Татьяна Янковская
К вопросу о влиянии дегуманизации культуры на общество

На днях в «Нью-Йорк Таймс» появилась статья о необыкновенном успехе в России, особенно среди молодежи, нового ситкома «Счастливы вместе», основанного на американском аналоге двадцатилетней давности «Married… with Children», в котором семейная жизнь изображается «настолько оскорбительно – или, если хотите, вульгарно – насколько возможно» (перевод мой – Т.Я.). Когда это шоу появилось в Америке в 1987 году, его бойкотировали рекламодатели, но с тех пор вульгарность и оскорбления стали нормой для американского телевидения, в том числе и в рекламе. «Хотя барабанный бой антиамериканизма и раздается сегодня из Кремля, по всей России люди с распростертыми объятиями принимают этот наиболее типичный американский жанр, к тому же одну из его самых бесстыдных версий», – пишет газета. Герои – муж, «которого больше интересуют спортивные программы, чем супружеские отношения», жена с «шокирующими волосами и еще более шокирующим ртом», и дети – пара никчемных подростков, дополняющих эту «непристойную, пререкающуюся компанию». Газета (или заказчик статьи) считает, что внедрение таких передач на российском телевидении свидетельствует о достигнутых Россией в последние годы стабильности и богатстве. В то же время я читала недавно, что российское телевидение отказывалось от демонстрации трехсерийного фильма о Тютчеве, считая это делом неприбыльным.
Те, кто принимает такие решения, обкрадывают свой народ. Часто приходится читать и слышать, что в сегодняшней России, с шоковой быстротой перешедшей на коммерческие рельсы, настоящему искусству пробиться невозможно. Не все осознают, чем такая ситуация чревата для общества. Я живу в стране победившего капитализма, тоталитарной корпоративной культуры, ситкомов и экспорта демократии, в самой богатой стране мира, где в последние годы средний уровень жизни не растет, а падает. Скандалы последних лет показали, что система сдержек и противовесов работает неэффективно. Все чаще раздаются голоса о кризисе Конституции. Многое в политике США не поддерживается большинством населения, но правительство, с его зависимостью от корпораций и военно-промышленного комплекса, об опасности которой предупреждал еще президент Эйзенхауэр, мчит страну к новым катастрофам – ведь это приносит выгодные контракты компаниям, нацеленным на получение свеерхприбылей по горячим следам войн, природных и социальных катаклизмов и т.п. Сами катастрофы стали важным новым рынком, отмечает Наоми Клайн, автор книги «Шоковая доктрина: подъем капитализма катастроф». Каждый новый шок становится «повивальной бабкой» очередной экономической шоковой терапии. Такая политика не изменится в мире, которому нечего противопоставить концепциям Pax Americana и Project for the New American Century. Другие страны должны убедительно продемонстрировать действующие модели новых подходов к решению проблем современности. Все чаще выражается озабоченность тем, что высокая степень приватизации в последние годы таких государственных структур, как армия, разведка, отдел безопасности и др., привела к сокращению экспертов в штате этих организаций и потере преемственности, в результате чего ухудшилось качество планирования – например, новых операций Пентагона и ЦРУ – а это может привести к непредсказуемым катастрофическим последствиям (в том числе для США). Так, использование Пентагоном в Ираке десятков тысяч военных контрактников из 70 стран, в том числе третьего мира, может привести к появлению международных террористических организаций более опасных, чем Аль-Каида, возникшая на базе отрядов афганских муджахединов, вооруженных и обученных ЦРУ в 1980-е годы. Разумная внешняя политика разных стран, сочетающая гибкость и независимость, могла бы помочь предотвратить новые очаги конфликтов. Но не все могут позволить себе открыто критиковать политику правительства США: американские военные базы растут как грибы, и страны, где они появляются, de facto теряют суверенитет. Поскольку Россия находится в переходном периоде, она естественно может стать одним из лидеров, противопоставив американской политике последних лет «мягкую силу», которая более эффективна в развитии долгосрочных международных отношений, чем голая военная мощь, хотя последняя важна как сдерживающий фактор, без чего в сегодняшней политической реальности слово не имеет веса.
В отсутствие серьезной внешней конкуренции в сегодняшней Америке трудно осуществить серьезные перемены – мы уже «приехали», а Россия еще только мчится к следующей станции, и не поздно перевести стрелки и оказаться на новом вокзале. Нынешний кризис культуры свидетельствует о неизбежности наступления нового этапа развития человечества, так зачем же повторять чьи-то зады? В США сегодня нет широкого обсуждения феномена кризиса культуры, мы имеем дело с отрицательными последствиями его влияния на общество. В стране, где деньги решением Верховного суда приравнены к свободе слова, откровенный конструктивный диалог невозможен. Поэтому там, где это еще не произошло, необходимо заботиться о сохранении и дальнейшем развитии культуры, но не масс-культуры в яркой обертке скандала, а культуры гуманизирующей. Денис Соболев в статье «Жак Деррида. Философия языка и пространство существования» пишет, что «мир, который мы ощущаем, мыслим, и о котором говорим, неотделим от порядка (и беспорядка), создаваемого культурой». Необходимо помнить уроки прошлого, которое продолжает жить в настоящем, и не отвергать искусство, в том числе отечественное, настроенное на добро. По мнению Клайва Джеймса, если бы Сталин не подавил русскую культуру, она бы завоевала мир.

В предлагаемых заметках я хочу коснуться нескольких аспектов нового искусства, масскультуры, их влияния на сегодняшнее общество и российской специфики этих вопросов с точки зрения американки со стажем.

Искусство не роскошь

В 1862 году А.К.Толстой писал в «Письме к издателю»: «Свобода и законность, чтобы быть прочными, должны опираться на внутреннее сознание народа; а оно зависит не от законодательных или административных мер, но от тех духовных стремлений, которые вне всяких материальных побуждений. Не признавать в человеке чувства прекрасного, считать его роскошью, хотеть убить его и работать только для материального благосостояния человека – значит низводить его на степень счастливого животного, которому хорошо, потому что его не бьют и сытно кормят».
