«Молнией – между Богом и бытом»

Придут другие времена – забудут наши имена? Да они и так не очень на слуху. Поэтическая слава эфемерна. Но у Игоря Павлова она была – хотя он о ней и не заботился. Была легенда, причём не создаваемая специально. Поэт вообще легендарен, а не календарен, - не укладывается в своё время, не умещается в прокрустовом ложе общепринятых форм жизни. Жизнь поэта не понять – да он и сам её не понимает. «Нихт ферштейн». На какие средства он жил, где прописан? Пенсию не получал, даже так называемого идентификационного номера не имел, да и с квартирой какая-то тёмная история: после гибели дочери квартира куда-то уплыла, а поэт окончательно превратился в бомжа. Даже с фамилией – какая-то неувязка, он иногда говорил, что он не Павлов, а на самом деле фон Лемке. Думали, что это поэтическая выдумка или старческая причуда. Но кто-то вспомнил, что ещё в университете у Павлова возникли сложности из-за того, что немецкий язык он знал лучше своего преподавателя. Жил у разных людей, двух из них мы видели на вечере его памяти, состоявшемся 15 июня в Золотом заде Литературного музея. Об этом вечере я, собственно, и хочу рассказать.
Пожалуй, главной на вечере была книжечка стихов Игоря Павлова «Акаций белое вино», презентация которой за два дня до этого проходила во Всемирном клубе одесситов. Едва ли не каждый выступавший открывал её и читал по нескольку стихотворений. Некоторые сделали это даже дважды – как Галина Маркелова. У неё было на это особое право. Это она подняла бурю в том стакане воды, каким является одесская литературная «тусовка», предлагая всем нам «сброситься» и издать книгу Павлова. По-настоящему откликнулся поэт и журналист Марк Эпштейн, он уговорил своего «шефа», редактора журнала «Порты Украины» Константина Ильницкого. Книга разминулась с поэтом на несколько дней. Составлял её сам Павлов, некоторые стихи ни за что не хотел включать, да и книгу из рук выпускать не хотел, читал её, рассказывают, двенадцать раз. Таково его видение самого себя. Которое не совпадает, скажем, с моим. Но кое-что для меня уже несомненно: Павлов – самый одесский из поэтов-одесситов. Не Ефим Ярошевский, один из ближайших его друзей. И не аз грешный. Причём само имя города в книжечке, кажется, и не упоминается.
Для меня событием вечера было выступление Валерия Кузнецова, друга-сверстника поэта, - он наизусть читал юношеские стихи Павлова. Мимоходом ронял признания: «Он жил у меня». Потом буднично: «я был тогда в тюрьме, и ничем ему помочь не мог». И ещё: «доблестные чекисты арестовали весь архив Павлова». Вот когда ещё начались неприятности с архивом! Кто-то помнит, что Павлов читал стихи, доставая по листочку из большого холщового мешка. И легенда: – Павлов опять потерял мешок с рукописями! – Ничего, новые напишет… У кого-то на памяти – уже картонный ящик из под телевизора, и ежели он хотя бы до половины наполнен рукописями, то объём написанного должен впечатлять. Найдутся ли «доблестные краеведы», которые хотя бы запишут стихи, которые ещё помнит Валерий Кузнецов? А Кузнецов расправляет сложенную вчетверо бумажку, говорит, что это текст его покойной жены, и начинает читать… Это рассказ о человеке, которого назначили смотрителем музея, кто-то подарил ему пальто, он хорохорится, в голове у него безумные мечты о создании местного литературного сообщества, он, наконец-то, «при деле», он – нужен! И вдруг - снова заявляется понурый и говорит: меня выгнали. Оказывается, отлучился, и то, за чем он должен был присматривать, украли.
Выступает молодая художница Татьяна Гончаренко, она была даже в каких-то родственных отношениях с поэтом, - и пытается нарисовать портрет поэта не с помощью красок, а написанными на бумаге словами. И, наконец, выступает Светлана Пашенкова, немолодая очень милая женщина, какой и должен быть человек, пишущий стихи для детей. Именно она приютила поэта, скрасив ему последние два года жизни, именно она хранит последний архив поэта. Познакомилась с Павловым, будучи ещё студенткой. И свидетельствует: он был очень красивый, высокий, голубоглазый, все женщины были в него влюблены! Он гулял на моей свадьбе со всей компанией – с Гланцем, Ярошевским… Самое поразительное: она посвятила стихи памяти Павлова, но читать их постеснялась. «Здесь присутствуют очень талантливые поэты – а я себя таковой не считаю». А Марина Лазарева - свои стихи памяти поэта прочла. В них есть строки: «Ты нам оставил свой завет надежды и терпенья, где даже груз тягчайших лет – источник вдохновенья». В самом деле – долгая, трудная жизнь, которую скрашивает лишь удивительная доброта окружавших поэта людей. И в этой жизни – он не повышал голоса, никогда не кричал надрывно о своей значимости, не умел себя, как говорят нынче, «позиционировать». А итог – небольшая книжечка – чуть больше сотни стихотворений. Будем надеяться, итог не окончательный, - будет и большая книга, в которой соберут всё достойное внимания читателя, а заодно и воспоминания о поэте.
Название этих заметок – строки Павлова из стихотворения «Определение поэта». Именно так и прошла его жизнь, мелькнув молнией. Но то, что озарено жизнью поэта – становится выпуклым, удивительным, достойным своего бытия. В заключение – вот мои стихи о Павлове – целый триптих.

