Евгения Красноярова
Сегодня нам, уже глотнувшим горьких вод мирового кризиса, которые всё прибывают и по некоторым прогнозам неотвратимо грозят планете новым Ноевым потопом, всё чаще вспоминаются сравнительно недавно пережитые «лихие девяностые» и примкнувший к ним миллениум. Обрушение надежд на новую, демократическую жизнь, не омраченную достижением очередноликого социализма, провал реформ, дефолты за десять лет привели бывший СССР в плачевное состояние. Наряду со всенародным материальным обнищанием в пользу олигархов, вдруг возникших, как грибы после дождя, произошло и обнищание духовное, резко снизившие культурный уровень граждан постсоветского пространства. Пока утрясались новые устои в социальной, политической, экономической жизни новообразованных государств, вольница захватила все сферы человеческого существования. Советские идеалы (как в свое время языческих идолов) быстро сплавили по течению вниз, о дореволюционных – всерьез не вспоминали, а новые придумывать было некогда: второе пришествие капитализма на славянские земли требовало одного – действовать и еще раз действовать. СНГ трясло в лихорадке, и как корабль в шторм, кренились и трещали по швам привычки, семьи, судьбы, чтобы позже превратится в ползущие вниз демографические кривые, в разноцветные графики роста самоубийств, в таблицы, заполненные ровными столбиками цифр, в которых зашифрованы наркоманы, алкоголики, малолетние проститутки... Сегодня много пишут о том, что на сломе веков «дети, подростки, молодежь оказались одной из наименее защищенных групп населения», что больнее всего переломные годы ударили по ним. Именно о нас, о тех, кому посчастливилось родиться в восьмидесятых годах ушедшего (мир его праху) века, и написана «правдивая повесть о современной молодёжи» (а правильнее сказать – роман) Александра Закладного «Там, где наши сердца...»
Та, десятилетней почти давности одесская жизнь, изрядно сегодня подзабытая нами, уже взрослыми, имеющими семьи, работу, детей, оживает в памяти с первых страниц романа. Тогда ещё не всё загребли под себя деньги, «гламуром» и не пахло, и частенько попсу перекрывал добротный русский рок. Гопники ходили бить неформалов, «битники» курили травку, травка росла за городом и судьбой её занимались барыги. Барыг знали все, и нередко на Молдаванке в заветной подворотне встречались бритоголовый вышибала, рокер в косухе и участковый мент – одолжиться косячком у бабы Нади. Пиво пилось, песни пелись, кришнаиты танцевали на Дерибасовской, бомжи катались в трамваях... Ждали Парада планет и тайно или явно готовились встретить обещаемый со дня на день конец света: «Ты видела сегодня солнечное затмение? – спросил я. – Когда я в храм шел, как раз оно было. Я к морю спустился, а там три парня сидели на спортивной площадке – ну знаешь, на летней такой, на открытом воздухе, – и ждали конца света, представляешь? Один, самый длинный, всё говорил, что сейчас будет цунами, а затем динозавры из нор вылезут»... И можно было всё – единственным законом был уличный кодекс чести, смешавший в себе и евангельские мотивы, и воровские понятия. Никто не сдерживал особо, никто не учил – жить. Нет, попадались добровольцы, которые пытались «вразумлять», но кем они были для молодёжи? «Совками»...
Вся грязь, хлынувшая на славянские земли после грандиозного падения «железного занавеса», изрядно замарала души и сознания тех, кому на сломе веков было «от шестнадцати и старше». Беспорядочный секс, наркотики, алкоголь для многих стали не только билетом в «коллектив», но и нормой обычного поведения. «Мы живём в плохое время. Была бы моя воля – позакрывал все дискотеки, а на женщин одел паранджу, как в арабских странах. Деморализация – вот что сейчас происходит», – говорит в споре с другом один из трёх главных героев романа, Андрей Шорохов, Щорс. Предоставленные самим себе и социальными институтами, и собственными семьями, в которых зачастую не все было так благополучно, как показывалось соседям и сослуживцам, парни и девушки тех лет свой опыт приобретали сами. Или же под чутким руководством друзей. От того, кто рядом с тобой сидел за университетской партой или за столиком в баре, зачастую зависел не только удачно проведенный досуг, но и судьба, и жизнь. Что тебе предложат в минуту, когда жизнь теряет всякий смысл – шприц с раствором или задушевный разговор – твои друзья, ближе которых у тебя нет никого на свете, потому что родители тебя не понимают, в университете – «отстой», а своей любви, своей половины сердца, которая разделила бы с тобой все горести и радости, ты ещё не нашел? Кому как повезло... Всё, о чём написано в романе – это правда. Ни одной надуманной реплики, ни одной надуманной детали: это органичный мир – гипсовый слепок в натуральную величину, сделанный мастером с канувших в прошлое лет, для того чтобы жить в ином – художественном – измерении.