В 1927 году в предисловии к монографии «Принципы искусства» Р.Дж.Коллингвуд поставил вопрос, является ли «философия искусства простым упражнением для интеллекта, или же она приводит к практическим следствиям, касающимся того, каким образом следует подходить к практике искусства (как со стороны художника, так и со стороны аудитории), и следовательно…, как следует подходить к практике жизни[2]». Его ответ созвучен мысли Толстого: «Искусство – это не роскошь, и дурное искусство не такая вещь, которую мы можем себе позволить». Он утверждает, что «коррумпированное сознание представляет собой синоним плохого искусства». Опасность последнего для общества определяется тем, что «честное сознание дает интеллекту верный фундамент для его строительства, коррумпированное сознание вынуждает разум строить свои здания на песке… Чем больше коррумпировано сознание, тем более отравленными оказываются колодцы истины… Моральные построения оказываются воздушными замками. Политические и экономические системы превращаются в паутину. Даже обычное душевное и физическое здоровье ставится под вопрос».
Резкая смена ориентиров в культурной жизни – феномен не новый, в том числе в России. Вот что писал В.В.Розанов в 1916 г. в статье «Цензура»: «С 1905 года с "дней свобод”, мы пережили в беллетристике, и в стихах, и в публицистике (не политической) широкую проповедь разнузданности пола, невообразимое загрязнение литературы порнографиею». Но далее он говорит, что хотя «литература загрязнилась, но общество явно и ощутимо поздоровело». И цитирует К.Чуковского, который в 1910 г. отмечал следующее: «В нынешнем году общество, читатели ненавидели текущую нашу литературу, – ненавидели и презирали то, что им предлагалось к чтению». «Эта волна грязной литературы хлынула слишком сразу, слишком вдруг – оглушила… Совершенно иное было бы действие, если бы порнография "просачивалась” в литературу мало-помалу: тогда она явно могла бы начать "подтачивать” нравы, навевать другую и худшую нравственность», – пишет Розанов.
В России сейчас похожая ситуация. Но, поскольку размах «загрязнения» гораздо масштабнее и захватывает не преимущественно элиту, как 100 лет назад, а широкие слои населения, трудно сказать, куда это приведет. С одной стороны, есть силы, стремящиеся переломить ситуацию в пользу «морального оздоровления», но им противостоит уже не «проповедь разнузданности», а доведенная до совершенства западным потребительским обществом система коммерциализации культуры. Розанов указывал и на возможность противоположного исхода: «Опыт этот, говорю я, удался; но он нисколько не руководство для будущих веков. Ни мало он не защищает благотворность абсолютной свободной печати». Это должно служить предостережением всем, кому не безразлично будущее общества, и стимулом для тех, кто может повлиять на то, где мы окажемся завтра.

Новые черты дегуманизации исскусства

Сегодня мы переживаем новую стадию дегуманизации искусства. О первой писал Xoсе Ортега-и-Гассет в 1925 году: художник «ставит целью дерзко деформировать реальность, разбить ее человеческий аспект, дегуманизировать ее». Он писал, что представители нового искусства разрушили мосты и сожгли корабли, которые могли бы перенести нас в наш обычный мир, и поэтому «мы должны найти, изобрести новый, небывалый тип поведения, который соответствовал бы столь непривычным изображениям. Эта новая жизнь… предполагает упразднение жизни непосредственной, и она-то и есть художественное понимание и… наслаждение… Искусство, о котором мы говорим…, принципиально ориентировано на дегуманизацию… Дело не в том, чтобы нарисовать что-нибудь совсем непохожее на человека – дом или гору, – но в том, чтобы нарисовать человека, который как можно менее походил бы на человека… Эстетическая радость для нового художника проистекает из этого триумфа над человеческим…. Нужно быть "Улиссом наоборот" – Улиссом, который освобождается от своей повседневной Пенелопы и плывет среди рифов навстречу чарам Цирцеи». Как мы знаем, в результате спутники Улисса превратились в стадо свиней. «Упразднение жизни непосредственной» – не отсюда ли войны прошлого века, по жестокости и числу жертв превзошедшие все предыдущие?
Новый аспект дегуманизации состоит не в том, чтобы человек физически как можно меньше походил на человека, а в том, чтобы лишить его всего человеческого в моральном и духовном отношении. Физический портрет человека становится более реалистичным, но при этом непропорционально большое внимание уделяется изображению естественных или болезненных отправлений человеческого организма, которые заведомо неэстетичны и в повседневной жизни не выносятся на всеобщее обозрение. Большое место отводится изображению насилия, пьянства, наркомании, всевозможных сексуальных и психических извращений, часто с садистским смакованием подробностей, которые вызывают у аудитории страх, отвращение, презрение к человеческой природе, а у иных извращенное удовольствие. Дело не в жестокости изображаемого – ведь жестокость тоже является проявлением «человеческого», а в том, что новая эстетика отвергает привычные понятия духовности и морали и выводит сущность изображаемого за границы добра и зла, размывая различия между ними. Мы опять наблюдаем «триумф над человеческим» – путешествие анти-Улисса в царстве Цирцеи продолжается.
Еще одна черта нового искусства начала ХХ века, отмеченная Ортега-и-Гассетом и характерная для сегодняшних новаторов, – быть непременно ироничным, что придает их творениям «однообразный колорит… Эта окраска вместе с тем сглаживает противоречие между любовью и ненавистью… Ибо если ненависть живет в искусстве как серьезность, то любовь в искусстве, добившемся своего триумфа, являет себя как фарс… Для современного художника… нечто собственно художественное начинается тогда, когда он замечает, что в воздухе больше не пахнет серьезностью». Ирония как самоцель пришла в Россию почти одновременно с перестройкой, в Европе эта тенденция проявилась много раньше. «Все новое искусство будет понятным…, если его истолковать как опыт пробуждения мальчишеского духа в одряхлевшем мире… Новый стиль… рассчитывает на то, чтобы его сближали с праздничностью спортивных игр и развлечений. Это родственные явления, близкие по существу». Отсюда – звездный статус и атмосфера скандала, которые обычно сопровождают жрецов нового искусства.
