Евгения Красноярова
В сентябре 2007 года вышла в свет новая книга Ольги Ильницкой «Божий человек. Книга про все хорошее». Это книга о детях, поставленных в жесткие рамки выбора между миром внутренним и внешним, о детях, которым приходится принимать «взрослые решения», думать о выживании как в материальном, так и в духовном плане, о детях, которые неизбежно должны повзрослеть… Тема не новая в русской литературе. Тема, которую поднимали Толстой, Достоевский, Бунин, Куприн, Андреев. Тема, проблематика которой и сегодня заставляет взяться за перо и писать. Как хирург, которому без наркоза приходится делать сложную операцию, Ольга Ильницкая четким, выверенным движением слова-скальпеля заставляет читателя содрогаться и мучиться вместе с героями книги, вместе с ними проходить по тяжелому пути, уготованному им и судьбой, и бездушным непониманием взрослых, и самим механизмом детской, такой стойкой и такой ранимой – души…
Девятилетняя девочка Аня (рассказ «Старая Анечка») «и на самые трудные вопросы… знает, что ответить». После смерти матери, которую ей пришлось обряжать для похорон, она «поняла, что стала самой главной». Она «вдруг увидела себя своей бабушкой в мелких морщинках, и лицо ее съехалось в печеное яблочко. Анечка повязала бабушкину косынку, все стала в доме делать, как та». Дети, которых обваривают кипятком и – ни за что – забирают в милицию, дети, прыгающие с колоколен и крыш – к Богу, дети, играющие в скифских склепах.… Но тем и дорог, тем и актуален выбранный писателем художественный путь, что, проходя сквозь безысходность и трагизм ситуаций, положенных в основу произведений, очищается душа – и художника, и читателя. Именно к возрождению души, почти секуляризированной сегодня, стремится привести нас Ольга Ильницкая.
Поэтому, наверное, ткань ее произведений пронизана отсылками к создателям и хранителям мировой духовности – Данте, Шекспиру, Достоевскому, Кизи. Поэтому текст, лежащий перед нами, имеет двойной код, и ключ к его пониманию – это Евангелие, апокрифы и жития, которые на протяжении двух тысячелетий были кодексом воспитания Души, и остаются им и сейчас.
Уже в названии книги заявлен один из ключей к раскрытию ее глубинного смысла, без которого книга эта стала бы лишь еще одним примером, пусть хорошего, но бытописательства. Божий Человек в русской традиции – это не кто иной, как святой Алексей, герой одной из самых продуктивных легенд как в западно-христианских, так и в восточно-христианских литературах. Сложившаяся в пятом веке нашей эры, легенда эта легла в основу «Жития Алексея, человека Божия», известного в Киевской Руси с 11 века. … Нет-нет, герои книги – не богомольцы, не пономари, и не участники церковного хора. Это дети, которые видят альтернативу миру-Хаосу в мудром и всепонимающем Боге. Но Бог этот – не строгий дядечка с бородой, которого рисуют под куполами в церквях, а Бог-Космос, Бог-Логос.
Именно к такому богу стремится герой одноименной с книгой повести Алеша, с первых строк произведения - агиографичный, житийный человек: «Кто тебе глаз подбил? – Архангел Михаил. Сказал: «Человека видишь? Иди и обними его». Я пошел. Говорю: «У тебя все хорошо будет». И – обнять. А он… в глаз». Архангел приходит к мальчику из обычной интеллигентной среднестатистической семьи точно также, как когда-то пришел к пророку и астроному Еноху: «И ангел Михаил, один из архангелов, взял меня за правую руку и поднял меня. И привел меня ко всем тайнам милосердия и тайнам правды» (Книга Еноха; 12:71). Алеша вбирает в себя черты и Алексея человека Божия, и тайновидца Еноха, но для непосвященных, для взрослых он - юродивый. Автор заведомо избегает таких старых русских слов как юродивый и блаженный, и мы считаем, это происходит потому, что за столетия существования эти слова приобрели отрицательную эмоциональную окраску. Мы забыли, что в лексеме «юродивый» заключено не только значение «чудаковатый, помешанный», но и значение «безумец, обладающий даром прорицания».
