Знаки Новомира Зарембо

Всегда любопытно наблюдать за поэтом: он листает страницы времени или обрезает их под себя, своё видение жизни, однажды обретённое? Чем старше, тем занимательнее поэт. Новомир Зарембо — сын красного командира, в его стихах — вехи людских судеб, страны, поэтов революционно-романтической стези.


Принесите мне Книгу вершащихся
судеб —
и раскройте её на страницах
Великой Руси!
И скажите о главном: что было,
что будет
и о дне, что свершается
«иже еси»...
Если над Маяковским или Есениным довлела гуманитарная идея Маркса, то в стихах Н. Зарембо — иная стихия, мистическая. Зачем знать грядущее? Человек ли жаждет устойчивости или реликты сознания, погружённого в трагизмы эпохи, ищут исхода? Нынче вся жизнь — мистична. Н. Зарембо — стар для неё, казалось бы, военной закваски, но он — редкий из поколения, кто развил в себе необычайно широкий интеллект, его поэтические искания обретают афористичность, его этические притязания — ненавязчивы, хотя неоспоримы, его пейзажной лирике остаётся позавидовать, а логика его сюжетных ходов дышит оригинальностью мастера.
Я думаю, что люди умирают
Так рано — потому, что ждут
весну.
……………………………………….
Как грустно, господи,
как грустно!
Как будто не было любви,
Как будто не было Искусства...
……………………………………….
Молчит река. Не подо льдом.
Лишь потому она красива, —
Что вовсе Непровозгласимо
что есть, что было, что потом...
Н. Зарембо заглядывает за край времени, осязает вечность красоты, отказываясь от «знания» судеб России и кого бы то ни было. Красота природы — выше судеб и слова, она — Божество, погружённое в себя как таковое, не нуждающееся в человеке.
И ночью, отходя ко сну,
закончив «долгое служенье»,
я буду слушать Ти-ши-ну,
как общее сердцебиенье!
Общее с Богом и со всем человечеством в Боге. Вообще-то для поэта людская бессмыслица неискоренима ни силой власти, ни приманками идеологов. Если по Достоевскому, «красота спасёт мир», то Н. Зарембо в природе ощущает спасительницу человеческого рода, ибо красота — не одни пейзажи или философский пантеизм (слияние божества с природой, равно человека), но и простая деревенская тишина, провозвестница интуитивизма.
И в сладком, первозданном сне
Я, замолкая, слышу снова —
Как в деревенской тишине
Молчит мычащая корова.
Всякий поэт — интуитивист, но Н. Зарембо в своих наиболее совершенных текстах раскрылся полнее многих современников, хотя приверженность к социуму, искусству, историзмам и политике мог бы ограничить. Публицистичность, на мой взгляд, для горнего поэта — что камень на ногах; и всё-таки долгая жизнь оставляет осадок естественной неудовлетворённости, воспринятой от окружающего мира, в том числе и от неотделимой от его души России.
Как будто этот тёплый вечер
и плеск реки я променял
на что-то недо-человечье...
……………………………………….
И остаётся только верить,
что в целом свете только я
стою у растворённой двери
перед загадкой Бытия...
Так думает каждый, да высказать не горазд. Кто из поэтов, переступивших в поля закатные, почувствовал тщетность земного? Вспомним: «Чего б то ни было земного, я не соделаюсь рабом» — строку Лермонтова. Должно быть в Железноводске, любимом Н. Зарембо, он один вышел на ту же дорогу, где «сквозь туман кремнистый путь блестит», где накануне дуэли великий мистик и романтик написал последнее стихотворение «Выхожу один я на дорогу...». Из плеяды своего поколения Н. Зарембо также, похоже, в единственном числе. И в смысле эволюции от «вечереющего» комиссара до «отмирающего» утописта и пристанища мистика — всё есть жизнь цельная, развёрнутая с белого листа, как знак судьбы, благосклонной к поэту.
Григорий ОСИПОВ,
секретарь МОО СП России,
член-корр. Академии российской литературы.
БОЛЬШОЙ
РЕКВИЕМ

Пропаганда необдуманно сталкивает лба-ми ветеранов войны и диссидентов. Воевал? За что? Шёл в атаку за Сталина? Вы оба не правы. Ничего полезного, созидательного не высечет такое противостояние. Есть поговорка: поле битвы принадлежит мародёрам… На мой взгляд, истина принадлежит павшим, а потом опущенным в угоду разного рода дрязгам, и забытым. Поэтизации павших посвящён «Большой реквием» русского поэта Новомира Зарембо — возможно, из плеяды потомков того самого В.Зарембо, украинского народного поэта, чья обработка стихотворения А.Петренко « Дивлюсь я на небо» стала песенной классикой двух народов — русского и украинского. И можно только пожалеть, что «Большой реквием» не замечен критиком Л. Аннинским, озвучивающим на ТВ «Россия-К» программу «Мальчики державы» о поэтах военного поколения.
Почившим слава и покой
в тени кладбищенских акаций.
Они как звёзды — далеко…
Живым до них не достучаться.
Они не слышат суд людской,
салютов суетную милость…
Погибшим — Слава и Покой,
погибшим — Смерть и Справедливость.
Мне хотелось, чтоб не живые, а погибшие достучались до тех, кто затеял споры на грани скандала вокруг портретов, вождей и прочей чепухи. Поиски смысла и содержания славы для живых оскорбляют Славу, Смерть и отнимают ту Справедливость у павших, которую устанавливает для них поэт.
Ночь. Дождь.
Холодный мокрый лист
на землю падает
слезами…
Вот и домчались. Доплелись.
Пора. Приехали. Слезаем.
Что дальше, куда? Делить далее житейские коврижки? Унижение погибших во всём: от неустройства кладбищ и цинизма быта до утраты чувства реальности у сильных мира сего, их двоемыслия, некоего «переходного периода» от социализма к капитализму, растянутого, должно быть, на двести лет, а самое главное — в забвении тех, чьи отцы и деды пали в боях. Изначально пропаганда обязана опираться на их рассуждения о жизни. Именно они живут с мыслью «Я б землю покинул и в небо взлетел», к своим предкам, они не озабочены тщеславной мыслью «мой главнокомандующий Сталин. Других сталиных не будет, вот я какой среди вас…» Ничего полезного для молодых воинов, для нравственного чувства общества нет в таком самолюбовании.
За что же мы? За что же мы?
в свои неполных девятнадцать —
штыком! на танковый таран?!
…………………………………
Нам не дано судить живых!
Нам всем одна судьба — Россия.
Так что же вы? Так что же вы?!
Живыя? Или не живыя?!
Новомир Зарембо — один из последних поэтов военного поколения. Его «Большой реквием» обращён к нашим современникам. Он безыскусен. Но в нём есть жажда и справедливости, и требование от живых однополчан сохранить на всю оставшуюся жизнь высокую планку фронтового братства. «Большой реквием» похож на разбросанные по землям России самодельные надгробья и памятные знаки на местах сражений. Как поэт Новомир Зарембо, конечно, может привлечь внимание известного критика, но боюсь, что ему нет места в антологии «Мальчики державы» с текстами порой невысокого полёта, для которых странен сам вопрос: «Зачем я не сокол, зачем не летаю?». Этот поэт – высок, свободен и, самое главное, не погиб на взлете. К счастью, в этом может убедиться любой.
Виктор КРАМАРЕНКО,
член СП России