ТАМАРА ГОРДИЕНКО

 

Нет, наверное, человека, который не читал бы роман Александра Фадеева «Молодая гвардия». Перу писателя принадлежит и наиболее зрелый, интересный и мастерски написанный роман «Разгром», и неоконченный «Последний из удэге».
Долгие годы Александр Фадеев возглавлял Союз Советских писателей, вел большую общественную работу. В его судьбе было много успехов и ошибок, взлетов и падений. В конце жизни к нему пришло отрезвление, глубокое разочарование и трагическое понимание безысходности дальнейшего существования. 13 мая 1956 года Александр Фадеев покончил жизнь самоубийством.
Сегодня, дорогие читатели, мне хочется рассказать вам о дальневосточном периоде его жизни и о любви – первой юношеской любви Саши Фадеева к милой девушке, гимназистке Асе Колесниковой.

В 1993 году севастопольский военный журналист Александр Сунаев (к сожалению, уже ушедший из жизни) поведал мне интересную историю. Привожу ее здесь полностью, в том виде, в каком тогда записала:

« В 1979 году Хабаровское книжное издательство издало книгу «Повесть нашей юности». Узнал я о выходе книги, получив очередной номер журнала «Дальний Восток». А тут еще друг из Находки написал в письме о том, что приобрел эту книгу, и сообщил при этом, что «любовь-то нашего Фадеева еще жива» и проживает в Волгограде с семьей сына-писателя.
Откровенно говоря, сначала я не обратил внимания на это. Ну, жива и жива, слава Богу! Не думал я тогда, что мне посчастливится встретиться с юношеской любовью писателя – Александрой Филипповной Колесниковой, с милой Асенькой, как он ее называл.
Осенью 1980 года по служебным делам я на два дня попал в Волгоград. На второй день, скучая в ненастную погоду в гостинице «Южная», я вспомнил, что ведь здесь, как сообщил друг, живет А.Ф.Колесникова. Листаю телефонный справочник, нахожу больше двухсот Колесниковых… Наконец, Колесникова А.Ф., указан адрес.
Звоню. Через несколько секунд отвечает приятный женский голос. Я извиняюсь и напрямик спрашиваю: та ли это А.Ф.Колесникова, о которой я недавно читал. И не очень надеясь на успех, спросил, нельзя ли с ней повидаться? Горели у меня щеки от нахальства.
И вдруг:
- Господи, да ради Бога, приезжайте, не часто мною теперь интересуются. Вот я и сыну позвоню сейчас, что вы приедете. Приезжайте без церемоний!
Легко сказать, без церемоний!.. Однако через полчаса, собравшись и захватив в ма-газине бутылку коньяка и коробку конфет, я на такси приехал к Авиагородку, как назвал это место таксист, к подъезду двухэтажного кирпичного дома послевоенной сталинской постройки.
Выйдя из машины, я увидел стоявшую у подъезда женщину – небольшого роста, совершенно седую, со следами увядшей красоты. Она была аккуратно, но как-то старо-модно одета, и это ей очень шло. Женщина улыбнулась доброй хорошей улыбкой:

