Анатолий Трушкин: «Перестать смеяться – то же, что перестать дышать»

Анатолий Трушкин – не просто популярнейший писатель-сатирик, а живая легенда – автор, который определил, наряду с Зощенко и Жванецким, лицо сатиры и юмора двадцатого века. Его тексты с блеском читали и читают с эстрады Михаил Евдокимов, Ян Арлазоров, Геннадий Хазанов, Роман Карцев, Ефим Шифрин, Клара Новикова, Владимир Данилец и Владимир Моисеенко, многие другие артисты комического жанра. Не менее блестяще читает свои произведения и сам автор.

В конце октября, накануне своего 69-летия, писатель побывал в Кировограде и принял участие в концерте под открытым небом.

Во время концерта с Анатолием Трушкиным удалось встретиться и побеседовать кировоградскому журналисту и сатирику Анатолию Юрченко (МСПУ). Фрагменты этой беседы – в разных редакциях и с сокращениями – были опубликованы во всеукраинских еженедельниках «Украина-Центр» (Кировоград), «2000» (Киев), на литературной странице Интернет-ресурса «просто Правда» (http://prostopravda.net.ua/lit26.html, здесь же опубликовано фото: момент разговора Анатолия Трушкина, слева, и А. Юрченко), а также предложены для публикации в газету «Литература и жизнь» (КЛУ, Киев). Необходимость сокращений диктовалась как размерами газетных страниц, на которых планировалось размещение материала, так и нацеленностью публикаций в большей степени на массового читателя, чем на писательскую аудиторию.

Самый полный текст беседы опубликован здесь, на сайте МСП.

«Писателем меня обозвали еще в школе»

– Анатолий Алексеевич, биографические сведения, которые сообщает о вас Интернет, больше похожи на традиционную анкету, которую каждому приходилось заполнять при поступлении на работу: родились 28 октября 1941 года в Челябинске, с 1951 года живете в Москве. Окончили в 1964 году Московский авиационно-технологический институт. Работали инженером на секретном военном заводе. В 1974-м окончили Литературный институт, работали на Центральном телевидении. С 1981 года занялись исключительно литературной деятельностью... Гораздо ярче выглядит ваше собственное автобиографическое признание, опубликованное на сайте «Википедии»: «У нас только два времени – светлое будущее и темное прошлое. Из “светлого” и “темного” постоянно получается смутное настоящее. Тем не менее, мне удалось выяснить насчет себя, что я родился (есть свидетели), учился (есть документы), женился (со слов одной женщины). Полагаю, что в остальном биография типична: не имею, не знаю, нет, никогда, нигде, ни за что, пропади все пропадом»... И все же давайте попробуем заполнить некоторые пробелы. Как, например, вы в 10 лет стали москвичом? Ведь обычно писатели, артисты, поэты приезжают «завоевывать Москву» в более зрелом возрасте...

– Я родился в эвакуации – ведь это было военное время.

– То есть ваши родители – москвичи?

– Да. Но вообще корни – в Рязанской губернии. Когда я был в Мордовии, мне сказали: «Трушкин, да ты же мордвин!» У них там самая распространенная фамилия – Ушкины. Ушкин – Трушкин... «Ребята, – говорю, – я не отрекаюсь, но предки-то из Рязанской». Они смеются: «Так Рязанская граничит с Мордовией!» И тут я подумал – а может быть?.. Это сейчас я – седой и лысый. А был шатеном с прямыми волосами. Но в тридцать лет волосы начали виться – я стал курчавым. И года три это держалось. И, как мне показалось, отец начал косо посматривать на мать – все-то в семье прямоволосые, и старший брат... Может быть, это был знак, имеющий отношение к литературе? К кучерявости Александра Сергеевича Пушкина?..

– Думаю, тягу к писательству вы ощутили еще раньше...

– Я где-то об этом уже писал: первый позыв был в школе. Мне отец подарил перочинный ножик, и я на парте, в деревенской школе, вырезал «Толя». И не заметил, как подошел учитель: «Ага, – говорит, – так ты у нас писатель!» Нет, конечно, я тогда об этом не думал и не мечтал, но, когда уже начал мелькать на телевидении, мне передали, что учительница из нашей школы, учительница русского языка, сказала: «Мы всегда знали, что он будет писателем». Откуда? Я за свои школьные сочинения получал оценки «пять»-«два»: «пять» – за стилистику и «два» – за грамотность.

– Я, извините, ожидал юмористического продолжения: что в школе нашли ту доску, на которой было вырезано «Толя», или какую-то другую с вашим же «автографом», и поместили... ну, скажем, в школьный музей...

