МИХАИЛ СИНЕЛЬНИКОВ

АБУ-АБДУЛЛО РУДАКИ (860-941)
* * *

Мулийана вдруг повеяла волна,
Мне любимую напомнила она.

По холму сбегают вниз пески Аму,
Так парча ложится под ноги, нежна.

Лишь до стремени доходит, клокоча,
Встрече радуясь, Джейхуна быстрина.

Возликуй, о, Бухара, к тебе эмир
Едет радостно и гонит скакуна!

Царь — луна, а Бухара — небесный свод,
Быстро в небе поднимается луна.

Царь — высокий кипарис, а Бухара —
Сад, в который он вернется, где — весна.

ШАРИФ МУДЖАЛЛАДИ ГУРГАНИ (IХ –Х вв.)

* * *
Кто помнит Сасанов, Саманов дела
От славы династий осталась зола.
Напевы Барбада , стихи Рудаки
Доныне живут – лишь они велики.

МУИЗЗИ (ОК. 1048–1073)
* * *

Гиацинт ли драгоценный ты отбросила с тюльпана?
Иль рассыпала фиалки, чтоб украсилась поляна?

Иль завесою неверья путь ислама заслонила,
К ереси меня подвигнуть вознамерилась так рьяно?

Ты, меняющая облик ежедневно, ежечасно,
Каковы сегодня будут притиранья и румяна?

Ты, покрыв рубин и сахар душной амбровою пылью.
Прахом гóловы несчастных посыпаешь беспрестанно.

Для того, чтобы в мученьях сердце бедное погибло.
Лик явила и сокрылась, ну, а в сердце — злая рана.

Ты такую смуту зá год в этом сердце учинила...
За сто лет такого в мире не бывало урагана!

* * *

Это злое дитя победило гази !
Правоверное сердце — в преступной связи.

Сердце женское злою игрой увлеклось,
Благочестье арабское нынче — в грязи.

Тот обет, что в исламе был истинным, вдруг
Ложным сделала страсть, хоть казни, хоть грози!

Я поклялся, что буду рабом у нее,
Я взываю к ней: «Сердце мечом не пронзи!»

Среди ласковых пери, сурова, стоит,
Как в ряду меченосцев Хейдара Кази.

Сердце вечно трепещет в ладонях ее,
Словно бубен в руках у Хейдара Рази.

АДИБ САБИР ТЕРМЕЗИ (УМ. МЕЖДУ 1144–1147)
* * *

Виноцветные губы твои вижу я и жажду вина,
Но когда же мое вино напоит тебя допьяна?

Знаешь ты, что письмо любви донесли до сердца глаза,
Но измученных глаз моих не достигло посланье сна.

Это сердце в разлуке скорбит, и терпенья не жди от него,
Все терпенье мое унесла благовонных волос волна.

Ты хотя бы на миг чадру черных локонов подними!
...О зачем завесою тьмы скрыла солнце мое она?

ОМАР ХАЙЯМ (1040–1123)
* * *

Будь весел, ведь страданьям нет конца,
Ведь звездам, их свиданьям нет конца,
И вылепят кирпич из этой плоти
И вмажут в стену дома иль дворца.

* * *

Рука — на кубке, а в другой — Коран!
То — добродетель, то — грехов дурман.
Нет среди нас под сводом бирюзовым
Кафиров полных, твердых мусульман.

САНАИ (1081-1141?)
* * *

Пью вино и любовью к той пери объят что ни ночь!
Ведь уходит она без меня в харабат что ни ночь.

Дни проводит мой идол, бездумные праздные дни!
Оттого мои горькие слезы кипят что ни ночь.

Я — вон тот схимник самовлюбленный, заносчивый мот!
Подражать мне сам дьявол в неистовстве рад что ни ночь.

В харабате я гол с головы и до пят — погляди:
Туфли здесь и тюрбан оставляю в заклад что ни ночь.

Говорит моя пери: «Зачем так рыдать от любви!»
А из глаз моих катится жемчуга град что ни ночь.

Но сегодня две сотни зуннаров — на мне... Верно, их
В Руме ткут для меня все монахи подряд что ни ночь.

* * *
Идет владыка, чей закон признал Мазандеран,
Или Мессия сам пришел к нам из небесных стран.

Иль в окружении вельмож могучий Искандар
Идет все дальше на восток, оставив Кейруван.

Все нипочем — суровый путь, сухой песок Аму,
И под ногами — словно шелк — береговой бархан.

Ведь по колено скакуну — клокочущий Джейхун,
Коль ты любимую узрел, восторгом обуян.

Чужбины тяготы прошли и трудности пути,
Прелестной девы аромат к нам долетает, прян.

В таком размере говорил когда-то Рудаки:
«Сюда примчался аромат струенья Мулийан».

* * *

Что там за цепи текут вдоль этой нежной щеки
И отчего в эту цепь черные входят витки?

Да, я — безумец, на мне — крепкие цепи любви,
Что ж твои щеки — в цепях? Правду скорей изреки!

Сладко вино с молоком пьется в жасминном цветке,
Что же в вино с молоком брошены амбры комки?