- Ну вот, какой молодец, тут как тут! – и подала руку в перчатке. И такой добротой и приветливостью повеяло от Александры Филипповны, что все мои страхи как-то сразу исчезли.
- Пойдемте в дом, - пригласила Александра Филипповна, - скоро и сын появится, я ему позвонила.
Мы вошли в квартиру. Александра Филипповна провела меня в свою комнату, и прямо над собой, на стене я увидел написанный маслом, в хорошей раме портрет Фадеева, а ниже – наискосок прикрепленную к стене шашку в ножнах. Здесь же висел обернутый в прозрачную бумагу полевой бинокль. Прямо под портретом Фадеева висела фотография Александры Филипповны, где она была снята в юные годы. На меня с фотографии смот-рела красивая девушка в гимназической форме: ясные глаза, легкая улыбка и мушка на левой щеке, которая у нее сохранилась до настоящего времени. Я рассматривал фотогра-фию. Александра Филипповна коснулась моей руки и сказала:
- Вот такую, как здесь, и любил меня Саша.
В это время вошел рослый крепкий мужчина. Он подал мне руку:
- Колесников Лев Петрович – бывший военный летчик, капитан, а ныне – из пи-шущих. А проще – Лев или, если хотите, Лева. – И он широко улыбнулся.
Пока мы разговаривали, Александра Филипповна накрыла стол. Я чувствовал себя тепло и непринужденно в обществе этих, почти незнакомых мне людей. Мы выпили за знакомство, и по второй – за Большого Сашу, как называла Фадеева Александра Филип-повна. Она держалась интеллигентно, мило и изящно – в ней была та простота души, ко-торая дается только с происхождением и воспитанием, и которую невозможно сыграть.
Лев принес гитару. И мы под аккомпанемент спели песню гражданской войны «Штурмовые ночи Спасска», песни военных лет. А потом незаметно перешли к воспоми-наниям. Впрочем, мы только слушали. Вспоминала Александра Филипповна:
- Мы жили во Владивостоке. Я училась в гимназии, а Саша – в Коммерческом учи-лище. Компания у нас подобралась боевая, веселая, мы ее называли «коммуной», а нас на-зывали «соколятами». Когда началась гражданская война и интервенция, наши мальчики «соколята» ушли сражаться за революцию. Теперь уже никого нет в живых: кто погиб на фронте, кто – в партизанах. Двоих не минула чаша репрессий тридцать седьмого года. К пятидесятым годам остались только мы с Сашей, да вот он 13 мая пятьдесят шестого года застрелился. И теперь я одна. Нежной платонической любовью любили мы с Сашей друг друга, да, видно, не судьба… Революция и война развели нас. С почтой тогда было плохо, и наша связь прекратилась. В пятидесятые годы во всех своих письмах он горько сожалел об этом. А я – еще больше.
Александра Филипповна встала, подошла к комоду, выдвинула верхний ящик и вынула связку бумаг, перевязанных голубой поблекшей лентой:
- Вот письма Саши, с них сняли копии для книги, а подлинники я никому не дове-ряю, храню у себя. А уж после смерти ко Льву перейдут. В наследство.
Она надела очки и присела к письменному столу. Я видел, что на титульном листе книги «Повесть нашей юности» она делает надпись. Неужели мне? – радостно забилось сердце. Колесникова встала, подошла ко мне. Я тоже встал.
- Вот, Саша, тебе от нас на память. Мне их из Хабаровска прислали целый десяток. Осталось две, остальные раздала: три – в библиотеки города, одну – Льву, одну послала Ангелине Осиповне (она имела в виду жену Фадеева – народную артистку СССР Ангели-ну Степанову)… Сейчас у меня остается одна. Это уж мне – до смерти. Читай книгу. Там ведь все его письма.
Время было позднее. Чувствовалось, что Александра Филипповна устала, ведь ей в то время было уже восемьдесят лет. Мы попрощались. Лев вышел провожать. Мы пойма-ли такси и через двадцать минут я был уже в гостинице. Назавтра я улетал в Симферо-поль.
Читать книгу начал еще в самолете».
Я попросила у Александра Николаевича «Повесть нашей юности» – и проглотила ее залплм. А потом еще несколько раз читала и никак не могла начитаться письмами Александра Фадеева в свою юность, милой Асеньке Колесниковой.

-----

«Какая вы теперь? Мы не виделись больше тридцати лет, по-моему? Все это кажет-ся мне колдовством – после того, как наши жизни так резко (и так бурно!) мчались, каж-дая своим отдельным путем, три десятка лет…
Милая Асенька, если бы Вы знали, с какой грустью смотрю я теперь из тридцати-летнего далека на маленького умненького мальчика с большими ушами, как мне его бес-конечно жаль… Четыре года!.. Когда я в тридцатых годах разошелся с женой и мысленно перебирал вновь и вновь всю свою жизнь, я тогда впервые понял, что эта четырехлетняя любовь к Вам – с отроческих лет до юношеского возмужания – не могла быть случайной. Она означала, что было в Вашем внутреннем облике что-то необыкновенно покорявшее меня и, очевидно, очень мне необходимое…
Но в ожесточении борьбы, в этом новом, уже совсем взрослом мире большой поли-тической ответственности, в мире новых дружб и привязанностей на почве испытаний как-то сам собой, незаметно для меня, милый, прекрасный образ первой моей любви все отдалялся и отдалялся от меня в дымку далекого-далекого прошлого.
Так сама собой и ушла в эту дымку моя любовь к Вам, милая, милая моя Ася!.. А это отразилось на моей жизни… и отразилось печально для меня, потому что я утратил одну из самых больших и самых естественных возможностей личного счастья, - может быть, единственную возможность!
Да, в юности часто кажется, что тебя еще многое, многое ждет, а между тем истин-ная большая любовь – редкость, она неповторима, утрата ее часто невознаградима со-всем…»
-----