– Так ведь отец потом выбил из меня «писательство», но почему-то не из головы, а из другого места, ремнем...

– А почему вы сказали – «деревенская школа»?

– Потому что мы тогда жили под Москвой, в Болшево. Сейчас там Дом творчества кинематографистов и писателей. А тогда это было село селом, люди коров держали. И каждое утро пастух обходил дворы и выводил стадо на пастбище...

– Болшево сегодня известно не только Домом творчества, но и НИИ, расположенными рядом, и оборонными предприятиями...

– И Челябинск. Знаете, какое последнее мое воспоминание связано с Уралом? Мы с отцом были там в 1957 году, и я, подросток, стал свидетелем ядерного взрыва на «Маяке» в Челябинске-40. Своими глазами видел, как облако гнало ветром на город, а потом ветер переменился и оно ушло на деревни. Мы с отцом после этого пошли за грибами. «Папа, – говорю, – смотри, какой большой белый гриб!» А он действительно полуметровый. Отец посмотрел и говорит: «Все, хватит с нас грибов, уходим».

Старик Державин нас заметил, а Весник матюгнулся

– Возвращаясь к уже упомянутой биографической справке в Интернете, нельзя не заметить, что у вас как бы две ипостаси – работая на телевидении, вы были автором пьес, драматургом и сценаристом, а в чистый, так сказать, жанр сатиры и юмора пришли уже позже...

– Десять лет на телевидении – главный редактор литературно-драматических программ. Это «Кабачок 13 стульев», это пьесы-одноактовки – там я работал. До этого режиссировал. До того был редактором газеты. А еще до того, после окончания МАТИ, проработал полтора года инженером. Кстати, инженеры, в том числе инженеры-авиаторы, дали юмористическому жанру немало авторов. Михаил Задорнов, например, Эдуард Успенский – инженеры-авиаторы, как и я, только они закончили МАИ, а я – МАТИ. Михаил Жванецкий – инженер. И так далее. Но и медицина дала немало авторов – Григория Горина, Аркадия Арканова... Судьба каждого определяется во многом и тем, с кем довелось встретиться на жизненном пути. Я думаю, мне в этом смысле повезло. Сам я из простой, как говорят, рабоче-крестьянской семьи. Вечно в детстве не хватало книг. И даже мама, помню, говорила: «Как ты стал писателем? У нас дома и книг-то не было...» Я читать, по большому счету, начал уже в юношеские годы – и, конечно, взахлеб. А когда в Литературный институт поступил – там уже и ситуация обязывала... Я уже потом услышал фразу, принадлежащую Илье Эренбургу: «Литинститут готовит профессиональных читателей». Обидно вроде бы... Но со временем понял, что это правда. Писателей готовит все-таки Бог.

– Но что-то в этом плане оставляет и людям?

– Жванецкий для меня много сделал. Грубо говоря, в гроб не сходя, благословил. Это был 1983 год. Мы с ним пару раз пересекались на концертах, и вдруг на каком-то большом форуме юмористов, где присутствовал министр культуры и прочая и прочая... Я-то еще и в жанр не вошел. А там – и тот выступил, и тот выступил... И вот объявляют: «А сейчас слово Михаилу Михайловичу Жванецкому». Ага, думаю, это, видимо, главный здесь. Выходит Михаил Михалыч и говорит: «А пусть сейчас Трушкин что-нибудь почитает». Меня еще толком никто и не знал. Я говорю: «Миша, у меня и нет ничего с собой». Мы же все на банкете сидим. «Ничего, – говорит, – сходи в номер гостиницы и возьми, а они подождут». Я что-то там схватил, прочитал один рассказ... Миша говорит: «Читай еще». Прочитал другой рассказ. «Читайеще». Я говорю: «Больше ничего нет». «Садись». Но – присутствовали Министерство культуры СССР, Министерство культуры РСФСР, «Росконцерт»... И после этого – столько заявок, что я уже материальных забот не знал. Что его подвигло, не знаю. Видимо, заприметил и решил: пусть человек заявит о себе. Он, видимо, знал ситуацию лучше меня и понимал, что будут после этого заказы и всякое прочее. Я ему благодарен по гроб жизни...

– О телевидении, где вы стали автором сценариев более 20 телеспектаклей, вам тоже есть что вспомнить – и грустное, и смешное?..