Современная литература часто – как удар ниже пояса, как похабный анекдот, рассказанный божьему одуванчику, а авангардные изыски нередко напоминают замысловатый тост, произнесенный перед богемной тусовкой, или репризу для дружеского капустника. Люди талантливы, но им нечего сказать. Об этом писал Коллингвуд: «Литература башни из слоновой кости – это литература, выполняющая только функции развлечения, с помощью которого узники этой башни… помогают себе и друг другу провести время, не умерев от скуки или от ностальгии по миру, который остался позади. Правда, она выполняет и магические функции, убеждая узников, что заключение в таком месте и в таком обществе – высокая привилегия. Никакого художественного значения эта литература не имеет». Многие признавались мне, что не могут читать современную литературу. И не потому, что она им непонятна, а потому, что оставляет равнодушными, а порой вызывает отталкивание, брезгливость, отвращение. К.Джеймс сказал как-то в интервью, что нужно любить жизнь, чтобы любить ее смысл. А вот что говорит Владимир Сорокин: «Мое отношение к бытию вообще, мягко говоря, сдержанное». «Большая часть того, что здесь названо "дегуманизацией" и отвращением к живым формам, идет от… неприязни к традиционной интерпретации реальных вещей, – пишет Ортега-и-Гассет. – Выходит, что под маской любви к чистому искусству прячется пресыщение искусством, ненависть к искусству?.. Ненависть к искусству может возникнуть только там, где зарождается ненависть и к науке и к государству – ко всей культуре в целом. Не поднимается ли в сердцах европейцев непостижимая злоба против собственной исторической сущности?» Этот вопрос даже более актуален сегодня, и относится не только к Европе.
Последствия для общества могут быть более серьезными, потому что, в отличие от непонятного для народа нового искусства начала ХХ века, нынешняя коммерческая продукция рассчитана на массовое потребление, и ее дегуманизирующий эффект гораздо значительней. Религиозные и этические учения, складывавшиеся тысячелетиями, теряют силу. Все дозволено, но не потому, что Бога нет, а потому, что человек мерзок и жалок, – значит, его не стыдно обмануть, унизить, убить. Место вопроса, вдохновляющего на высокие поступки, «если не я, то кто?» заняло положение «если я не сделаю этого, сделает кто-то другой – так почему бы не я?», оправдывающее криминальное и аморальное поведение. С такими установками человечество долго не протянет. Религия, когда накладывается на культуру нетерпимости и насилия, не спасает. Она успешно служит политике и коммерции, и самые жестокие убийства совершаются фанатиками всех вероисповеданий во имя религии.
Таким образом, хотя среди части творческих элит – обитателей «башни из слоновой кости» – сохранилось прежнее отрицание физической сущности человека, широко распространилось новое веяние – отрицание его духовной сущности, умерщвление души. В элитарном исполнении этот подход часто имеет крайнее, изощренное, шоковое выражение, отталкивающее большинство, которое выскакивает из него, как лягушка, случайно упавшая в горячую воду, – как это было и в начале ХХ века. Но удушение массовой культурой происходит незаметно, исподволь (то, против чего предостерегал Розанов) и люди привыкают – как та лягушка, которая сварилась при постепенном повышении температуры воды, пропустив момент, когда было еще не поздно выскочить из котла.
В России этот процесс идет быстрее, чем в других странах, благодаря чисто русской черте, которая многими издавна отмечалась. Лесков называл это «мотовскою привычкою не дорожить своим». Например, он писал о русских писателях «второго литературного ранга»: «Тут мы просто богачи по сравнению с убожеством западных государств… За границею нашим романистам второй величины не раз было воздано гораздо более справедливости, чем дома». Могу засвидетельствовать огромное уважение, даже преклонение образованных американцев перед русской культурной традицией. А в сегодняшней России зачастую отдают предпочтение третьесортной – да какое там, десятисортной американской культурной продукции, да еще и «второй свежести». Даже сами названия новых популярных жанров подчеркивают их вторичность и подражательность по сравнению с западными: русский рок, русский реп, русский шансон. И хотя в этих жанрах есть отдельные удачи, в них изначально заложена «вторая свежесть». Этот период, по-видимому, неизбежен, чтобы наверстать разрыв, возникший в период «железного занавеса». Но необходимо создавать и свое искусство. Это требует поощрения всего нового и талантливого, не зависящего от моды сегодняшнего дня.
В «Опавших листьях» Розанов с грустью констатировал, что «у нас нет совсем мечты своей родины», которая была у римлян, есть у греков, евреев, французов, англичан, немцев… «Только у прошедшего русскую гимназию и университет – "проклятая Россия”. Как же удивляться, что всякий русский с 16-ти лет пристает к партии "ниспровержения государственного строя”. У нас слово "отечество” узнается одновременно со словом "проклятие».
«Нигде другой такой страны не сыщешь, что над собою громче всех смеется» – это из песни барда Кати Яровой «На смерть Брежнева». Ругать и свергать легче, чем любить и строить. В этом вечном диссидентстве есть что-то инфантильное. В США нет призывов к свержению существующего строя, хотя одобрение деятельности как президента, так и Kонгресса чрезвычайно низкое. Американцы пытаются бороться против коррупции, за улучшение системы здравоохранения, образования, кто-то призывает к выводу войск из Ирака, кто-то к импичменту президента, что не удивительно, учитывая его низкую популярность, – но все в рамках закона. Если каким-то группам не разрешают проводить марш протеста, они подают заявку на проведение ралли, не разрешают ралли – откладывают протест, а если не откладывают, их арестовывают. Иногда проводятся профилактические аресты, как перед Республиканским Конгрессом в Нью-Йорке в 2004 году. Многие обеспокоены усилением зажима критики Администрации в последние годы. Подобные эксцессы и перегибы происходят и в других странах, но только в России реакция доходит до предела: «у нас хуже всех». Многие американцы критикуют Америку и стыдятся некоторых действий своего правительства, но в отличие от части россиян, они остаются патриотами, верят в свою страну и стремятся ее усовершенствовать, а не перестроить с нуля. Об этом тоже писал Розанов: «У русских нет сознания своих предков и сознания своего потомства… От этого – наш нигилизм: "до нас ничего важного не было”. И нигилизм наш постоянно радикален: "мы построяем все сначала”».