Под впечатлением этих писем я сделала тогда радиопередачу «Милая моя Асень-ка», в которой рассказала радиослушателям об этой любви. Передача прозвучала по Сева-стопольскому радио. В редакцию обвалом пошли письма и телефонные звонки, в них ра-диослушатели просили повторить передачу, говорили о том, что Александр Фадеев – зна-менитая и знаковая фигура, его жизнь и творчество много раз описаны биографами, а вот как сложилась жизнь Александры Колесниковой после того, как они с Фадеевым расста-лись?..
К сожалению, сделать еще одну передачу мне тогда не позволили: руководство по-считало, что Александр Фадеев – слишком уж противоречивая и неоднозначная фигура, намудрил с романом «Молодая гвардия», неправильно показал героев и идею, за которую они погибли, сам жил неправедно и из жизни ушел, наложив на себя руки… Словом, не стоит лишний раз о нем вспоминать …
Я пыталась объяснить, что Александр Фадеев – это яркая страница, которую не вы-рвать из истории советской литературы, что его книга «Разгром» талантлива , что из жиз-ни добровольно уходил не один писатель Фадеев… Но, увы!.. Вторая передача не вышла в эфир, и любознательные радиослушатели так ничего и не узнали о дальнейшей судьбе Александры Филипповны Колесниковой. Хорошо, что уже можно рассказать о ней сего-дня.
Когда утихли бои гражданской войны и последний японский корабль покинул Вла-дивосток, Александра Филипповна пошла учительствовать, а вскоре вышла замуж за пуб-лициста городской газеты Петра Матвеева. Брак был неудачным, и после рождения сына Льва они разошлись. Александра Филипповна жила в Средней Азии, затем - в Спасске (том самом, где были – помните песню? – «штурмовые ночи Спасска, волочаевские дни»). Работала в Ликбезе (так сокращенно называлось учреждение ликвидации безграмотно-сти), преподавала в начальных классах. Без отрыва от производства она окончила педаго-гический институт. После этого преподавала в старших классах вечерней школы. За пло-дотворный многолетний труд ей были вручены правительственные награды, среди кото-рых – орден Ленина. Она отдала школе более тридцати лет жизни. После выхода на пен-сию переехала в Волгоград, к сыну Льву.
Александра Филипповна вырастила хорошего сына. Лев успешно окончил школу, выбрал себе мужскую профессию летчика и после окончания летного училища был на-правлен для службы в Волгоград. Долгие годы летал командиром экипажа, звена. По бо-лезни уволился с военной службы и стал профессиональным писателем. Он написал ро-маны «Небо» и «Над уходящими тучами», повести «Летчица», «Долина МИГов», «Про-щание Славянки». У него вышли два сборника рассказов: «Первый полет» и «Линия пове-дения», записки литератора «Набор высоты». Лев хорошо рисовал: из-под его руки выхо-дили и большие картины, и открытки к праздникам друзьям и родным, рисовал на пись-мах, в блокнотах, рабочих тетрадях. Темы рисунков были постоянными: небо, море и лю-бимая жена Нина.
Александра Филипповна часто вспоминала юность.
Мысленно переносилась во Владивосток, в 1916 год. Над улицей Светланской, на склоне каменистой сопки стоит так называемый Зеленый дом, отделанный под карнизом широкой полосой зеленого камня, - женская гимназия. А чуть повыше Зеленого дома, на той же сопке – здание Коммерческого училища. Гимназистки Нина Сухорукова, Лия Лан-ковская и она – Ася Колесникова – дружат с группой ребят из Коммерческого училища: Сашей Булыгой (настоящая фамилия А.Фадеева), Гришей Билименко, Петей Нерезовым, Саней Бородкиным, Пашей Цоем. Они часто встречаются, вместе бродят берегом моря, делятся друг с другом своими мыслями, планами, мечтами…
Среди них есть и певцы, и музыканты, и чтецы. Когда собираются у Ланковских, в домике на Набережной, с балконом, выходящим на Амурский залив, Саша всегда читает стихи – и читает, надо сказать, превосходно. Прошло тридцать лет, но Александра Фи-липповна ясно видит эту картину: Саша стоит прямо, слегка закинув голову назад. Правая рука его заложена за борт форменной ученической куртки. Он читает Пушкина, потом Некрасова, Надсона. После стихов все долго молчат.
- А ну, споем-ка, друзья! – предлагает Петя Нерезов. И тут уже наступает очередь Аси. Она едва справляется с робостью и волнением, но от этого песня становится только задушевней и краше…
А вот – спектакль «Борис Годунов», который поставили учащиеся Коммерческого училища. Конечно, на него приглашены девушки: Нина, Лия и Ася. Саша Фадеев играет Гришку Отрепьева – и неожиданно для всех это получается у него очень хорошо…
А вот – берег Амурского залива в непогоду. Разбушевавшийся тайфун бросает рас-трепанные громады холодных волн на берег. Мрачно, холодно, неуютно!.. Но они - вдво-ем, и им все нипочем!.. (Кстати, этот вечер запомнила не только Александра Филипповна, но и Фадеев. Спустя годы он вспоминал об этом вечере в письме и писал о нем «милой Асеньке» с большой теплотой и грустью. И ей радостно было сознавать, что этот знаме-нитый, седой, много переживший человек сохранил в своем сердце такие светлые юноше-ские воспоминания и такие чистые чувства.)
В 1918 году большинство ребят ушли в партизаны. Среди них был и Фадеев. А ко-гда окончилась гражданская война, многих из них уже не было в живых, а остальных жизнь разметала по всем концам страны.
Воспоминания переполняли Александру Филипповну. Она не знала, помнит ли ее Фадеев, но однажды решилась и написала знаменитому писателю письмо.
Он ответил.
Так началась их переписка, оборвавшаяся лишь со смертью Фадеева.

