Не успели улечься в душе волны возмущения от переложения Инессой Соколовой стихотворения Христо Ботева «На прощание 1848 г.», о котором и идёт речь в упомянутой статье, как с новой силой в сердце вспыхнуло возмущение от перевода замечательного стихотворения Николая Вапцарова «Письмо».

     Несколько слов об этом удивительном болгарском поэте.
    Никола Вапцаров родился 24 ноября (7 декабря по старому стилю) 1909 года в городе Банско у подножия Пирин-Планины, где испокон веков жили гордые и свободолюбивые люди, честные труженики и искусные мастера.
    Поэт рос в атмосфере любви к Болгарии и к своему народу. Он любил болгарские народные песни, воспитывался на творчестве Пейо Яворова, Льва Толстого, Александра Пушкина, Виктора Гюго, Генриха Ибсена. Особенно любил Вапцаров Вильяма Шекспира и его «Гамлета».
    По настоянию отца поступил в 1926 году поступил в Варненское Морское училище и окончил его в 1932 году. Всю жизнь мечтал учиться литературе, но материальное положение семьи не позволяло ему сделать это.
    В 1936 году после аварии покинул судно «Бургас» и переехал в Софию. Жизнь поэта была полна лишений и трудностей. Он тяжело трудился, работал кочегаром, механиком на фабрике.
    Вапцаров был одним из создателей и активных деятелей кружка македонских поэтов.
    С наступлением фашизма работал в подполье, организовал боевые отряды по борьбе с фашистским режимом, писал антифашистские произведения, за что подвергался репрессиям. 4 марта 1942 г. был арестован, 23 июля 1942 гола после жестоких пыток был расстрелян.
В 1952 году Вапцарову посмертно была присуждена Международная премия мира.

    Среди огромного числа ёмких, экспрессивных, глубоких и вдохновенных стихотворений Николы Вапцарова выделяется «Письмо».
Весной 1932 года Вапцаров, выпускник Варненского Морского училища, проходил стажировку на пароходе «Бургас», он был помощником судового механика. Пароход совершал плавание вдоль берегов Средиземного моря, останавливаясь в ряде портов, в том числе и в знаменитой Фамагусте на острове Крит. Его впечатления и легли в основу стихотворения «Письмо». В первой редакции оно было опубликовано в апреле 1934 года в выходившем в Хасково еженедельнике «Сирена». Стихотворение было подписано именем Никола Боен и посвящено товарищу по 26-му в Варненскому Морскому училищу Кольо Василеву.
    Стихотворение написано в форме диалога с воображаемым собеседником, другом, единомышленником.
    Начало – резкое, без предварительного вступления, оно вовлекает читателя в круг проблем без излишней подготовки, в расчёте на то, что проблемы лирического героя ему хорошо знакомы.
    Многократным повторением «Ты помнишь ли?» автор вспоминает о чём-то дорогом, далёком и навсегда утраченном. Аллегоричные образы «бяхме вързани» («были связаны»), «капана на живота» («капкан действительности») свидетельствуют об утраченных иллюзиях и разочаровании.
    Однако упоминание о чайках в небе, безбрежном морском просторе и солнце – «небето пак блестеше, като слюда» («блестело снова небо, как слюда»), «простора пак бе син и необятен» («простор был снова синим, необъятным») – ещё более усиливают контраст гармонии в природе с мятежными переживаниями человека, оказавшегося в плену безверия, апатии.
    Однако в философии Вапцарова ненависть нетипична для человеческой природы. Это состояние является переходным, оно ведёт к глубоким размышлениям, познанию себя, своего места и роли в истории.
    Такое превращение становится созидательным для лирического героя, к которому возвращается вера, полнящая его существование смыслом («Как вярвам аз и колко днес съм бодър» – «Как верю я и и насколько полон решимости сегодня»).
Используя сравнение с бабочкой, крылья которой могут быть опалены в огне борьбы, автор говорит о красоте идеалов и той высокой цене, которая может стать платой за них.
    Особо подчёркивает Вапцаров в конце стихотворения момент не «как», а «когда» умирает лирический герой. Это и есть доказательство правильности выбора своего пути и преданного следования ему.
    Последние строки стихотворения звучат как гимн:
    «Това е песен, да, това е песен!» – «Да это песня, это настоящая песня!»

