Из архива. 2012 год
Дмитрий КАРАЛИС


– Глеб Яковлевич, как прошло очередное лето в дачном посёлке Комарово? Как поработали, отдохнули? О чём новые стихи?

– Пятый год с июня по октябрь живу в писательской деревеньке в Комарове. Мне тут в аренду выделили «полбудки». Стихи пишу каждое утро – уединяясь и будучи абсолютно трезв. В моей записной книжице-толстушке за нынешнее лето накопилось уже 103 стишка. О чём они, спрашиваете? Да обо всём на свете! О многоликой жизни и грядущей смерти. И о старости тоже. Однако неизбежные в моём возрасте нытьё и брюзжание смиряю спасительной иронией и улыбкой. Всегда ненавидел скукоту и тягомотину – и в жизни и в стихах!

В начале лета я вычитал и подписал в печать четвёртый том собрания сочинений – это проза 70-х годов. Эти повести я писал в белорусской деревне Тетёрки близ Витебска. Там с конца 60-х до первой половины 90-х годов прошлого века я ежегодно гостил у родных моей бывшей жены. В Тетёрках мне хорошо писалось. За четверть века вывез оттуда кроме прозы сотни стихов и песен для взрослых и детей. Так что 5-й и 6-й тома собрания сочинений вполне могут пополнить мою «Белорусскую тетрадь», представленную во 2-м и 3-м томах. И вот только что доставили сигнальные экземпляры четвёртого тома, самый первый подарил на юбилей Дмитрию Мизгулину, поэту и меценату из Ханты-Мансийска.

Ещё пришлось нам с Лидой спешно заняться вёрсткой книги избранных стихов первого десятилетия ХХI века «Два берега». По словам составителей, выбирать было из чего – настрочил, оказывается, больше тысячи стихов! Отсеивали безжалостно, но всё равно будущая книга получается толстой.

Слава Богу, без меня этим летом делалось ещё и приложение к собранию моих сочинений – сборник избранных песен многочисленных композиторов, музыкантов и бардов, положивших на музыку мои стихи и тексты, специально сделанные для кино, театра и эстрады.

Мне удивительно, что до сих пор самые разные люди на свои мотивы и лады распевают мои стихи не только в России. Например, на недавнем творческом вечере – в связи с вручением мне диплома номинанта премии Союзного государства России и Беларуси – чудесно прозвучала песня «Высота», которую привезли в подарок из Бостона композитор Евгения Хазанова и замечательный молодой певец Александр Пахмутов.

Как всегда, к нам в Комарово приезжали гости – не случайные, а дорогие: Людмила Ефремова из Надыма, Татьяна Агапова из Мурманска, Инга Петкевич, Анатолий Домашёв, Лилия Старикова, Виктор Соснора с киногруппой и ещё много хороших друзей. А настоящим праздником общения получилась встреча в Доме творчества писателей «Комарово» – Дмитрий Мизгулин приезжал вручать мне премию «Югра».

– Ваша литфондовская дача в двух шагах от дачи, или будки, Анны Андреевны Ахматовой. Есть нечто знаменательное в том, что вы не вошли в группу «ахматовских сирот», хотя по возрасту и общности некоторых компаний и могли бы войти, это было в литературном смысле престижно и выгодно. А чей вы, если так можно сказать, поэтический сын или «сирота»?..

– Здесь, как видите, не одна ахматовская «будка»: есть ещё пять домиков. И в каждом из них в своё время жили и работали многие другие замечательные поэты и прозаики, но о них почему-то не вспоминают. А если на этих домиках вешать мемориальные таблички, то и стен не хватит. Домик, где жила Ахматова, как известно, привёл в порядок Александр Жуков, талантливый композитор, положивший на музыку стихи Ахматовой и других поэтов Серебряного века. Он один из учредителей Новой Пушкинской премии, которую я тоже имел честь получить в 2009 году. Теперь в домике Ахматовой живёт другой лауреат этой премии – Валерий Попов. Остальные домики с 50-х годов прошлого века Литфондом не ремонтировались, поэтому писателям-арендаторам пришлось своими силами и средствами заняться ремонтом и благоустройством территории. И теперь уже никто не может сказать, что наша «деревенька» бесхозная и запущенная. Я уже не раз – и в прозе, и в стихах, и во многих интервью – рассказывал о том, как Иосиф Бродский, Анатолий Бобышев и Анатолий Найман познакомили меня с Анной Андреевной Ахматовой. Вы можете об этом прочесть во втором томе собрания сочинений. И в прошлом, и в новом веке я посвящал Ахматовой стихи.

Что касается «ахматовских сирот», я и не помышлял оказаться среди них. Думаю, взрослый человек, особенно поэт, верующий в Отца Небесного, сознающий себя сыном родной земли-Отчизны и всего Земшара, вряд ли может называть себя сиротой. Иосиф Бродский посвятил мне в молодости пророческие стихи, а я ему ответил только после его кончины…

У Анны Андреевны был только один сын-сирота – Лев Николаевич Гумилёв. Это у лейтенанта Шмидта, как известно, оказалось «сирот» без числа.