-----

«Вот, наконец, и я пишу Вам. Пишу один в комнате, в санатории под Москвой. Бушует гроза, окна открыты, уже очень поздний вечер, и мне очень хорошо, как бывало хорошо в детстве и в юности, когда за окном так же рвалась в темноте молния и лил шум-
ный весенний дождь. И я не скрою, что мне хотелось бы быть сейчас подле Вас, потому что Вы – моя далекая милая юность… Милая Ася! Если бы вы знали, как я вспоминал Вас и все, что связано с Вами, в 1933-34-35 годах! В эти годы я дважды ездил на Дальний Вос-ток – после такого многолетнего перерыва! – и жил там (главным образом под Владивостоком, на 19-й версте) первый раз – около полугода, а второй раз – целый год. В те годы Владивосток еще очень мало строился. Я застал его почти таким же, каким покинул.
Я ходил по знакомым дворам и улицам, и все, все оставалось еще прежним. Но людей моего детства и моей юности во Владивостоке уже не было или почти не было. Мне некому было сказать: «А помнишь?..» Я мог часами бродить по городу с грустно стесненным сердцем, предаваясь воспоминаниям в полном одиночестве. Боже мой, сколько раз я проходил мимо домика, где столько прошло безвозвратного, счастливого! Я подолгу стоял возле него – над этим обрывом, над этим заливом, с которыми тоже так много связано в моей душе, и мне жалко было уходить, потому что не хотелось разрушать того грустного, чистого, как в детстве, строя души, который овладевал мною… Как жаль, что Вы были уже в то время за тридевять земель! Я все время видел перед собой Ваше лицо, но, конечно, я его видел таким, каким я знал его еще в ранние юные годы…
Я пишу Вам это письмо уже несколько часов, и мне жаль кончать его… Гроза уже прошла, и такой свежестью напоен воздух и действительно пахнет сиренью…
Это Ваше письмо, как и прошлые письма, подымает светлую печаль в сердце, но доставляет и боль, так как тот прекрасный, чистый круг жизни, который был начат мною мальчиком, на Набережной улице, в сущности, уже завершен, и – как у всех людей - завершен не совсем так, как мечталось.
Скоро будет светать.
Целую Вас, моя далекая юность…»

  ТАМАРА ГОРДИЕНКО