Памяти Игоря Павлова

Стрекоза присела рядом,
поглядев нездешним взглядом,
а потом взлетела плавно,
прозвенев: Я Игорь Павлов…

1.
Что происходит, когда умираешь?
Собственную определённость теряешь,
и, растворяясь в дали и шири,
непостижимо присутствуешь в мире.
Лица уже не уместятся в раме.
Дерево смотрит живыми глазами.
Вот на шершавой коре – словно око.
Больше не будет тебе одиноко!
Вот и закончил свои шуры-муры,
вышел навек из заношенной шкуры,
из одиночки ветшающей плоти.
Радуйся этой последней свободе.
Воздух усталый стриги стрекозою,
или по травам - душою босою.
Лёгкою этой стопой - муравья
не раздавить. Вся природа - семья.
Деревом станешь – и веткой качай.
О, как хрустальна эта печаль!
О, как просторно хмурое лето!
Жизнь проливается в жизнь. Только это
есть. И стихи – как бессмертия капли.
Несколько капель. Чтоб души – не зябли.
11.06.12.

2.
Поэты – не лучшие люди на свете.
Ревнивы, драчливы, ранимы – как дети.
Сияет поэт, словно солнечный лучик,
иль хмурится горько: я всё-таки лучший!
То пулю в них всадят, то в лёгких – каверна,
а всё ж - до чего они все легковерны!
Улыбка одна – и уже он, пропащий,
в смертельной погоне за юбкой шуршащей.
Поэт – он, конечно, бахвал и нахал,
но как ему жить без любви и похвал?
…Не правда ль, ужасно быть старым поэтом.
Уже не стремится он к новым победам,
качается он на ветру – одуванчик!
И хочется лечь на свой драный диванчик.
Уходит в молчанье. Глаза выцветают.
И весь он – уже в запредельном витает.
Но нам вслед за ним в запредельное – рано.
Мы пишем стихи? Или каплет из крана?
Мы пишем подкрашенною водою,
иль кровью своею, всегда молодою?
13.06.12.

3.
Не всё равно ли, какую оценку
выставят? Каждая – лишь вероятна.
Словно мальчишка – на переменку
выскочил, чтоб не вернуться обратно.
На переменке – перемениться,
за быстротечной не следуя модой.
Смерить всё взглядом – внезапно смириться, -
слиться навеки с окрестной природой.
Всякий из нас – на великих похожий,
пишет строку на бумаге кривую,
смертную стужу чувствуя кожей,
жизнь зарифмовывая живую.
ночь на 14. 06.12.

Илья Рейдерман