Нервные стихи Юрия Лебедя

Я рад, строка,
что снова ты в строю,
что снова медь
гремит для нас обоих.
Что снова
поражения в бою
значимее для нас
 побед без боя…

Эти строки, пронизанные, как электричеством, зарядами оптимизма, жажды творчества и очищения от всего лишнего и наносного на тернистом творческом пути в этом году перешагнули совсем не шуточный Рубикон в три десятилетия. Они принадлежат перу открытого, многогранного, неподдельно откровенного, а главное – вызывающе честного поэта Юрия Лебедя.
Почему вызывающе честного? Потому что слишком часто, как мишень, он нацеливал на себя и беспощадные красные карандаши близоруких цензоров, и советскую «зубодробилку», пустившую под свои жернова первый, выстраданный потом и кровью сборник стихов с магнетическим названием «Позывные любви». Свою толику тумаков тогда отхватили все: и автор, и редактор книги. Ну да ладно, будем считать, что выстоял, выдержал, перестрадал. И критиков, и их недовольство слишком затянувшимся «свободным падением». Нельзя не сказать лишь о том, что этому обновлению предшествовало долгое, напряженное восьмимесячное молчание, испытывающее на прочность. Такое, когда миг длится больше года, и строки не рождаются. И даже не выковываются. Они напряженно молчат…
Что это было? Обида на жизнь с ее горечами и бесконечными подножками, на власть держащих, на критику, на эпоху? Наверное, и то, и другое, и третье плюс безнадежно саднящая мозг досада, порожденная дефицитом духовности и табу на истину. Ведь, вдумайтесь, что значит для Поэта, судьба которого (а значит, и душа) в слове, молчать долгих восемь месяцев, беспомощно сжимая кулаки. Сжав челюсти, до боли в мышцах, не произносить ни звука, когда сердце бьет животрепещущим фонтаном образов, рифм и мыслей, таких же ярких и живописных, как всегда, а рука с пером безвольно падает на девственно-белый лист бумаги. И единственными признаками жизни на нем остаются расплывчатые чернильные пятна… Пятна на Душе, пятна на Сердце и на Судьбе, отмыть которые порой просто невозможно.
Но он смог, переступил через самого себя и разродился первыми строками: нервными, судорожными, живыми и звонкими, как крик младенца.
А потом были годы кропотливого труда над своими стихами, раздумья над образами времени и его типичными героями, все чаще и чаще приобретающими монстрические обличья, до «не могу» насыщающими разум сочной, жирной пошлостью, что ему не раз казалось: еще один такой «перекус», и начнется ожирение мысли. И вновь с хрустом треснет перо…
На эти долгие десятилетия, правильно названные одним из его редакторов «срезами времени и души» (а если точнее, то зазубринами, незаживающими кровоточащими ранами на ее истерзанном теле) пришелся не один десяток реформ, вывернувших наизнанку, как дырявые карманы, экономику страны и целые океаны политических помоев. От развала державы разбитой на десятки крупных и сотни мелких осколков, с болью и кровью, хлеставшей ручьями и слащавыми речами про незалежнiсть вместо зеленки до какой-то странно-радужной революции (а революции ли?!).
И все это время он снимал, как фотограф-профессионал, ничего не приукрашая и не ретушируя, в отличие от других поэтов, все-таки рисующих эту самую картинку реальности, применяя и карандаш, и тушь, и акварели, заштриховывая не особенно удачные места, боясь вызвать гнев вышестоящих. Юрий Лебедь показывал нам изувеченную Отчизну, «болеющую то красной, то коричневой чумой». Родину, зараженную «энергией распада», сортирующую нас, ее верных (или не очень?) сынов и дочерей «на бедных и богатых, на избранных и кто уже никто»… И, как карнавальные маски, продолжал примерять на себя чужие беды, так сживаясь с ними в одно целое, что забрасывал свои в долгий ящик:

Никому не смогу передать
по наследству полученный вирус:
мне по росту чужая беда,
 а своя, как обычно, на вырост.

Сживался и как Поэт, и как Человек. Каждой клеточкой Души. Это я к тому, что Юрий Александрович как никто другой хорошо знает, как разнятся порой два этих начала, и, временами не умещаясь в теле, вцепляются друг в друга клыками, будто обезумевшие псы. Один требует рифмы, словно в бреду  новыми строками, а другой – «с горечью ломает карандаш, и новый заточить не видит смысла».
В его жизни такие ситуации случались, по крайней мере, дважды. И, если раньше в крови Поэта бурлила и кипела жажда перемен, желание донести свои строки читателю и придать этим самым переменам материальный облик, то потом постоянным гостем его творческой мастерской стало Сомнение. Нужно ли вообще браться за перо, «когда страна в таком дурном запое»? Противоречивые чувства вновь и вновь спорили на белой тишине листа, выливаясь в пророческое:

Не нужно закрывать окно:
 стекло разбито…

И, понимая свое бессилие, какое-то время он снова молчал. Пока не приходили новые строки. На этот раз спокойные, уверенные, не гремящие сталью и не кичащиеся победами без боя:

 Каюсь. Каинову печать
Одиночной строкой шельмую,
Понимая: лучше молчать,
 Чем палить вхолостую.