– Был тогда на телевидении такой формат – одноактные часовые телеспектакли. К сожалению, к моему великому даже сожалению, тогда техника была так плоха, что спектакль нельзя был останавливать, чтобы потом смонтировать. Играть нужно было на одном дыхании. Я, помню, написал пьесу, в которой играли всего два человека. Замечательные актеры – Весник Евгений Яковлевич и Пашкова Лариса Алексеевна – мужа и жену. Играли замечательно – так мне самому нравилось: я смотрел и думал – вот, я не бесталанный человек. И вдруг – на 59-й минуте! – Весник оговорился! Матюгнулся сгоряча – и что делать?! Только записывать заново. Ничего не остается – начали играть снова. Но, когда писали второй вариант, актеры уже остыли, получилось что-то не совсем то...

– Может быть, эту вещь до сих пор помнит кто-то из телезрителей старшего поколения? Как она называлась?

– Если бы я сам помнил... По-моему, «Учитесь плавать». Такая смесь мелодрамы и комедии. Герой – человек, прошедший войну, награжденный орденами, а ныне он тренер по плаванию. И ко Дню Победы его просят встретиться с молодежью. А он все повторяет: «Ну что я им буду рассказывать?» Жена говорит: «Ну как же! Ведь ты воевал, был ранен, еле выжил...» А он, человек скромный, отвечает: «Ну и что? Все воевали!» И в конце концов он, будучи тренером по плаванию, решает, что нужно сказать: «Ребята, учитесь плавать!» Вот и все. Человек прожил богатую, содержательную жизнь, но ему самому кажется, что рассказать о ней нечего.

«Меха, оружие, наркотики?»

– Анатолий Алексеевич, думаю, вы не первый раз на Украине...

– Раньше бывал чаще, по несколько раз в год, теперь – чуть реже. И с концертами. И на фестивалях – в жюри посидеть... Да и многие артисты украинские моими текстами пользуются, исполняют. Данилец и Моисеенко с ними работают. Мы перезваниваемся. Когда они в Москве – встречаемся, обнимаемся-целуемся. Это старая крепкая связь.

– Но «Кролики – это не только ценный мех» – не ваш текст...

– Нет. А вот «Меха, оружие, наркотики?», с таможенником, – это мое. Не так давно отдал им еще несколько текстов, но пока не знаю, работают они с ними, нет ли, было это на телевидении или нет – не могу сказать. Но – звонят. Просят новые тексты. Хотя пока у меня до них руки не дошли. Сейчас должны выйти две мои новые книги, один из московских театров принял мою пьесу к постановке, и еще я две пьесы написал – после тех, которые когда-то писал для телевидения, вновь потянуло в драматургию. Поэтому чуть-чуть отошел от эстрады. Но – буду возвращаться. Естественно, и к «кроликам». Потому что это очень яркие ребята – это подпитывает.

– Мне кажется, среди артистов, читающих ваши тексты с эстрады, неярких не было...

– Моими основными исполнителями были Миша Евдокимов, Ян Арлазоров, который придумал «Эй, мужик», «Слышь, мужик». Начальные пять-шесть монологов-рассказов – это все было мое. А рассказы, написанные для Миши Евдокимова... я и сам мог выходить с ними и читать.

– А вот это его знаменитое – «Из бани иду, морда красная»...

– Это его собственное. Он эти монологи даже не записывал – я это потом выяснил, когда у него в деревне побывал. Это были этюды. Маленькие этюды, которые он все расширял и расширял. Но сам не сидел за письменным столом, не писал. Я ему говорил: «Миша, давай, запиши то, что у тебя было». А он – нет. Он был человек широкий. Потом мне говорили, что он писал какие-то повести... Я об этом даже его вдову спрашивал. Она ответила – роемся в архивах, пытаемся разобраться, но ничего нет. И я его за письменным столом никогда не видел. Он актер был. Богато одаренный, хороший русский актер, который много импровизировал по ходу действия. Был у меня один монолог, написанный для него, – старик старуху везет в больницу в детской коляске. Я этот рассказ читаю восемь минут. Миша – его полчаса играл, купался в нем, такой МХАТ разводил...

– Как вы расценили его уход в политику, во власть?

– Думаю, это была ошибка. Хотя и продиктованная хорошим позывом – помочь народу. Он решил, что можно просто быть честным человеком. Но, оказалось, этого мало. Когда Петр за воровство кому-то морду набил, Меншиков вступился: «Государь, так ведь все воруют!» Миша же, видимо, решил, что сможет все это обуздать. Но что-то там не сложилось... Я ему говорил: «Миша, подожди, еще пару лет – тебе дадут народного...» Но он, что называется, уже испил живой крови – вот этой популярности. Огромная была популярность – мы с ним на Байконур приезжали, народ просто вставал, когда видел его. Он баллотировался где-то в Сибири на пост мэра, не помню точно, то ли в Бийске, то ли в Барнауле, проиграл, но уже собралась команда вокруг него, они использовали его популярность, и он неожиданно для себя вышел в губернаторы.

