжки, здесь не было заказчиков высокого ранга… Но тут печатаются российские журналы — в Киеве, получается дешевле и качественнее», — признавался издатель Стручков.