    Николай Вапцаров ныне обитает в тонких сферах. Говорят, что там они всё про нас видят и знают, ведают, что происходит на любимой ими когда-то земле. Видят ли они в числе прочего, что мы творим во всемирной паутине – не знаю. Но думаю, что радости душе Вапцарова не принесло бы прочтение его стихотворения в переложении Инессы Соколовой (полный текст перевода http://www.stihi.ru/2013/11/16/10480).

    Традиционно разобъём текст на условные фрагменты, попробуем его прочесть и проанализировать вместе.
    Итак, читаем начало.
    «Помнишь ли ты море и машины, и полные липкого мрака трюмы? И ту безудержную мечту о Филиппинах и об огромных звёздах Фамагусты? Ты помнишь, какой из моряков не бросал вдаль жадного взора, туда, где гаснущим вечером слышится дыхание тропиков?» – это буквальное прочтение рассматриваемого отрывка, с которого начинается замечательное стихотворение Николы Вапцарова.

Ти помниш ли
морето и машините 
и трюмовете, пълни
              с лепкав мрак?
И онзи див копнеж
            по Филипините,
по едрите звезди
                над Фамагуста?
Ти помниш ли поне един моряк,
нехвърлил жаден взор далече,
там, дето в гаснещата вечер 
Ты помнишь ли море, отсек наш машинный,
и трюмы, что с мраком
                      и липки… не грустно?
Тоской не наполнился
                      по Филиппинам,
и яркой звезде,
                        что крупней Фамагусты*?
Ты помнишь, моряк был один на примете,
бросавший свой взор постоянно далече
при гаснущих сумерках, чаще под вечер,
дыхание тропиков вновь ощущая?

     «Ти помниш ли морето и машините и трюмовете, пълни с лепкав мрак?» – Надеюсь, этот вопрос Вапцарова ясен и без перевода. Обратите внимание, насколько точно и тонко передана психологическая ситуация, как ясно подана картина тесного трюма, заполненного липкой, мрачной тьмой. Дальше слова не нужны, Вапцаров приглашает к молчанию, к паузе, чтобы осмыслить трагическую завязку стихотворения. У Инессы же Соколовой «трюмы липки», а не «мрак». И к чему этот вопрос от переводчицы «не грустно ли»?, который начисто убивает своей неуместностью заданную оригинальным текстом атмосферу задумчивости, воспоминаний...
    Отмечу попутно, что Фамагуста – город-порт на юго-востоке Кипра в стратегически важном геополитическом месте – на пересечении трёх континентов (Европы, Африки и Азии). Он имеет многовековую культуру. Ещё в древности за этот город велись ожесточённые бои, к нему были обращены взоры сильных мира сего, исследователей, путешественников. Одинаково ли мы видим одни и те же звёзды? Говорят, что звёзды на родине ярче, крупнее, выразительнее. Возможно, Вапцаров наделил этими особенными свойствами звёзды над Фамагустой именно потому, что этот город тоже особенный?

    Если можно согласиться формой вопроса «Тоской наплнился по Филиппинам...?», то «яркая звезда, что крупней Фамагусты» очень мешает восприятию и не соответствует оригинальному тексту.
    Вапцаров говорит о том, что не один моряк был влеком далёкими тропическими далями, у Соколовой же такой моряк «на примете» был один, и он же, этот моряк, ощущал дыхание тропиков обыкновенно «под вечер».
Но самое главное, о чём нельзя умолчать при рассмотрении первого отрывка. Приведу цитату из Соколовой (в ответ на очередной комментарий с некоторыми замечаниями по её тексту):
    «Буду думать. Я видела и сама эти недочёты. «Гангрену» надо оставить (она есть в авторском тесте), не нашла другого варианта, как вставить при сохранении ритма.
    Если проанализировать текст на болгарском языке, то в нём те же недочёты, если не больше».
    Про «гангрену» станет ясно несколько позднее. А вот утверждение о «недочётах», которых у Вапцарова даже больше (!), чем у переводчицы, по меньшей мере бестактно, кощунственно и совершенно не соответствует действительности. Как видим, Инесса Соколова не увидела, не поняла и не почувствовала особенного строя этого отрывка, его внутренних и проникающих рифм, а просто передала эти строки по традиционной схеме АВАВ АВАС. В болгарском отрывке я выделила цветом пары рифм. Нетрудно проследить, что с ними случилось в изложении переводчицы.
    Если интересно, могу назвать ссылочку, по которой можно послушать чудесное прочтение этого удивительного по силе и мощи стихотворения. Вот она: http://www.youtube.com/watch?v=5yGo1RT0aDI

    Читаем следующий отрывок: «Ты помнишь, как мало-помалу в нас остывали последние надежды и вера в добро, в человека, в романтику и пустые мечты?»