– С кем еще из ныне здравствующих продолжаете работать?

– Клара Новикова. Ефим Шифрин...

– Кстати, вы, наверно, не знаете, Клара Новикова после распределения какое-то время работала в Кировоградской филармонии. К ее монологам «тети Сони» вы имеете какое-то отношение?

– Нет. Клара Новикова и Ефим Шифрин – одни из первых актеров, которые начали работать со мной, когда я пришел в этот жанр. Я ведь пришел поздно – после телевидения, после своих пьес для телеспектаклей – на пятом десятке. Недавно мы с Кларой Новиковой где-то пересеклись. У нее скоро юбилей – и она попросила что-нибудь написать для ее юбилейного вечера. Я говорю: «Клара, так ведь и у меня скоро юбилей». Но обещал подумать. А вообще Клара Новикова, ну, если образно выразиться, кровососка. И Ян Арлазоров таким же был. Шифрин проще – берет текст и работает. А Клара – и здесь мне переделай, и здесь... А я не пишу под актера – пишу то, что мне самому нравится.

«Отношение к власти – легкомысленное»

– А у вас самого никогда не было такого искушения – куда-то баллотироваться, добиваться избрания?..

– Да что вы! Бегу как черт от ладана. Я понимаю, что это не мое дело. Я вообще всю жизнь мечтал нигде не работать! И когда наконец осуществил эту свою мечту, везде говорю: «Какая это сладость – нигде не работать: свободный человек – садишься за письменный стол в восемь утра и в пять часов вечера встаешь, нигде не работаешь, красота!»

– Еще одна ваша фраза – из характеристик, которые вы даете сами себе: «Отношение к власти – легкомысленное».

– Да, но недавно попался. Вышла «Вечерняя Москва», а на фото – Иосиф Кобзон, Марк Захаров, писатель Юрий Поляков, главный редактор «Литературной газеты», Станислав Говорухин и я, пять человек, поздравляем Юрия Михайловича Лужкова с днем рождения. А через неделю – президентский указ о досрочном прекращении полномочий мэра Москвы. Вот меня и подначивают: «Ну что, попался?!»

– У вас с Лужковым были дружеские отношения?

– Нет. Хорошие – не более. Ну пересекались пару раз. Один раз он даже остановился, в ресторане было дело, подошел, стал долго меня хвалить, а я, конечно, дурак, не попросил квартиру...

– А если не сводить к шутке? Как вы относитесь к его 18-летнему мэрству?

– Да я ничего нового не открою – об этом и без меня сказано достаточно. Но нельзя сбрасывать со счетов положительные стороны. Достаточно привести в пример кольцевую автодорогу – это действительно была дорога смерти: темень, две полосы, аварии, трупы... И творческим людям он помогал здорово – сколько театров было открыто. И о том, что стало причиной отстранения много сказано. Но, как бы то ни было, бедствовать Юрий Михалович не будет. И пенсия у него, как пресса сообщает, неплохая – десять тысяч долларов...

– О его высказываниях по адресу Украины, которые здесь принимались в штыки, вы тоже слышали?

– Да. Я думаю, в этом был элемент популизма. А с другой стороны – и ностальгия в связи с тем, что мы, два братских народа, разделены. Своего рода сигнал: ребята, что-то не так делаем! Нет, идея о том, что Севастополь может отойти к России – нонсенс, но между двумя народами, имеющими общие корни и общую историю, пусть и живущими ныне в суверенных государствах, должно быть больше братства и любви.

– Что-то мы заговорили слишком серьезно. Уж если «легкомысленное отношение к власти», то...

– Помню, во времена Ельцина я выступаю в Политехническом музее. Народу прорва. Читаю монолог – потом с ним Хазанов выступал – доклад генерала МВД о борьбе с преступностью: «Есть отпечатки пальцев, съемки скрытой камерой, свидетели есть, знаем, куда ведут следы, знаем всех по именам». И дальше: «Ельцин Борис Николаевич». Мертвая тишина. Я продолжаю: «Ельцин Борис Николаевич сказал – дайте доказательства!» И – взрыв смеха в зале!

– Замечательно!