Сравните «Небеса обетованные» с «Чудом в Милане», сюжет которого Рязанов положил в основу своего фильма. Фильм Де Сики 1951 года о люмпенах в послевоенной Италии проникнут светлым юмором и надеждой, тогда как фильм о российских бомжах-интеллигентах времен перестройки пропитан безнадежностью, даже мазохизмом – полюбуйтесь на нас, мы раздавлены, растоптаны, нам хуже всех. В 1991 году, вернувшись в Москву из поездки по Америке, Катя Яровая писала мне: «Конечно, обстановка здесь не самая радостная. К тому же она постоянно нагнетается и с экранов ТВ, и со страниц газет и т.п. У нас… даже появилось такое шуточное обозначение всех этих передач – передача "Боль”. Это, наверное, самое типичное название советских нынешних передач и статей. Людям постоянно внушают мысль, что им плохо. И похоже, что люди упиваются своими страданиями. А на самом деле все не так уж и плохо… Деньги заработать можно – было бы желание. Но люди предпочитают не работать, стоять в очередях и жаловаться, что им плохо. Именно предпочитают». А в другом письме – «на баррикадах тусоваться приятнее, чем работать». О подобных настроениях писал когда-то Лесков: «Была …на Руси ужасная эпоха фразерства, страшного, разъедающего… Рудинствующие импотенты стали импотентами базарствующими». И хотя сейчас это постепенно меняется, в газетах стало больше материалов не только о «боли», но и о деле, слишком много еще застарелого «у нас никогда не будет хорошо» и призывов к совершению очередного крутого поворота. Фразеры не думают о том, что их ждет за поворотом. Как сказал американский журналист Крис Хеджес, утописты опасны тем, что верят в возможность выбора между хорошим и плохим, тогда как в реальности чаще всего приходится выбирать между плохим и еще худшим. Кое-кто в России густой негатив и самобичевание ошибочно считает свободой слова, анархию и произвол – демократией.
В статье «Деспотизм либералов» 1862 года Лесков писал, что люди, ложно называющие себя либералами, «не понимают, что можно быть con amore врагом всякого существующего порядка и не быть либералом…, что неаполитанские разбойники хоть и враги существующего порядка, но их нельзя назвать либералами, а король Виктор-Эммануил… и наш покойный Мордвинов – либералы во всем значении этого слова… Тупоумными глупцами и дрянными пошляками они называют честных людей, которые не верят в пользу форсированных движений и признают незаконным навязывать обществу обязательства делать то, чего оно не хочет делать, потому что, вероятно, еще неспособно кое-чего делать». Он призывал «рассчитывать на здравый смысл нашего народа» и не «увлекаться утопиями». Кстати, в работе над текстом конституции США Томас Джефферсон использовал книгу Тома Пэйна «Здравый смысл», опубликованную в 1776 году.
У Кати Яровой есть «Песня Цирцей», которая кончается так: «Мы – царицы Цирцеи, но от нас в темноту и в метель все ж бегут Одиссеи к своим женам в святую постель». Этой метафорой можно обозначить неизбежность начала нового Возрождения в искусстве, т.е., возвращение «новых улиссов» к своим пенелопам – при условии, что мир физически переживет новую стадию дегуманизации, посягающую на душу человека и несущую духовную деградацию, что при уровне сегодняшних технологий может привести человечество к полному истреблению.

Взаимодействие культуры и общества

Последнее время в России много споров о том, какое искусство нужно сегодня, что предлагать читателям. Можно сказать, что спрос заявляет о себе рублем – покупают же! Но в потребительском обществе покупается много такого, что не нужно и даже вредно. Над этим работают реклама и воспитание, убивающее вкус и пытливость ума. Мой опыт жизни в России до 1981 года не только не привил интереса к поделкам, ничего не дающим ни уму ни сердцу, но выработал стойкий интерес к тому, что во все времена считалось настоящим искусством. Да, существовавшая тогда цензура препятствовала попаданию на российский рынок книг и произведений искусства, которые идеогически «не соотвествовали». Но цензура денег не менее сурова.
Ориентация на скандал – то, что разрушает сейчас русскую культуру, то, что разрушает Америку, в последнем случае на более глубинном уровне, политическом и экономическом. Я вижу деградацию Америки за те 26 лет, что живу здесь. Но Америка накопила огромный экономический, политический, технологический потенциал за почти 150 лет сравнительно мирного существования – ей есть, что тратить. К тому же США воспроизводят себя во многом за счет иммигрантов и имеют механизмы для поддержания такой структуры (которые, правда, стали давать сбои в последнее время). Россия же за последние 90 лет пережила революцию, гражданскую войну, интервенцию, две разрушительные мировые войны на своей территории, унесшие десятки миллионов жизней, тоталитарный строй, колоссальный катаклизм перестройки, распад страны, изменение границ и, что греха таить, профукала многое хорошее из того, что ею было нажито. Россия не может себе позволить растратить свой человеческий потенциал, потому что тогда потеряет все – контроль над ресурсами, территории, независимость. И ядерное оружие не поможет. Надежды на доброго дядю с Запада совершенно неоправданны, потому что решающую роль в выборе политического курса в «свободном мире» играет bottom line[3]. Слабая Россия станет приманкой для сильных геополитических игроков, и ее «дележ» может спровоцировать вооруженный конфликт невиданных масштабов, от которого выиграют лишь те немногие, кто стоит у штурвала «капитализма катастроф».
В здешних СМИ, рассчитанных на массовое потребление, полным ходом идет перелицовка истории. Ежедневный поток дезинформации убеждает в том, что в США сознательно тиражируются глупость и некомпетентность, – так легче привить народу потребительский подход ко всему, от еды до культуры. Ведь если дать человеку время подумать, он может и не купить предлагаемый ему товар, а это не устраивает тех, кто делает деньги в системе, где все является объектом купли-продажи, включая кандидатов в президенты. Потребительские интересы вытесняют гражданские. Такая политика неминуемо ведет к вырождению. Но Америка, имеющая освященную временем конституцию и пусть не совершенную, но работающую юридическую систему, имеет иные традиции, чем Россия, которая должна использовать те преимущества и нейтрализовать те недостатки, которые дали ей ее история с географией. Если, руководствуясь соображениями скорой наживы, прививать культуру развитого потребительского общества на российской почве, не удобренной многолетними демократическими традициями, народ превратится в бездумных потребителей, вечно недовольных своей страной и своим правительством, стыдящихся своей истории, проклинающих свои природные богатства и презирающих свою культуру. Чтобы России выжить как самобытной общности людей, которых объединяет русский язык и русская культура (включающая, в отличие от многих других, во многом замкнутых на себя культур, интерес к тому, что создано в других странах и на других языках), нужно ориентироваться на добрую волю людей, стремящихся это сохранить. И помочь этому может искусство, которое отражает общечеловеческие ценности, несущее людям добро, а не скандалы, чернуху, порнуху, садо-мазо и т.п. Думаю, в США отчасти потому менее охотно переводят современных российских авторов, кто «чувства добрые лирой пробуждает», что такие произведения могут вызвать у американцев симпатии к России, а здешняя пропаганда стремится к противоположному.