Ти помниш ли как в нас
                      полека-лека
изстиваха последните надежди
и вярата
          в доброто
                     и в човека,
в романтиката,
            в празните
                       копнежи?

Ты помнишь, как полнились
                            мало-помалу
с прохладою бриза последней надеждой
и верой
             в хорошее,
                     доброе «надо»,
в романтику
              жизни,
                     что с добрым началом?

     У Инессы Соколовой смысл этого отрывка совершенно иной, абсолютно противоположный вапцаровскому (Вапцаров говорит о том, как уходили вера в добро и надежда): её лирический герой обращается к своему мнимому собеседнику с вопросом: ты помнишь, как мы полнились надеждой и другими добродетелями? Хочется спросить ещё, что означает «доброе «надо» и «жизнь с добрым началом»?

    Переходим к прочтению следующей части: «Ты помнишь, как довольно быстро нас жизнь схватила в капкан? Опомнились. Но поздно. Были связаны жестоко. Как у зверей в клетке, блестели жадно наши глаза и молили, искали мы пощады. А были мы такими молодыми!»

Ти помниш ли как
              някак много бързо 
ни хванаха в капана на живота?
Опомнихме се.
               Късно.
Бяхме вързани жестоко.
Като някакви животни в клетка
светкаха
очите жадно
и търсеха,
           и молеха пощада.
А бяхме млади,
              бяхме толкоз млади!...

А помнишь, как быстро,
                    довольно легко нам
был риск попадаться
                    в капкан,
                        оступиться?
Прозрел.
         Это позже.
                 Застрял и глубоко.
Был связанным в клетке,
как зверь дикий бился.
Глазами сжигая,
              молил я пощады.
То было давно,
               в жизни были преграды!


    Оставим на совести переводчика сумбурность, за которой, по-видимому, была неудавшаяся попытка передать мятущиеся чувства лирического героя. Не получилось.

    «И после... после какая-то ненависть впивалась глубоко в сердце. Как гангрена, нет, как проказа она росла, проникала в душу, плела свои жестокие кружева пустоты и мрачной безнадёжности, она вползала в кров, угрожающе извивалась, но было рано, было слишком рано...»

И после... после
               някаква омраза
се впиваше дълбоко във сърцата.
Като гангрена,
не, като проказа
тя раснеше,
             разкапваше душата,
тя сплиташе жестоките си мрежи
на пустота
              и мрачна безнадеждност,
тя пъплеше в кръвта,
               тя виеше с закана,
а беше рано, беше много рано...


А после… а после
                 тебя ненавидят,
не все, только те, чьи сердца
как гангрена,
но сам не проказа,
                кому-то не в душу,
душа тех – пустая,
                в моей – очень скверно,
угрюмая жизнь,
               и растёт безнадежность,
в крови поселилась
               как гнойная рана,
и это так часто, и это так рано…


     Тоже, полагаю, особых комментариев не требуется. Вернёмся к упоминаемой в комментариях к первому отрывку «гангрене». Среди преобладающего пренебрежения к авторскому тексту здесь переводчица решила сохранить это слово. Но давайте посмотрим, как это сделано: сохранено слово ради слова, а не смысла. У Вапцарова ненависть, как гангрена, растёт и проникает в душу, у Соколовой с гангреной сравнены сердца тех, кто ненавидит лирического героя. Вапцаров говорит о ненависти, как о гангрене, затем он отрицает это и находит более сильное обозначение для этой ненависти, сравнивая её с проказой. Лирический же герой Соколовой «сам не проказа». Тут почему-то вспомнилось «сам не промах»... Любопытно словосочетание «кому-то не в душу». Может ли язык вынести такие истязания?

    «А там, высоко в небе, чудесно трепетали крылья чаек. Небо снова блестело, как слюда, простор был синим и необъятным, на горизонте мало-помалу терялись полотнища (парусов) в вечерней дали и мачты исчезали далеко, но мы были уже ослеплены».