– Примерно в те же времена, может быть, чуть раньше, выступаю в Совмине или в ЦК, не помню точно. Читаю монолог о борьбе с пьянством народными средствами: «У этой муж пил, у той муж пил...» Зал ржет. Один не смеется. А со сцены плохо видно... Потом я пригляделся – Ельцин сидит!.. Недоглядел я маленько, да...

О цензуре

– За каких-то три десятилетия, даже неполных три десятилетия, наша сатира пережила три разных периода. Советский – когда очень о многом говорить было просто нельзя: это – нельзя, то – нельзя, об этом – нельзя... Перестройка и первые годы после нее, когда все вроде бы стало можно. И, наконец, переживает день сегодняшний – когда зачастую начинает казаться, что смеяться нам уже вообще не над чем.

– Я скажу вам больше о советском периоде. «Анатолий Алексеевич, надо выступить в ЦК КПСС». Я говорю: «Ладно. А что читать?» – «У вас сегодня творческий вечер, придет замзавотделом ЦК КПСС по культуре, и вы с собой еще возьмите какие-то вещи». Я два часа читаю, после концерта мы остаемся, он говорит: «Вот из того, что вы читали, – эту вещь. Только там две фразы выкиньте, и сейчас мне еще почитайте». Я ему еще читаю. «Вот эту вещь, только там вторую половину выкиньте». Нужен был бытовой юмор, который бы никого не трогал.

– Да и тот – с определенными ограничениями. Я до сих пор удивляюсь, как у Рязанова и Брагинского могла пройти комедия «Ирония судьбы, или С легким паром!», да еще и фильм потом вышел. Ведь нельзя было говорить о пьянстве, как и о многих других так называемых бытовых пороках, в СССР! Разве только потому, что авторы сумели это представить как некий частный случай? Напился Женя Лукашин случайно, но и протрезвел потом, а в остальном-то все у нас нормально: и ничего крепче шампанского советские люди не пьют, и в Ленинград в невменяемом виде не попадают. Поэтому более счастливым для жанра мне представляется период перестройки и годы сразу после нее – когда еще никто ничего не понимал: что надо запрещать, что – не надо. Да и сколько новых, немыслимых ранее сюжетов подарил тот период сатирикам и юмористам...

– А для меня это был трагический период. Потому что я написал целую программу на сольный концерт – так сказать, антикоммунистическую, и вдруг – раз, и все сломалось. Очередной переворот, который перевернул всю Россию и Украину, – и некого бить. Потому что этих уже нету, а этих, демократов, бить еще не за что – они только-только к власти пришли, у них карт-бланш. Так жаль было эти два года трудов...

– Где-то что-то из этого потом пригодилось?

– Да, что-то пригодилось, какие-то ходы остались, но вся программа – пропала. Да и само это время было трудным для нас. Потому что сатирик советского периода привык обличать намеками, а тут вдруг публицистика поднялась, и то, о чем мы боялись говорить, пошло в открытую – и что же тут со своими намеками выходить, да? Это был период испытания для жанра. Кто ты – писатель или всего лишь эстрадный автор, любящий успех, даже если ему грош цена? Здесь и определилось, кто есть кто.

– А о сегодняшнем дне что скажете?

– Если о цензуре, то и сейчас такое существует. Не цензура, но... Начитаешь – а эту вещь просто не пускают. Или – техника сейчас шагнула вперед – что-то вырезают: фразочку, слово, даже предлог, если надо. Мне уже сегодня, хотя до семидесятилетия еще год, звонят из ЦДРИ, из ЦДЛ – готовь творческий вечер. На телевидение же мне не хочется и соваться. Потому что там я делал и 60-летие, и 65-летие, но из этого вышла ерунда. «В кругу друзей» – вот что им нужно. Что такое мой творческий вечер? Я должен что-то прочитать, показать себя – о чем я думаю, что меня тревожит. А там я должен представить друга – чтобы один спел, другой – сплясал. Им нужны – «популярные лица». И чуть что – вырезают. На 65-летие Клару Новикову вырезали. И друга моего Никаса Сафронова – это художник, очень популярный, академик, профессор, хотя и молодой еще, ну, относительно, конечно. Из тридцати пяти человек оставили двенадцать, и сам я прочитал две старых вещи – вот и все. После этого я уже побаиваюсь своего 70-летия. Хотя – тьфу-тьфу-тьфу – до него еще дожить нужно.

Жанр умер – да здравствует жанр?

– Многие сегодня, в том числе зрители, говорят и о кризисе жанра...

– Геннадий Хазанов, после того как ушел с эстрады, в одной из телепрограмм так и сказал: «Жанр умер». Его спрашивают – и что, никого не осталось? «Нет, остался Трушкин».