На ослабление России ориентирована и политика, в том числе языковая, ряда стран ближнего зарубежья. Мы знаем о фактическом исключении русской литературы из программ украинских школ, где ей уделяется небольшое место наряду с другими зарубежными литературами. А поскольку русский язык не изучается (насколько мне известно, иногда делают исключение в школах для детей элиты), новые поколения не прочитают тех прекрасных произведений, которые оказали огромное влияние на мировую культуру и были даны жителям Украины в вечное пользование по праву рождения и истории. «Я не представляю себе, кем бы я была, если бы не русская литература», – сказала мне жительница Украины, в прошлом преподаватель вуза. Понятно желание сохранить свой язык, но ведь одно другому не мешает. Возникновение великих литератур зависит от того, как давно существуют письменность и государственность, связанные с данным языком, от его распространения в мире, высокой грамотности населения в течение продолжительного времени и других культурно-исторических факторов. Это создается веками. Путешествия по разным странам убеждают в том, как важно сохранить национальное многообразие – без него мир стал бы намного беднее. Но в эпоху глобализации неизбежно преобладание одних языков над другими как ведущих языков регионального и глобального общения. Сохранение исторически сложившихся языков регионального общения способствует укреплению экономической стабильности географических регионов и независимости образующих его стран, так как разумные правительства заинтересованы в укреплении добрососедских отношений, в отличие от крупных транснациональных корпораций, не имеющих обязательств перед народами каких-либо стран. Региональный язык сегодня является рынком, и полный отказ от него неизбежно приведет малые страны к подчинению интересам транснационалов, стремящихся к захвату локальных рынков масс-культуры, образования, здравоохранения, экономики и т.д.
Можно понять, хоть и не оправдать, попытки искоренения русской культуры в некоторых республиках бывшего Советского Союза: местные элиты играют на национализме определенных слоев населения для укрепления своей власти, не думая о последствиях. Но непростительно, когда в России завоевания искусства, признанные во всем мире, приносятся в жертву наживе. Это равносильно падению культуры вообще, потому что, отнимая или ограничивая доступ к лучшим образцам русского классического искусства и ограничивая возможности для развития нового, людям не предлагают лучших западных образцов. Мои американские друзья были не меньше меня огорчены статьей в «Нью-Йорк таймс», которую я цитировала в начале. При этом, согласно опросу ВЦИОМ, около 70% россиян считают, что коммерциализация культуры приводит к ее упадку и снижению нравственного и художественного уровня. Кому же все это выгодно? Для укрепления российской власти это не требуется. Наоборот, уже не только многие деятели культуры, но и политики говорят о ее значении для поддержания этических и эстетических норм, без которых не может быть полноценного гражданского общества.
Я не случайно цитирую Лескова и Розанова, которых при жизни атаковали как слева, так и справа, и которые были ведомы в своих поисках истины общечеловеческими ценностями более, чем приверженностью какой-либо идеологиии. Когда страна переживает переходный период, когда так многое нужно создавать и восстанавливать, необходимо руководствоваться здравым смыслом, а не поддаваться искушению «бесов», даже если их обещания кажутся маниловски-невинными. Вера в свою страну, свой народ и свою культуру утеряна частью тех, кто сегодня определяет вектор культурного развития России. Приметы: легкость в отказе от своих традиций, пионерский салют американскому культурному империализму, который ведет наступление по всему миру. Нигде ему не сдаются с такой готовностью, как в России. И роль работников культуры в том, что может произойти со страной, огромна.
Вот пример: вплоть до краха рынка ипотечных кредитов в США, кабельная телекомпания Cablevision в течение многих месяцев непрерывно рекламировала их перед телезрителями Южного Бронкса, беднейшего городского района Америки. Реклама была рассчитана на проживающих здесь латино- и афроамериканцев – агенты-зазывалы были из соответствующих этнических групп – и перемежалась этническими развлекательными программами самого низкого пошиба. Эта вакханалия дурновкусия и коммерческой пропаганды шла с утра до ночи по выходным вместо регулярной программы Book TV по C-SPAN, единственному некоммерческому каналу, где поднимаются важные социальные вопросы, ведется прямая трансляция заседаний Конгресса, общественных и политических организаций, государственных ведомств и проч. Выступления писателей, историков, экономистов и других авторов на Book TV – это, может быть, самое интересное, что можно увидеть сегодня по американскому телевидению, но руководство корпорации Cablevision, несмотря не протесты многих своих подписчиков, решило отдать эфир брокерам[4], спешившим заарканить последние жертвы[5]. Для рафинированных жителей Манхэттена, уже знавших из газет об ожидаемом обвале рынка, передачи шли по обычному расписанию. Я посмотрела одну из них, встречу с известным историком. Первый же звонок был от зрителя-афроамериканца, который сказал, что в 70-е годы случайно прочел книгу этого автора, что стало для него переломным моментом. Парень был уличной шпаной и рано или поздно оказался бы за решеткой, но стал учиться, получил хорошее образование и живет полноценной жизнью. Руководство Cablevision не только лишило других таких ребят стимула изменить свою жизнь, но бессовестно вешало лапшу на уши малограмотных, малоимущих людей о прелестях дешевых кредитов, из-за чего теперь начались неприятности как у них, так и у финансовых институтов во всем мире. Этого бы не случилось, если бы людьми нельзя было так легко манипулировать и если бы у манипуляторов были в жизни ценности помимо дензнаков. Ведь «на дурака не нужен нож, ему с три короба наврешь – и делай с ним, что хошь». Это – демонстрация того, как «культура» используется в целях наживы и обмана. Культуру истинную так эксплуатировать невозможно.

Шоком по мозгам, скандалом по душе

Сто лет назад кое-кто предлагал «сбросить классиков с корабля современности». Сегодня некоторые литераторы высмеивают «эпигонов, пытающихся воспроизвести ситуацию истины предыдущих времен, в то время как живая кровь современности бьется уже в другом месте». Это напоминает мне анекдот: «То, что вы ищете, у меня за ухом – я натурщица Пикассо». На самом деле, все главное у человечества расположено и бьется в тех же местах. С каждой эпохой приходят новые прозрения и заблуждения, но по существу мы мало изменились. Технический прогресс и связанный с ним рост населения, возникновение религий и идеологических учений вызывают бурные перемены в обществе, но человечество все так же ищет ответа на извечные вопросы, забывая о вечных истинах. И многое зависит от того, какие ответы нам прелагают те, в чьих руках находятся политические, финансовые и идеологические бразды правления. Люди доверчивы, и порой власть предержащим и законодателям мод в культуре удается временно направить «живую кровь современности» по ложному руслу. В такие периоды обществом легче манипулировать, что нередко оборачивается для него трагедией.