«Мы все потеряли что-то в этой безумной войне» – пел Бутусов: кто-то жизнь (как герой романа Кирилл Марцев, Омар), кто-то потерял веру в жизнь (его девушка Катя), кто-то – друга, любовь, себя. Зачастую протест, свойственный молодежи любого времени и формации, из этапа становления личности становился в то время петлей, которую многие самостоятельно, с упоением затягивали у себя на шее. Обжегшись на молоке, они бросались в кипяток – измучить себя так, чтобы погибнуть. Или по всей площади души обрасти мозолью, чтобы никакая измена, никакая ложь не смогла больше причинить боли. И калечили и самих себя, и других, по неосторожности, по незнанию, по глупости – потому что жизнь ставила тогда перед нами теми взрослые вопросы и взрослых требовала от нас решений, а во многом мы еще росли, мы были – дети... События, описанные в романе, в 2000-м воспринимались как должное. В героях своих писатель выразил те черты молодежи начала ХХІ века, которые литературоведы называют типическими. И время действия узнается безошибочно, и во многих из действующих лиц романа узнаются характеры и судьбы тех лет, увязшие в бездействии и скуке спальных районов, которые ничем почти не отличались от таких же в Киеве, Питере, Москве... И проблемы, затронутые в романе – проблемы становления личности в мире, определения себя и места своего на Планете Людей – созвучны не только тем, кто, листая книгу, вспомнит юность и заново, издалека, увидит и себя, и друзей, чтобы кого-то простить, о ком-то вспомнить с благодарностью. Вопросы, поставленные в книге, именно благодаря типичности героев, могут помочь тем, кому сегодня 18-20 лет: время изменилось, но проблем, терзающих молодёжь снаружи и изнутри, ещё никто не отменял.
Главные герои романа – три друга, Омар, Щольц и Щорс по-разному решают для себя проблему защиты от окружающего мира и людей в нем. Омар, – человек силы, но не идеи – остается для себя правым всегда. Он видит в окружающих лишь «своих» и «фашистов», и перевод из одного лагеря в другой для него решается без долгих колебаний. Нанося фатальные удары любимому человеку, превращая его в затравленного зверя, вынужденного обороняться и мстить, он не отдает себе отчета в своих действиях. Для него все решается на уровне собственного желания или не-хотения. Можно сказать, что он сам, своими руками роет себе яму. В мире юношеского максимализма и юношеской же жестокости, в мире, в котором он не простит сам – не простят ему.
Щорс – человек иного склада. Он пытается разобраться в происходящем не только с ним одним, но и со всеми вокруг. Если Омар лишь задает себе вопросы, то Щорс пытается на них отвечать. Но в эти ответы жизнь вносит свои коррективы. Щорс считает себя циником: «Все моральные принципы я растерял, и об этом совсем не жалею», – говорит он о себе. Но, анализируя характер героя, понимаешь, что именно он из всей компании молодых людей оказывается самым разумным человеком. Он способен выйти за рамки максимализма, способен преодолеть в какой-то мере ожесточение к миру, вызванное в большей степени разочарованием в романтических отношениях. Он упорно ищет лучших путей – для себя и друзей, он искренен в отношениях с ними, несмотря на то, что порой это искренность жесткого человека. Отношение к идеалу у него особое: Щорс хочет, чтобы он существовал, чтобы он был достижим, но не верит в то, что это возможно. Он пробует, обжигается, вновь повторяет попытку, и кто знает, когда он бросит все, и маска циника навсегда прирастет к лицу, еще не изъязвленному пороком? Он сам признается, что был романтиком, но романтизм и современная жизнь плохо совместимы, если совместимы вообще.
Настоящий романтик в романе – это Енисей Аксенов, иначе Шольц. Его инакость, его несходство с другими заложено уже в имени героя. Он приезжает в Одессу из Москвы, вливается в местную компанию, частично знакомую ему по отдыху в Крыму. Вливается не совсем органично – по настоящему его понимает лишь один человек, Щорс, остальные считают его чудаком, «немного не в себе». Мне кажется, что начинающиеся похоже имена подчеркивают и схожесть их характеров и восприятия мира Щорса и Шольца – оба ранимые, восприимчивые, но с одним различием: Щорс примерил маску цинизма и рискует уже не снять ее никогда, а Шольцу, наоборот, чужда циническая жестокость. Он может полюбить глухонемую девчонку, мечтать поехать на войну, может, находясь под дулом автомата, сочинять стихи – но не солгать, но не задумать и осуществить жестокость. Есть души, которые изначально открыты миру и остаются таковыми до конца: вся сложность и боль жизни впитывается ими, пропускается через себя, но не калечит, а учит, не ломает, а закаляет, лишь увеличивая заряд чистоты и доброты, несомый ими до конца дней. Есть в нем что-то родное от русской литературы, что-то от Алеши Карамазова... Дрогнула ли у автора романа рука, когда он подводил дуло автомата к груди Шольца? Или задумка изначально была таковой, чтобы оставить в живых героя, без которого, может быть, и обошелся бы роман, но не обходится – жизнь? Скорее второе. Слова, которыми заканчивается роман: «Мне кажется, он выживет. Выживет...», – отнесены не только к судьбе чудаковатого московского мальчишки, чуть не погибшего в очередной бессмысленной войне. Они о большем – о тех чистых душах, русских душах, которые должны жить, потому что на них «Русь держится».
Роман «Там, где наши сердца...» – это не только диалог героя с героем, героя с самим собой, – это диалог самого автора со временем в попытке отделить Вечное от наносного, незыблемое от шаткого и пошатнувшегося под «ветром перемен». Мир внешний и мир вещный описан походя, как бы из окна маршрутки или трамвая, он дается лишь для того, чтобы ярче раскрыть суть мысли и поступка героя, особенности его характера, что в лишний раз доказывает ценность для автора не времени, не пространства – а человека в нём. Хронотоп, диалог, полифония, ирония – всё для человека и за человека. И никакой дидактики при этом: каждый герой говорит о самом себе, высказывая свои мысли, а не повторяет рассуждения писателя. И никого не осудил автор, он всех сумел понять, всех своих героев – не оправдать, нет, но приютить на страницах романа, как в стенах храма, всякому открытого – и праведнику, и душегубу, которые во все века, так или иначе, стремились туда

«... где наши души и сердца
Вспыхнут и сольются в одно…»

И над всеми над ними – приметой времени – «равнодушная луна, одинаково светившая и хорошим людям, и подонкам». И последние слова романа – «Он выживет. Выживет».