– А ваше мнение – жанр умер, но только вы и остались?

– Нет. Просто время требует новых форм. Пришел «Камеди Клаб». КВН, некогда удачно найденная форма, стал чем-то вроде детской площадки – резвится молодежь, и хорошо. Я часто участвую в различных жюри, бывал председателем фестивалей. Они оставляют ощущение, что разговорный жанр – жанр гиблый, что-то с ним не так. Лепят все то, что видят по телевизору, а там, к сожалению, мало хорошего. К сожалению, почти исчез литературный юмор – то, что делали когда-то Тэффи, Аверченко, Зощенко. Эстрада свое полезное дело сделала: там юмор мускулистый, каждые 20 секунд – реприза, без смеха невозможно. Но никакого воздуха, никакого настроения – трудно, чтобы было и смешно, и умно. Народ привык уже просто хохотать. И, я думаю, это тоже гибельно. Все разрешено – и исполнители несут что ни попадя. Я не скажу, что жанр умер. Но он болеет.

– Вам не кажется, что примером может служить «Кривое зеркало» – несколько хороших номеров, но основная часть – ниже критики?

– Да. Хотя артисты там хорошие. Все не без способностей. Но литературная часть – отстает.

– Мне кажется, есть еще одна примета обнищания жанра – слово «комик» исчезло из оборота. Чаплин был великим комиком. Сегодня же все именуются юмористами. Хотя юморист – это тот, кто пишет...

– Еще хорошо, если «юморист». А то всех, меня в том числе, начинают причислять к пародистам: «Ну вот вы же – пародист...» И действительно, пародия берет верх на эстраде. Вот артист изображает нечто похожее – движение, манеру, речь, жест, но ведь не суть раскрывает.

– То, что блестяще умел делать, если провести аналогию, замечательный, но, на мой взгляд, рано ушедший поэт-пародист Александр Иванов.

– Да. Но ведь и литературная пародия куда-то исчезла после Иванова. Мне, кстати, всегда казалось, что он на полголовы выше меня. Я как-то спросил: «Саша, какой у тебя рост?» – «Метр восемьдесят семь». Я говорю: «Не свисти, у меня – метр восемьдесят семь». – «А давай встанем перед зеркалом». Встали. Смотрю, а мы с ним одинаковые... Глубокая пародия – это когда нутро человеческое выявили и подали: смотрите, что на самом деле. А сейчас только внешняя сторона обыгрывается. Самый талантливый – Максим Галкин, способный мгновенно перевоплотиться в кого угодно. Но ведь не это главное – обыграть внешнюю сторону. Еще Екатерина Вторая говорила: «Что вы над лицами смеетесь? Не лиц надо высмеивать, а нравы». Но это трудно. Надо любым способом получить успех у публики – это заработок, понятно. И это тоже одна из причин, по которой исчезает литература. Почему нам иногда говорят – чего вы, авторы, полезли на сцену? А потому, что если писатель написал книгу и получил за нее деньги, прожить на них невозможно. А за концерт мне платят деньги, на которые я живу, – вот я и полез на сцену. А значит, и мне нужен успех. И ради этого, чтобы добиться смеха и успеха, на эстраде иногда приходится жертвовать чем-то действительно глубоким и умным.

«...И так восемнадцать раз»

– Что в большей степени является для вас поводом для творчества – то, что смешит, или то, что раздражает?

– Мне одна журналистка еще смешнее вопрос задала: «Откуда ваши сюжеты – из жизни или из головы?» Я говорю: «Голова у меня, конечно, отдельно, а жизнь – отдельно»... По тому, что дал мне Бог, я скорее юморист, но жизнь такая трудная и желчи так много, что больше получается ехидства какого-то, подначки, иронии – сатира превалирует. Если действительно пытаешься отобразить то, чем живут люди вокруг тебя, получается сатира, как ни крути... А повод... Есть такая средневековая притча: «Птичка, птичка, почему ты поешь?» – «Если бы я знала, я бы уже не пела». Это, конечно, тайна за семью печатями. И у каждого это происходит по-своему. У меня всегда есть какое-то количество заготовок: где-то тема, где-то просто фраза... А дальше – по Гоголю: написал – и забудь напрочь. А потом вернись. И допиши. Мне в этой формуле не понравилось только одно: и так восемнадцать раз... Я сажусь за письменный стол, только когда чувствую, что тема требует выхода. Нужно, чтобы перед этим было два абсолютно ясных дня – в смысле сна, самочувствия, прогулок. Одеваюсь во все чистое, сажусь и делаю черновик от начала до конца. Иногда вижу – рассказ еще сыроват, но уже знаю, что доведу его. Вещей написанных в одночасье у меня нет. И должна быть абсолютная внутренняя свобода. А если с утра жена сказала, пойди половик вытряхни, днем куда-то надо звонить, а вечером назначена встреча – все это мешает, уже не пишется...