Более двадцати лет назад, будучи неофитом в Америке, я провела опрос среди знакомых – что самое главное в браке? Все без исключения русские знакомые ответили «любовь». Американцы говорили о чем угодно (дружба, взаимопонимание, секс, деньги), только не о любви. Один из них объяснил, что слово «любовь» слишком затаскано. Подобные заявления попадаются теперь и в российских публикациях. Это тревожный симптом. Ведь «любовь» – это не только слово, но и понятие. После смерти Бергмана Мервин Ротстин писал в «Нью-Йорк Таймс», что, по признанию режиссера, когда он в 1962 году очнулся в больнице после тяжелой операции и обнаружил, что исчез мучивший его страх смерти, это привело к сдвигу в его творчестве: отныне его фильмы были исполнены «гуманизма, в котором любовь – это единственная надежда на спасение», которая важнее веры, потому что «ответы на все вопросы нужно искать на земле». В обществе, где слово «любовь» стесняются употреблять, становится меньше любви. Иосиф Бродский говорил, что больше всего гордится тем, что после двадцатилетного умолчания вернул в русскую поэзию слово «душа». Не знаю, был ли он первым – в те годы оно появилось у Окуджавы, Высоцкого и других – но важно то, какое значение он этому придавал.
Ориентация на чернуху, шок и скандал способствует отходу от гуманистических традиций, тому, что такие слова и понятия как «любовь» и «душа» уходят из языка и из жизни. Создается впечатление, что часть современной культурной элиты склонна относить себя к категории неких «постчеловеков», сверхновых Улиссов, став проводниками деструктивных тенденций. Ведь такого рода искусство способствует формированию агрессивного сознания. Подготовленное шоковой литературой, общество воспримет как должное шоковую терапию в экономике и шоковую военную операцию, в которой гибнут сотни тысяч гуманоидов, от которых искусство уже виртуально избавило человечество. В моде новая формула – «чувства добрые я лирой убивал». Впрочем, Пушкин писал и такое: «Нас уверяют медики – есть люди, в убийстве находящие приятность». Есть люди, находящие приятность в унижении читателя, умерщвлении его души. Шоковая, скандальная проза – это не что иное, как посягательство на то, что свято для человека. Чтобы защититься, человек должен или оберегать себя от такого рода «искусства», или отречься от святынь. Так прибывает в полку тех, для кого нет ничего святого.
Развитие культуры разных народов проходит через одни и те же основные этапы. В различные исторические периоды вслед за преимущественно религиозной или идеологической направленностью приходит гармония между духовным и чувственным, которая сменяется культом материального. Примеры гармонии духовного и телесного – золотой век Древней Греции и европейское Возрождение. Сейчас Западная цивилизация, и в первую очередь США, переживает крайне материалистический период, когда фетишируются богатство и нажива. Новая культура придет, никуда мы от этого не денемся, но идти к ней человечество может путем большей или меньшей крови. И тут роль искусства как важной части культуры общества очень велика.
Иные критики и творцы пытаются убедить нас, что, скажем, изображение экскрементов имеет большую ценность в искусстве, чем описание слез, что жестокость эстетически привлекательней милосердия. Уже не Аполлон Бельведерский хуже печного горшка, а и горшок, и Аполлон не стоят содержимого ночного горшка – такова зачастую эстетика новых авторов. Розанов вспоминал, что его жена отказывалась читать некоторые книги, даже сатиру. Он не сразу понял, почему: «ни сора как зрелища, ни выкрика как протеста – она не выносила». В той или иной степени такое отношение к искусству характерно для душевно здоровых людей. Некоторые стыдятся своей естественной реакции на «сор» и «выкрики», не доверяют себе: не нравится, не могу это смотреть, слушать или читать – значит, не понимаю, не дорос. Часть критиков и творческой элиты словно боятся прослыть ретроградами, если будут хвалить произведения, не отвечающие модным направлениям, принятым элитарной тусовкой. Это и есть признак коррумпированного сознания. Стендаль считал, что «обилие судей, душе которых недостает чувствительности», высказывающих свои суждения, несмотря на отсутствие чувств, может разрушить «искусства целого народа или воспрепятствовать их появлению на свет».Он писал, что оперная музыка во Франции, уступавшая итальянской опере того времени, сможет похвалиться тем, что сделала огромный шаг вперед, «когда большинство зрителей захочет оправдать свои аплодисменты словами: "Мне это нравится”».
За последние годы в России и за рубежом получила признание Людмила Улицкая, а лет десять назад критик из России, выступая в одном из американских колледжей, не упомянула ее в своей лекции о состоянии современной русской литературы, а на вопрос о ней сказала презрительно: «Но это же беллетристика». Сегодня большинство критиков причисляют Улицкую к короткому списку тех, кто «останется в литературном процессе», хотя многие ее лучшие вещи были написаны уже тогда. Ориентация на принятые сегодня стандарты – тупиковый путь, ведущий к однообразию. Игра по правилам поможет автору выходить большими тиражами – но и заставит раньше времени выйти в тираж. К сожалению, даже самые образованные люди мирятся с диктатом рынка, принимают оправдание «это хорошо продается». Но хорошо продается и джанк-фуд. Более того, когда ешь, например, картофельные чипсы, это затягивает так же, как и чтение умело написанного романа-скандала. Но первое вредно для здоровья, второе – для души.
Слово Лескову: «Мы просим также наших собратий, способных ставить интересы общества выше своих личных интересов, измерять заслуги издания не цифрою подписчиков, а степенью доверия к ним общества и пользой, которую они могут принести России».

Что дальше?

Ортега-и-Гассет признавал невозможность возврата к прошлому: «Все возражения в адрес творчества новых художников могут быть основательны, и, однако, этого недостаточно для осуждения нового искусства. К возражениям следовало бы присовокупить еще кое-что: указать искусству другую дорогу, на которой оно не стало бы искусством дегуманизирующим, но и не повторяло бы вконец заезженных путей».