А моё творческое начало – от собственных родителей, учителей русского языка и литературы. Обратил меня к книге, к творчеству мой отец, которого я разыскал после войны в деревне Жилино в Заволжье, где он жил в ссылке после 10 лет лагерей. А уже потом – Пушкин, Лермонтов, Некрасов, Блок, Есенин…

Вообще-то сиротой я себя почувствовал ещё при живых родителях: отца у меня на долгие годы отнял режим, а маму – война. Да и само детство она, проклятая, отняла: сделала меня подранком-зверёнышем. Хорошо ещё, что не сломался твёрдый стерженёк, доставшийся мне по наследству и от родителей, и от предков, крепких телом и духом северян – землепашцев, охотников, рыбаков. Вот и выкарабкался, нашёл свой путь.

– Не тянет ли вас проехаться по России, Белоруссии, Украине, вновь почувствовать себя гражданином большой страны СССР, встретиться с друзьями-поэтами, почитать стихи во дворцах культуры, послушать курского соловья, засмотреться на белого аиста в небе Полесья, яркие звёзды над украинской мазанкой?

– Честно говоря, уже не тянет… Это давно пережито, увидено, прочувствовано – и перешло в стихи и песни… Всего этого вторично не осилить. Зато память мне не изменила, воображение не оскудело, «окаянный котелок» варит день и ночь. Поэтому могу мысленно оглянуться и увидеть всё в деталях: военное детство с виселицами в Порхове, скитания по Псковщине и Прибалтике; отрочество с ремеслухой, детской тюрьмой и колонией; стройбатовскую юность, а уже потом и Сахалин, и камчатские вулканы, и Верхоянье, и украинскую Одессу, и белорусскую Хатынь, и итальянскую Венецию, и американский Нью-Йорк. И ещё много других городов и весей. Время позволило мне всё пройденное увидеть как бы заново. Все эти образы и впечатления превращаются теперь в новые стихи.

– В каких цветах вы воспринимаете свои военное детство, юность, зрелость? И какой вообще ваш любимый цвет? И ваш любимый цветок, любимое время суток, любимая песня?

– Любимый цветок – незабудка. Любимые цвета – голубой и зелёный, цвета неба, воды и весенней нивы. А нелюбимый цвет – красный: цвет режима, на долгие годы отнявшего у меня отца, цвет крови и зарева военных пожарищ. Люблю утро, особенно солнечное, когда пишу стихи. Песни люблю очень многие, но особенно – лермонтовскую «Выхожу один я на дорогу».

– Сейчас стало модно составлять рейтинги поэтов, поспешно складывать антологии, словари, обнародовать списки… И при этом зачастую сами стихи «наипервейших поэтов» никто не может вспомнить, никто не читает их любимым девушкам, не декламирует со сцены…

– Я обо всех этих рейтингах не хочу и думать. Мне наплевать на всю эту возню мышиную, иностранщину-белиберду. Это же просто отвлекуха от настоящей работы писателя, особенно поэта.

– Откуда к вам приходят слова и мысли?

– У меня «процесс сложения стихов» начинается с внезапной вспышки в мозгу. Сверкнёт – а там уж и мысль, и опыт помогают. Обычно идёт без натуги, без томительных поисков. А иногда будто под диктовку записываю… Может, недаром и меня кто-то назвал «Божьей дудкой»? Похоже, все мы, поэты, Его «свистульки».

 – Какие стихи дались вам труднее всего? И сколько на сегодняшний день в вашем ещё неполном собрании сочинений стихотворений? Хотя бы примерно?

– Труднее всего дались те, за которые слишком дорого заплачено: судьбой, сердечной болью, потерей любимых…
А подсчётами написанных стихов и публикаций я не занимаюсь.

– Можно ли, на ваш взгляд, судить поэта за поступки – совершённые или несовершённые? Или большие поэты неподсудны по определению?

– Я уверен: все мы, в том числе и поэты, – подсудны. И перед судом людским, народным, и перед судом собственной совести. А ещё есть Высший суд – Божий. Только глупый человек, безнравственный по большому счёту, может мнить себя неподсудным. Рано или поздно за всё каждому из нас придётся ответить.

 – Есть ли стихи, за которые вам стыдно?

– Того, что опубликовал, пожалуй, не стыжусь. Ну что-то не получилось или получилось слабо, неточно по слову и мысли – так это же вполне естественно при таком потоке… Всё-таки удалось остаться самим собой. А то, что сочинял в армейские времена, страстно желая печататься, – публиковать в газетах, слава Богу, никто не захотел. Спасибо им за это!

– Может быть, вы сами зададите себе вопрос, который вам никогда не задавали, но на который хотелось бы публично ответить?

– Я бы задал себе такой вопрос: «А не отравились ли вы, батенька, стихами, без меры их употребляя, а также производя их в таком количестве до столь преклонных годов?»

Отвечу так: «Увы, нет: аппетит и жажда сих продуктов неутолимы и неиссякаемы, хотя я уже действительно старик беззубый и стал похож на бегемота».

– Свидетельствую для наших читателей и почитателей – поэт Глеб Горбовский в отличной форме! Что и видно на фотографии. Спасибо вам, Глеб Яковлевич, за интересную беседу и стихи. Здоровья вам!

– Спасибо!