Алеша пытается вырваться из мира материального, мира вещей, мира прямоугольников: шкафа, коробки из-под телевизора, в которой хранятся мамины реликвии, неуклюжей газовой колонки и, наконец – комнаты. К ряду, символизирующему материальность и бездуховность мира, примыкает «рок-н-ролл». Мы склонны прочитывать это слово не как название музыкального стиля, а как символ современного мира, в котором: «Все используют друг друга. По образу и подобию зло и добро перекраивая, тишину и звук, или тьму раздвигают, чтобы щелочку света вставить: ничего не осталось уже, кроме прочерка в небе!» Одно из значений английского слова «рок» в американском сленге – деньги. Такое же значение имеет слово «ролл». А теперь прочтите английский вариант с предлагаемым переводом. Вот что видит Алеша – кругом деньги, деньги, деньги… и скоро конец. Потому что не может мир существовать без музыки, а музыка всегда, по мнению героини, переходит в смерть. И Алеша «почувствовал невозможность жизни, невозможность быть». Примечательно то, что почти все персонажи повести не имеют имен и лишь главный герой является обладателем имени, и потому что «точка сборки мира – возле того окна, глее Алешка гладит кошку».
В конце повести герой ассоциируется у читателя со Спасителем, и, следовательно, мать его превращается в Мадонну, а в русской традиции – в Богородицу. Она, как Мария, не в силах воспрепятствовать сыну подниматься к Богу все выше и выше, и – как современная женщина, не в силах сделать его нормальным – и со своей, и с обывательской точки зрения. И возникает вопрос: может быть именно так, как Ольга Ильницкая об Алеше, Мария написала бы об Иисусе. Проникновеннее и лучше Учеников?
Апокрифично и беспредельное одиночество изначально сильных, изначально «житийных» героинь «Совенка Эмки» и «Саши из Белого города» – маленьких мучениц Варвар. Только в житии-мартирии «Мучения Варвары» раскрываются принципиальные различия миросозерцаний язычников и христиан, а в житиях Ольги Ильницкой – принципиальные различия миросозерцаний детей и взрослых. И профанические взрослые убегают от понимания сакральности мира, который открывается детям, но детям изначально «отданным Богу» или претерпевшим от жизни. Господствующий пафос жития Варвары – пафос торжества жизни над смертью, и тоже самое мы видим в романе «Саша из Белого города». Четко просматривается ряд противопоставлений: с одной стороны мир взрослых, «которые не могут придумать таблетку от смерти, и сама смерть, ложь и весь враждебный внешний мир» и с другой – тайна, небо, космос, бессмертники и птицы…
И в этом мире случаются свои чудеса. Если родители не могут купить ребенку новые сандалии, на дереве вдруг вырастают «синие тапочки» из давней детской мечты, которые наверняка бог послал. Потому что должен же кто-нибудь услышать самое беззащитное в мире взрослых существо – ребенка. И пусть это будет толстая Анна или Бог – не важно. Необходимо, чтобы в нужный момент рядом оказался тот, кто не даст упасть, не даст заблудиться. Не даст совершить непоправимую ошибку – повзрослеть преждевременно. Повзрослеть – значит стать одним из врагов, которые «жареный лук едят, воняют гуталином и цветочным одеколоном, и все время врут». Надеемся, что подобную коннотацию Ольга Ильницкая относит не ко всем взрослым, в отличие от героини романа. Надеемся и на то, что эта книга даст нам шанс опомниться и посмотреть на маленьких человеков, медленно растущих вокруг нас. Есть такая избитая фраза: «Дети – цветы жизни». Горько слышать от маленьких человеков ее продолжение – на асфальте. Я слышала это не раз, и так говорят не воспитанники интернатов и детских домов, а дети из благополучных, как принято говорить, семей. И отчего так выходит, что мы взрослые становимся этим враждебным непробиваемым мертвым асфальтом?
Вопрос – неизменно риторический, как и вся книга, насквозь пропитанная риторикой. Но риторикой со знаком плюс. Той риторикой, которая заставляла не одно поколение философов и художников задумываться над вечными вопросами бытия. И в этом свете по-новому звучит подзаголовок книги – «про все хорошее». Под обложкой мы надеемся найти исключительно положительные сюжеты и хеппи-энд. А что в итоге? Плачем над полетом совенка Эмки, думаем о том, куда «прилетел» Алеша, прыгнув с крыши, но не разбившись, прощаемся с детством вместе с Сашей из Белого города, и от этого книга про все хорошее превращается в книгу о грусти и печали по ушедшему – детству, непонятому детству, погубленному – детству. Детству, превращенному в символ, главным значением которого стала мысль Ольги Ильницкой о том, что «нет ничего страшнее детского проклятья. Ничего».