Напомню высказывание К.Джеймса: «Сила гуманизма в том, чтобы объяснить мир таким образом, чтобы каждый мог понять». Не нужно чураться традиций. Если у художника острый глаз и чуткое ухо, время неизбежно скорректирует форму его творений, потому что мир меняется, и новые технические достижения, среди которых мы живем, меняют наш менталитет, язык, культуру. Так, для многих современных авторов, работающих в разных видах искусства и в разных жанрах, характерно расширение диалога – в металингвистическом, бахтинском смысле – использование переходов из одного физического, временного или информационного пространства в другое. Все чаще можно наблюдать синтез различных искусств, смешение жанров. В оратории «Страсти по Марку» аргентинский композитор Освальдо Голихов использует элементы бразильской, кубинской, африканской музыки, фламенко, католических религиозных процессий, бразильского маршал-арта капуэйро, дополнив эту искрометную палитру звука, цвета и движения классическими струнными, духовыми и роялем и добавив гитару, без которой немыслимы испанская и латиноамериканская музыка, и популярный в Аргентине аккордеон. Существует множество примеров взаимопроникновения балета и театра. Популярные сейчас инсталляции часто используют современные технологии для осуществления синтеза различных форм искусства, хотя и здесь, как во всем, есть попытки выдать за искусство то, что им не является. Поиски в этом направлении разнообразны. Мегаинсталляция Кристо и Жанны-Клод «Ворота» в Центральном парке Нью-Йорка в феврале 2005 года – это своего рода театральное действо, участниками которого были сотни тысяч людей. Без труб, без барабанов, без лозунгов и транспарантов, без икон, масок, костюмов и униформ, без всепобеждающего запаха дешевой еды, мусора, криков, песен и танцев. Было свободное, но упорядоченное движение людей по аллеям парка сквозь вереницы ворот, их общение друг с другом, с природой, и в сочетании с колышащимися на ветру полотнищами солнечного цвета, украшавшими ворота, и окружающей парк панорамой Манхэттена, это создавало праздничную атмосферу. Может быть, это поиск альтернативы традиционным массовкам, воспитание культуры социального общения?
В том, что существует ориентация на запросы массового читателя или зрителя, нет ничего дурного. Да и нужно учитывать, что когда человек измордован работой, у него нет сил на серьезное чтение и даже ТВ. Вопрос в том, что предлагать «массам» – можно котлеты или окрошку, а можно жевательную резинку. Можно показать экранизацию «Идиота» или «Саги о Форсайтах», а можно сериал о «бандитах и проститутках». Даже недавняя постановка «Доктора Живаго», в которой искажен смысл многих ключевых моментов многострадального романа, может вдохновить зрителей на его прочтение. Искусство нужно не только для избранных, и трудно переоценить роль тех, чье положение позволяет не дать произойти необратимой ценностной переориентации и способствовать возрождению. Сегменты прошлого русской культуры вывезли и хранят эмигранты в разных уголках мира, и многие могли бы сыграть роль, какой бы скромной она ни была, в сохранении нашей общей памяти и преемственности традиций.
Цель любых корпораций, в том числе медийных – ослабление потенциальных конкурентов, каким может стать и возрожденная Россия. Но чтобы искусство могло свободно развиваться, необходимо давать ему эту свободу, не подавляя «немодные» и неконъюнктурные течения, не принося «добрые чувства» в жертву скандалу. Дать людям, причем не только элите, повод из тревоги мирской суеты оглянуться на свою жизнь, отрешиться, воспарить и воспрянуть душой – не в этом ли ценность гуманистического искусства? Ведь то, что сегодня на повестке дня и плавает на поверхности, будет унесено завтра мутным потоком. Всегда будут жить лишь ценности вечные и непреходящие. Издатели, редакторы, продюсеры все больше препочитают занимательность потрясению. Но ведь именно искусство, способное потрясать, может перевернуть сознание, изменить жизнь. Разве бульварное чтиво, каким бы увлекательным оно ни казалось, заменит Толстого и Достоевского – и других, не титанов, но хороших писателей, о произведениях которых легко сказать «мне нравится»? Русскоязычные издатели и продюсеры могли бы способствовать наведению мостов между странами и поколениями, а не их сжиганию.
Тяга к искусству, несущему доброе начало, не исчезла. И предложений хоть отбавляй. Много по-настоящему хороших фильмов снимается сейчас в разных странах мира. Моя слабость – дуэт Аньес Жауи и Жан-Пьер Бакри, весьма успешный во Франции и не допущенный в Америке к широкой аудитории. Ищу о них сведений в российском Интернете и убеждаюсь, что ситуация сходная – их знают и любят, но не в результате рекламной раскрутки, а стихийно. Вот что пишут на одном из сайтов: «"Посмотри на меня" – удивительный фильм. Самое удивительное заключается в том, что он вообще попал на экраны волгоградских кинотеатров, не жалующих даже вдумчивое российское кино». Автор явно предпочитает его «бесконечным туповатым американским развлекаловкам». На другом сайте отмечают, что эти «авторы никогда не издеваются над своими героями, а умудряются найти в каждом персонаже очень милые и узнаваемые всеми черты». Почему не пропагандировать в России такое кино? Журналистка В.Рамм писала, что на последнем «Кинотавре» фильм «Простые вещи» А.Попогребского стал событием, потому что для автора его герои «живые люди, которым он сам сопереживает. Редкое качество в современном российском кино». Выходит, изображение живых людей может находить отклик в России – как у жюри фестиваля, так и у широкой аудитории. Последнее особенно важно. Потому что если не предлагать массовой аудитории то, что вызывает волнение и сопереживание, возникает духовный голод, вакуум. И он будет чем-то заполняться. Американский дирижер Кеннет Кислер отмечал необыкновенно личное восприятие музыки Шостаковича как исполнителями, так и слушателями. Он считает, что одна из причин в том, что «когда материальная стoрона жизни облегчена до предела, американцы тоскуют по глубоким переживаниям, потрясениям». Можно заполнить вакуум музыкой Шостаковича, а можно безудержной рекламой ипотечных кредитов или прозелитированием доминионизма с его ожиданием скорого конца света.