А там –
високо във небето,
                      чудно
трептяха пак на чайките крилата.
Небето пак блестеше
                      като слюда,
простора пак бе син и необятен,
на хоризонта пак полека-лека
се губеха платната
                      всяка вечер
и мачтите изчезваха далеко,
но ние бяхме ослепели вече.
на волнах,
                 мир другой и чудесный,
над морем трепещут любимые чайки.
Я помню блеск солнца,
                как небо прелестно,
гладь моря – красивую необычайно,
вдали горизонт и как солнце садится,
меняются краски морские
                         под вечер,
а мачты устали скрипеть: путь далече,
на отдых пора нам, до утра, до встречи.

    Замечательны здесь образы Вапцарова «небето блестеше, като слюда» – сравнение неба со слюдой, «се губиха платната» – так чудесно словом «платно́» («полотнище») названы паруса. Эти уникальные образы в переводе утрачены. А вот о каком отдыхе говорит Инесса Соколова, понять невозможно. В этом месте стихотворения начинает возрастать накал, мятежность, о которых лирический герой говорит со своим воображаемым собеседником, в переводе этого не чувствуется. Ну а о соблюдении авторского размера говорить не приходится.

    А сейчас читатель познакомится с самым комичным катреном русского варианта стихотворения, хотя комизм здесь, по определению, неуместен. Начнём с дословного перевода: «Для меня это уже прошлое и не имеет значения. Но мы делили соломенный тюфяк и я чувствую потребность рассказать тебе, как я верю и насколько сегодня я полон решимости.»

За мен това е минало – неважно.
Но ний деляхме сламения одър
и тебе чувствам нужда да разкажа
как вярвам аз и колко днес съм бодър.

Но это – всё в прошлом, всё это – не важно.
с тобою росли мы в отдельных кроватках.
Но есть наши чувства, сказать тянет жажда,
когда же проснёмся, скажу без утайки.

     Несколько слов о соломенном тюфяке. «Ние делихме сламения одър» буквально означает «мы делили соломенный тюфяк» или «спали на одном соломенном тюфяке». Это значит, что лирический герой со своим воображаемым собеседником вместе испытывали невзгоды. В русском языке для этого существуют и другие средства передачи такого психологического момента: «делить хлеб-соль», «вместе есть горький хлеб», «укрываться одной шинелью», «делить лихую годину» и т.д. В своём переводе этого стихотворения Мария Павлова сохранила соломенный тюфяк, замечательно подав эту строфу так: «Всё это позади./ Но мы, как братья,/ с тобой тюфяк соломенный делили./ И вот тебе хотел бы рассказать я,/ как верю я и как я полон силы!» К слову сказать, есть ещё достойный перевод «Письма», принадлежащий Олегу Шестинскому. Но строка «с тобою росли в разных кроватках» – это вершина, образец того, как нельзя думать, говорить, переводить.

    Из предыдущего катрена читатель узнаёт о вере лирического героя, возникшей в его душе и дающей ему крылья. Переходим плавно к прочтению следующего отрывка: «Это то, новое (вера), что меня останавливает, не даёт мне пустить себе пулю в висок. Оно (то новое, т.е. вера) злобу в сердце трансформирует в борьбу, которая вокруг сегодня клокочет».

Това е новото, което ме възпира
да не пробия
            своя
                  слепоочник.
То злобата в сърцето
                  трансформира
в една борба,
             която
                      днес
и сверлит
                меня
                         будто полуслепого.
Есть злоба на сердце,
                         накоплено много.
Для битвы
               сегодняшней
                        это
                               основа.

    С места в карьер лирический герой Соколовой готов поделиться «а также о новом, что держит в тревоге...» А чем же он уже успел поделиться? Ведь в предыдущем фрагменте он только сказал о том, что, поскольку друзья «росли в отдельных кроватках», и есть чувства и переживания их связывающие, то он, лирический герой, утром без утайки расскажет о чём-то. А ведь ещё ничего не рассказал, а сразу «также о новом...» И, наконец, что это за слово «полуслепой»? Какой душевный настрой передаёт это эпитет? Ясно, что оно навеяно оригинальным словом «слепоочник». Что же касается перевода последнего, то оно означает «висок». Ещё по-болгарски висок называют «сляпото око» («слепой глаз»).
    Какой силы эмоции передаёт автор в этих строчках, показывая, как вера может придать силы, отвести руку от курка в минуты отчаяния и слабости! Последние же две строки Соколовой больше похожи на строчки из протокола.