– Но сами сюжеты и идеи рождаются не только за письменным столом... Вернее, чаще всего – не за письменным столом. Мне, например, приходилось писать и в поезде, лежа на верхней полке, и в самолете – на колене, даже, помню, на конечной остановке троллейбуса Симферополь – Ялта. До подачи троллейбуса на посадку оставалось еще минут двадцать – вот я сидел и писал, пока сюжет не ушел...

– В любой ситуации. В поезде, в самолете, могу выйти из метро, сесть на любую скамейку и начать что-то набрасывать... Я даже люблю это делать в дороге – ничто не висит над тобой... Даже сюда, в Кировоград, летел – взял свои заготовки и что-то такое в самолете придумал. И если хотя бы из одной темы что-то получится – уже хорошо: потому что, когда только набрасываешь, все кажется гениальным. Когда нашего знаменитого русского поэта Давида Самойлова спросили о творчестве, он ответил: «Когда только написал, хочется, как Александр Сергеевич, закричать – ай да Пушкин, ай да сукин сын! А через два месяца – и никакой не Пушкин это написал, а просто сукин сын...» Так и у меня. Вот это – сукин сын написал. А в этом что-то есть. И с этим начинаешь работать. Причем, как я понял из разговоров с коллегами, я один самых плодовитых. В год – примерно 20-25 рассказов, сейчас поменьше... Но из них, даже когда они опубликованы, удачных – 5-6 в год. Даже в лучшие годы...

– Я заметил, что вы выходите на сцену с рукописными текстами. Но ведь уже в прошлом веке многие писатели предпочитали работать сразу за пишущей машинкой, потом – за электрической пишущей машинкой, а сегодня – и за компьютером...

– А я пишу... знаете, есть старая шутка, девятнадцатого века: сверху пушисто, снизу остро, всунешь сухо, вынешь мокро. И все думают... А это гусиное перо. У меня на столе ручки разных цветов наготове. Красный – самый главный. Синий – основной. И так далее. Я пишу от руки. Долго не сажусь за пишущую машинку. Только когда надо сдавать в издательство...

– При этом тоже что-то правите?

– Иногда. Иногда хочется что-то сократить... Вот рассказ – сотни раз прочитан на сцене, имел успех... Нет, думаю, длинноват, сокращу-ка на десять строк... А жалко!.. Здесь – реприза, здесь – зал аплодировал... Но сокращаю – такой самомазохизм... Перечитываю. Фигня! Семь строк надо восстановить. Но три строки все-таки оказались лишними! Творчество – это когда идешь по лезвию: с одной стороны сомнения, с другой – должна быть уверенность. Но – не самоуверенность. И если это равновесие нарушается, будет не то. Теперь-то я понимаю правоту Николая Васильевича: и так восемнадцать раз! А иногда бывали и странные вещи – это не хвастовство – какие-то рассказы имели средний успех. А какое-то время спустя – очень большой. Но... писатель и должен уметь чуть-чуть заглядывать вперед. То есть я что-то увидел раньше, чем мой читатель или слушатель...

Табели о рангах

– Аркадий Арканов, если не ошибаюсь, в предисловии к «Антологии сатиры и юмора России ХХ века» отметил, что лицо сатиры того столетия определили Зощенко, Жванецкий и Трушкин...

– Я Мише Жванецкому как-то сказал об этом. Он говорит: «Да. Но мы с тобой – разные». Конечно. Ему Бог дал больше сатирического таланта. Мне кажется, задумай Михал Михалыч написать юмористическую вещь, у него это не получилось бы. Он бы все равно что-то так вывернул, что получилась бы сатира.

– Но на самом-то деле, как мне кажется, в ХХ веке было больше писателей, работавших в жанре сатиры и юмора, чтобы ограничиться только тремя именами...