К.Джеймс считает, что расцвет США в 50-60-е годы состоялся отчасти благодаря наплыву, особенно в Нью-Йорке, беженцев-представителей творческих профессий, особенно в роли учителей. «Чтобы выжить в Нью-Йорке, они преподавали музыку, рисование, актерскую игру – все, что угодно». Вторая важная причина – правительственный указ, по которому фронтовики получили право на бесплатное обучение в вузах. Многие из них стали первыми в своих семьях, получившими высшее образование. Воспитание и образование, доступное всем, – один из столпов развитого общества. Для выживания гуманистической культуры в мире многие возлагают надежду на женское образование, особенно в мусульманских странах. В России последних лет особый успех выпал на долю женщин-писателей, что, я думаю, симптоматично. Вот что писал Владимир Жаботинский в 1931 году в статье «Женская литература»: «Речь идет не о словах, стиле, а о том, что просвечивается сквозь слова: доброжелательное отношение ко всему сущему… Даже в житейских кризисах и крушениях… нет горечи и ощущения безысходности». Но ведь именно это характерно для гуманистической традиции, которая, по-видимому, более органична для женщин-авторов в силу их биологической природы. И это привлекает читателей. К сожалению, доброе отношение автора к миру нечасто встречается в современной литературе. Критики больше уделяют внимания, а издатели отдают предпочтение живописующим дно жизни и дно человеческой души. А ведь жизнь по-прежнему многообразна и полна людей, не желающих идти ко дну, способных выстоять и сохранить лучшее в себе.
Рикардо Мути вспоминает, что «Нино Рота ничего не значил для критиков, потому что не имел дела с авангардом и скандалами… Сколько раз в истории музыки происходили величайшие переоценки! Открывали неизвестные творения, а некогда популярные исчезали». Феллини просил композитора написать «что-нибудь простое и трогательное». Разве это сделало его фильмы менее интересными для интеллектуалов? А Лина Вертмюллер, которая тоже ценила музыку Нино Роты, говорила: «Меня мало волнует мнение музыкальных критиков. Его музыка передает столько ощущений, воспоминаний, эмоций, а это всегда будет цениться».
Музыка, самое абстрактное из искусств, наверно, больше всего пострадала от кляпа авангарда и скандала, и первой пытается восстановить равновесие. На концертах классической музыки все чаще исполняют Пиаццолу, Голихова, клезмер и т.п. Это говорит об избавлении от ложного стыда, которым критики повязали тех, кто в душе тянулся к современной, но человечной и более традиционной по форме, не чисто-авангардной музыке. Голихов говорил в интервью, что каждый вопрос, который он ставил перед собой, работая над «Страстями», был не интеллектуальным, а шел от традиции; что его увлекали две цели, личная и трансцендентная, т.е. он стремился к самопознанию и к постижению мира. В этом и черпает вдохновение подлинное искусство – через самовыражение приблизиться к истине, неисчерпаемой и недосягаемой, очиститься и возвыситься. Литература и кино отстают от музыки, но в России все больше голосов в пользу того, что настало время остановить засилье дегуманизирующих тенденций.
Но зачем вообще нужно искусство? В чем роль художника? В дневниковой главе «Два самоубийства», в ответ на реплику собеседника: «Что бы вы ни написали, что бы ни вывели… в художественном произведении, – никогда вы не сравняетесь с действительностью», Достоевский пишет: «Факт этот не раз поражал меня и ставил меня в недоумение о полезности искусства при таком видимом его бессилии. Действительно, проследите иной, даже вовсе и не такой яркий на первый взгляд факт действительной жизни, – и если только вы в силах и имеете глаз, то найдете в нем глубину, какой нет у Шекспира. Но ведь в том-то и весь вопрос: чей глаз и кто в силах? Ведь не только чтоб создавать и писать художественные произведения, но и чтоб только приметить факт, нужно тоже в своем роде художника. Для иного наблюдателя все явления жизни проходят в самой трогательной простоте и до того понятны, что и думать не о чем… Другого же наблюдателя те же самые явления до того иной раз озаботят, что… он прибегает к другого рода упрощению и просто-запросто сажает себе пулю в лоб. Это только две противуположности, но между ними помещается весь наличный смысл человеческий». Коммерческая масс-продукция – это та самая простота, когда думать не о чем и незачем. Если же автор намеренно шокирует публику, он просто-запросто пускает фигуральную пулю в лоб – себе, а заодно и читателям. Мне близка точка зрения Коллингвуда: «Художник является человеком, стремящимся познать себя, познать свои эмоции. Это означает и познание собственного мира», и «является также и созданием Нового мира, который человек стремится познать… Этот мир настолько выразителен и значителен, насколько это удалось сделать человеку». Это относится ко всему человечеству, в отрыве от которого искусство для избранных обитателей башни из слоновой кости теряет смысл.
Часто можно услышать, что сегодняшняя глобализация – всего лишь эвфемизм для американской культурной, экономической и военной экспансии. Но, как известно, жадность губит фраеров – единолично управлять миром накладно и хлопотно. Поэтому чем дальше, тем больше у стран, сохранивших определенную степень независимости, будут появляться возможности влиять на ход событий в мире. И влияние это может быть положительным и отрицательным. Россия в силу своего геополитического положения неизбежно будет играть в этом важную роль, и, чтобы эта роль была положительной, необходим высокий уровень всего, что определяется словом «культура». Без этого страна не может быть по-настоящему влиятельной и конкурентоспособной. Культура и социальное здоровье, при наличии сильной хозяйственной базы и, на сегодняшнем этапе, сдерживающего военного потенциала, обеспечат успешное применение «мягкой силы», которая в долгосрочном плане только и может обеспечить миру долголетие. Если российская культура продолжит свои гуманистические традиции, она сможет явить миру новые шедевры. Но это будут литература и искусство, которые потрясают, а не шокируют.
Закончить хочу словами Лескова: «Вселенная когда-нибудь разрушится, каждый из нас умрет еще ранее, но пока мы живем и мир стоит, мы можем и должны всеми зависящими от нас средствами увеличивать сумму добра в себе и кругом себя. До идеала мы не достигнем, но если постараемся быть добрее и жить хорошо, то что-нибудь сделаем. Опыт показывает, что сумма добра и зла, радости и горя, правды и неправды в человеческом обществе может то увеличиваться, то уменьшаться, – и в этом увеличении или уменьшении, конечно, не последним фактором служит усилие отдельных лиц… Неужели века озлобления, религиозной вражды и взаимных нареканий должны навсегда оставаться образцом в международных отношениях?»

 http://orlita.org/