    «И это (т.е. вера) вернёт нам Филиппины и крупные звёзды над Фамагустой, и радость, угасшую было в сердцах, и мёртвую любовь к машинам, и синюю безбрежность моря, где ветер тропиков слышен» – читаем далее в «Письме».

И то ще ни повърне Филипините 
и едрите звезди
                     над Фамагуста,
и радостта
                     помръкнала в сърцето,
и мъртвата ни обич към машините,
и синята безбрежност на морето,
и звезды забуду
                       над той Фамагустой,
но в новом ключе
                      не забуду машинный
отсек, тот, что в трюме, и радости чувство
в бескрайности звезд и просторы морские,
тропический ветер, ночную прохладу.

    Как видим, лирический герой Соколовой, в отличие от вапцаровского, готов бросить мечту о Филиппинах, забыть звёзды над Фамагустой. Зато «в новом ключе» он не забудет машинный отсек и пр. В этом отрывке, как и в первом, за пределами внимания переводчицы остались и внутренние рифмы, и ритм, и рисунок стихотворения (здесь также цветом выделены пары рифм).

    «Сейчас ночь. Машина ритмично напевает и навевает теплую веру. Знаешь, как я люблю жизнь! И как ненавижу пустые химеры...» – таково содержание этого отрывка.

Сега е нощ.
Машината ритмично
                припява
                       и навява топла вера.
Да знаеш ти живота как обичам!
И колко мразя
               празните
                            химери...
                   все, как прежде, ритмично,
и сердце запело:
                   всё будет как надо.
Ты знаешь, конечно, как жизнь дорога мне!
Пустая химера –
                  мерзка,
                           не нужна нам…

    Без слов или, как говорят по-болгарски, «без думи»...

    «Для меня яснее ясного (как то, что день наступит) – мы головой сломаем льды. И солнце на тёмном горизонте, да, наше солнце ярко ещё загорится (засветит)».

За мен е ясно, както че ще съмне –
с главите си ще счупим ледовете.
И слънцето на хоризонта
                            тъмен,
да, нашто
            ярко
                   слънце
расчётливым курсом сломаем все льдины.
Но если сейчас горизонт виден
                                  темным,
дождемся мы
             света,
                     коль будем
                                    едины.

    Оставив на совести переводчицы «расчётливый курс», которым «сломаем все льдины», а также искажение ритмического строя оригинала, обратимся далее к строкам «Письма». А в них: «И пусть, как маленькой бабочке, мне позже опалит крылья, но я не буду проклинать, не буду ныть, потому что знаю, всё равно придётся умереть.»

И нека като пеперуда малка
крилата ми
              опърли най-подире.
Не ще проклинам,
              няма да се вайкам,
защото все пак, знам,
               ще се умира.
в опале стараюсь и выжить,
                                но сложно.
Ругаться не буду,
               скулить не умею,
готов и к тому,
                что могу умереть.

    Полагаю, что и тут особенных комментариев не требуется – и так всё предельно ясно, что лирический герой Соколовой (а он уж точно радикально отличается от лирического героя Вапцарова), пусть даже станет бабочкой (?), постарается выжить в опале, хоть сложно. Набор слов – не более, и бесконечное расстояние до истинного значения оригинального текста.
    И наконец, последний катрен, в котором заключена главная мысль «Письма». Дословно это выглядит так: «Но умереть, когда земля стряхивает с себя отравляющую плесень, когда миллионы воскресают, то это песня, да, это настоящая песня!»

Но да умреш, когато
                     се отърсва
земята
               от отровната си
                              плесен,
когато милионите възкръсват,
това е песен,
                    если новое веет,
все ж плесень живуча,
                 нести может
                                   смерть.
Когда же поднимемся, нас миллионы,
то песня поможет
                 врага одолеть!


    У Соколовой песня второстепенна, она лишь «поможет врага одолеть». А давайте перечитаем ещё раз строки Вапцарова! Полагаю, и перевода они практически не требуют – так они понятны, точны, возвышенны и торжественны. Помните, в начале статьи мы сравнивали окончание стихотворения с гимном?

    Итак, у читателя одного из крупнейших по поэтическому представительству и по посещаемости поэтических сайтов появилась очередная возможность познакомиться с ещё одним шедевром болгарской литературы. По аналогии с рекламой–антирекламой, я бы назвала этот перевод антипереводом, не имеющим ничего общего с удивительно тонким, мудрым, острохарактерным и торжественным «Письмом» Николы Вапцарова.