Тут, как говорится, комментарии излишни.
Новый сборник поэзии - восьмой полет Юрия Лебедя в непознанные глубины человеческих душ, в которых он, как и в Поэзии, разбирается очень хорошо. В книгу в большинстве своем вошли уже знакомые читателю произведения, несколько венков сонетов. Нашлось место и для новых стихотворений, а точнее – «стихооткровений», не из воздуха возникло название «Избранное».* Лучшее из лучшего, пересмотренное, переправленное, переосмысленное, ведь к своим стихам автор относится не просто критически, а сурово, по-спартански, дотошно-придирчиво перебирает интимные кружева строк, боясь где-нибудь споткнуться о камень и, не дай Бог, наступить на гвоздь. Но стихам, как патроны в обойму, вставшим на страницы, «как зерну, вине и признанью» вызрел срок. Настоянные на времени, они приобрели совсем другой вкус и облик, и совсем по-другому входят в наше сознание.
По-новому звучит «Бесхлебье» в стране, где «нас так долго учили молчать, что сегодня охрипли от крика» и уж совсем горько гложет душу «Отчаяние»:

 А верилось,
что не позволим
сделать убогим быт…
И тянется взгляд
мимо воли
к серванту,
 где водка стоит.

Вот так. Честно, откровенно, ничего не скрывая и не приукрашая, как кнутом, стегнул страну ее же пороками. Не защищая, не оправдывая, не обременяя себя морализаторством и нравоучениями, к которым порой так неравнодушны поэты. Однако это совсем не значит, что он жесток. Скорее наоборот – такое его отношение есть не что иное, как последствия Любви к больной Отчизне – Справедливость и Истина. Неспроста дважды в его стихах повторяется одна и та же строка, и внимательный, сопереживающий автору читатель не может не споткнуться на выписанных кровью словах: «Ты выживешь, я верю, Украина…» («Киевские мотивы» и «Мажорно-минорный сонет»). Душа-то все равно саднит и за изувеченную державу, окрашенную депрессивно-оранжевыми красками, и за двухцветное знамя, какое держать бы на весу, «как святыню, без капли крови…», да разберешь ли в нашем театре абсурдов, что важнее: нести в руках небо или хлебное поле. А ведь как хочется положить одно на правую, а другое – на левую ладонь, как на весы незрячей Фемиды, и уравнять в правах человека и Всевышнего (с ним Юрий Лебедь вообще всегда был на «Ты» и, помнится, даже грозился дать ему взаймы под проценты).
И вот он у зеркала. Пристально вглядываясь в свое отражение, в отражение нашего «убогого и скудного» быта, в комически-отталкивающие лица пляшущих клоунов и уродов (совсем не того мима, который на Крещатике танцует Украину), он пытается уйти от собственного страха и взлететь с нашей завшивленной, покрытой шрамами и рубцами земли, но с горечью понимает, что крыло – перебито…
Из его горла не вырывается дикий крик обезумевшего животного. Он не произносит ни звука. Ничего, кроме молчания. Многословного и многозначительного. Он словно выжидает своего часа, когда вновь поверит «в слово, окольцованное делом», раны зарубцуются, отрастут перья, поврежденное крыло вновь туго и звонко рассечет густо-задымленный воздух Донбасса…
А пока он продолжает искренне радоваться хорошим, насквозь пронзающим душу  строкам, чужим. Тем, которыми с ним делятся молодые и не очень, опытные и совсем еще юные поэты, каждому стремится дать толковый совет и протянуть руку (или крыло?) взаимопомощи (это притом, что его собственное порой зомбирует тело нестерпимой болью). Ведь он – главный редактор, любящий и надежный отец ежемесячного литературно-художественного издания «Отражение» (согласитесь – это символично!), объединившего под своими высокими сводами всю литературную элиту нашей матери-Украины.

Когда пытаешься рассуждать о творчестве такого поэта, как Юрий Лебедь, сахарно-рафинированные метафоры, сравнения и эпитеты автоматически уходят в небытие, потому что оно, его творчество, (а значит – душа, этакий сплав слова и огня) соткано из противоречий, острого, неподдельно-настоящего и живого столкновения чувств, мгновенно обезоруживающего и читателей, и критиков. В каждой строке узнаешь себя. Он избегает вальяжной вычурности и красивостей, одевая мысли в изысканные металлические оковы, и каждый раз они выливаются в истошный нервный крик души. От того и звучат так дерзко и нервно, что каждая пауза, «где нужно ставить точку», кричит  погромче любых петухов.
По признанию самого Юрия Александровича, Поэзия – это особое состояние души, требующее равновесия, времени и внутренней гармонии. Но с другой стороны, если уравновесить в его душе все плюсы и минусы, погасить дышащий искрами пожар чувств и списать на нет все «за» и «против», тогда Мастер не сможет творить.
Почему? Да потому, что его стихи, дикие, дерзкие, необузданные, нервные (!) являются постскриптумами душевного разлада и дискомфорта. Они родятся тогда, «когда стране и холодно, и зябко», когда она забывает о своих поэтах и, как гулящая девка, мечется из одного лагеря в другой, «меняя лозунги и флаги». И ей уже совсем не до лирики, культуры и духовности (хотя о них следовало бы подумать в первую очередь). Вот тогда из-под пера и выплывает нагая, грубая реальность, в которой есть место и доброте, «но той, что с кулаками». И розам, «но пополам с крапивой».
В заключение хочется сказать лишь одно. Перед нами – не просто сборник стихов, очередная книга в послужном списке облученного словом поэта (ведь именно сквозь его призму он воспринимает окружающий мир), а настоящее зеркало. В нем, как на ладони, видно все: и наше собственное отражение, и отражение нашей жизни, порой приемлемое, но чаще все же корявое «и по форме, и по мысли»…

Глядя в зеркало,
 глубже загляни в душу…

Юлия Дубчак