– Для меня Аверченко в чем-то выше, чем Зощенко. Да и что такое писатель-юморист? Есть – писатель, и все. Разница только в том, что, в отличие от так называемых серьезных писателей, юмористы и сатирики пишут по-своему, по законам особого жанра. Заметьте, и среди классиков, и сегодня писателей-юмористов гораздо меньше, чем вообще писателей. Простая арифметика – это талант более редкий. Михаил Евграфович Салтыков-Щедрин, Николай Васильевич Гоголь, Антон Павлович Чехов – конечно, у него юмористика как будто, но очень многие произведения иной хорошей сатиры стоят, ну и, конечно, Михаил Афанасьевич Булгаков – вот, я думаю, четыре самых крупных имени в нашей сатире. Из современников я для себя по сю пору отношу к писателям Григория Горина, который, к сожалению, мало поработал в жанре – не потому, что его уже нет, а потому что ушел в драматургию и там сделал себе имя. Арканова, особенно раннего. Михаила Жванецкого, конечно. Немножко Альтова. Ну и – немножко нескромно – и себя стараюсь относить к этой категории и быть все-таки писателем, а не эстрадным автором. Для этого балагана всегда найдутся желающие... Хотя иногда думаю – не старческое ли это: вот, дескать, были люди в наше время… Но не могу назвать кого-то из молодых. Только то поколение, которое вышло из советского периода. Примерно 22 года назад – я и сам, к сожалению, поздно пришел, хотя многих старше – был всплеск. Задорнов, хотя я его и не очень люблю, Витя Коклюшкин, Ефим Смолин, Альтов – чуть раньше... Был всплеск, имен 5-6 можно назвать. А потом – какая-то тишина. Появился Витя Шендерович – но как бы больше ушел в журналистику, или в публицистику – в программу «Куклы». Был злободневен, остер, но – убрали. Он пишет, дает концерты, но телеэфира у него уже нет. Очень хорош Борис Крутиер – лучший наш афорист, но это иной жанр.

– А как вы относитесь к творческим объединениям и союзам?

– Я член чего там... У меня много было этих членств – член Союза писателей СССР, теперь – член СП Москвы. Но это всё... Не помню, кому принадлежит эта реприза... Ага! Был такой кораблестроитель Крылов, тесть будущего академика Капицы, старшего. И вот Крылов становится членом-корреспондентом Академии наук СССР. Стоят они с Капицей на балконе, курят, а внизу – собачья свадьба. Крылов говорит: «Ну что такое член-корреспондент? Вот тот, что сверху – член. А остальные – корреспонденты...»

– Есть и объединения юмористов. Московский клуб «Чертова дюжина», например, среди членов которого значится и Борис Крутиер. Я звонил ему в начале года, чтобы поздравить с 70-летием, заодно спросил об этом клубе и услышал в ответ: «Да я там и не бываю». Ваше имя я нашел на сайте «Союза юмористов». А вы там бываете?..

– Да их множество, этих клубов. Узнаю вдруг, что я член правления чего-то там... Оно нужно – чтобы были объединения, чтобы творческие люди объединялись. Но когда в Союзе писателей десять тысяч человек, а настоящих писателей шесть человек – это, по большому счету, профобъединение...

...и добро победит

– Позволю себе напомнить еще один из ваших афоризмов: «Люди без чувства юмора опасны для общества и должны быть от него изолированы».

– Это шутка, написанная лет 10-15 назад, но я не отказываюсь от нее и сегодня. Смех – это потребность человеческая. Как дыхание. Перестать смеяться – то же, что перестать дышать.

– И в заключение: что вас смешит или, наоборот, раздражает сегодня – нравы, власть, неважно, российская или украинская, еще что-то?

– Знаете, Лев Гумилев, историк и этнограф, сын великих родителей – Николая Гумилева и Анны Ахматовой, изучал жизнь народов как бы с высоты птичьего полета. И, оказывается, жизнь народов ничто не меняет – ни великие социалистические революции, ни перестройки. Народ все равно живет своей жизнью. И пороки и добродетели известны с древнейших времен. Разве что сегодня вылезли на первый план жадность, настороженность друг к другу... Время какое-то расхристанное наступило. И что касается власти, действует древняя формула: какой народ – такая и власть. Откуда эта власть берется? Времена приглашенных варягов канули в историю, если что-то портится в обществе – портится и наверху.

– Не наоборот?

– И наоборот. Это сообщающиеся сосуды. Есть вечная истина: хочешь, чтобы все вокруг было хорошо, начни с себя. Добро – это энергия. И она распространяется – и тогда доброе побеждает... Хотя... тут вспоминается старый анекдот. Две девочки, добрая и злая, стоят на балконе и плюются в прохожих. Добрая оплевала пять человек, а злая – только двух. Это потому, что у нас добро всегда побеждает зло.

Записал беседу Анатолий Юрченко.