О, чаровница, твой лик... Разве он — кыбла души?!
Что же и ночью и днем в грезах живешь колдовски?

Если согнулся мой стан перед тобою, как лук,
Что ж в меня множеством стрел целят нарциссы-стрелки?

О, Санаи! Если ты был неповинен в любви,
Что ж за неверность корит чуждая мукам тоски?!

* * *

О мусульмане! Мой кумир суров, но я упрям,
Я не играю, я горю, я душу ей отдам.

Любовь — как море, где вода — бушующий огонь,
Но волны — горы в черной мгле встают и тут и там.

Три сотни ящеров морских творят в пучинах суд.
И сто драконов огневых стоят по берегам.

Мои печали — корабли, терпенье — якоря,
И ветер бедствий пробежал по белым парусам.

Как некий благородный муж, что облачен в любовь,
Насильно брошен в глубину я в поученье вам.

Я умер, утонул, и вдруг — о, чудо! — ожил я,
В руках жемчужину держу, двум равную мирам.

НИЗАМИ АРУЗИ САМАРКАНДИ (род. около 1090)

* * *
Много башен высоких построил Махмуд ,
Что, казалось, луну высотой превзойдут.
И ведь камня на них не осталось – смотри!
Но стоят, как стояли стихи Унсури .

АНВАРИ (ум. в 1191)
* * *

Хоть не раз я свидания длил до зари,
Ночи лучше вчерашней не быть, хоть умри!

Иль сильнее, чем прежде, я страстью измучен.
Иль всех прежних прекрасней она? — Посмотри!

Нет, никто, и я сам, ничего не узнали
О звезде, пред которой склонялись цари.

О, покуда заря не зажгла небосвода,
С небосводом был вровень в ту ночь Анвари!

* * *

Хочу возвыситься до той, что неприступна и горда,
До той лукавой и хмельной, в любви не знающей стыда.

Уверую я в харабат, вино и кабачок почту,
Из душной кельи убегу, где шла молений череда.

Поскольку недостоин стал и коврика и четок я,
Теперь достойным окажусь зуннара... Вот она, беда!

Да, пристрастился я к вину и приохотился к игре
И от любимой никогда не отрекусь я, никогда!

Вкушая радость бытия, обетов много предал я,
От них убежище — вино, скорей неси его сюда!

Коль обособился в своем святом обете, будь святым!
А я, позволь, уединюсь в питейном доме навсегда.

Так сладостны твой лик и стан, а я сейчас мертвецки пьян,
И мне не хочется, пойми, трезветь до Страшного суда!

* * *

Я вчера в дороге встретил ту, что всех стройнее станом,
Что затмила месяц в небе блеском нежным, безобманным.

От лица ее, от этих локонов неумолимых
Вдруг земля порозовела, ветер стал благоуханным.

В миг, когда меня приметил, узнавая издалека,
Мой кумир добросердечный, благосклонный к мусульманам,

Мне с намеком, непонятным для завистников-злодеев,
Молвил: «Мир тебе, о, дервиш, к нам пришедший с караваном!»

* * *

И с чангом и с чашею полная эта луна
К воротам под вечер приблизилась, опьянена.

Окинула мускусом розу, на блещущий день
Набросила ночи завесу, плотней полотна.

И вдруг перестала петь грустную песню свою.
Но с алых рубинов осыпала сахар она.

Расплавились в чаше и лал и густой сердолик,
Едва ее лик отразился на зыби вина.

* * *

Виночерпий уснул, ну, а ты пробудись, юноша!
Снова в чашу души лей вино, не ленись, юноша!

О, немедля с такими, как ты, сговорись,
Ты к рубину хмельному душой привяжись, юноша!

Все лепечешь, несмел: «Я уже опьянел...»
— Эй, вина! Не упрямься, вином насладись, юноша!

Сколько можно грустить и воздержанным быть?
Воздержанье забудь, от него воздержись, юноша!

Прочь злонравье, смирись! Вон — духовная высь...
Хоть немного побудь там, где мы собрались, юноша!

Вот — вино! Отвори сей приют Анвари,
От печалей судьбы убеги, удались, юноша!

АТТАР (родился ок. 1119)
ГАЗЕЛЬ

* * *
Я — гебр , что капище воздвиг, страшнее нет еретика!
Я с крыши храмовой воззвал, на мир взирая свысока.

К неверию, к нечестью вас, о, мусульмане, я призвал,
Вновь идолов украсил я, столь чтимых в давние века.

Я — гебр, ведь с матерью родной соединился я в грехе,
Да, с матерью я согрешил, вина такая велика.

Был девственницею рожден и назван Иисусом я,
Вновь материнского испил я сладостного молока.

О, люди, молвите, когда Аттара бедного сожгут,
Что я пожертвовал собой, и это так наверняка!

СААДИ (между 1203–1210 — 9.12.1299)

* * *

Весенней порою в цветущую степь я влюблен,
Где с горсткой друзей сладко мчаться за серной вдогон.

Что шелк расписной — изобилье ширазской земли,
Не сонм ли красавиц здесь кистью на шелк нанесен?

Вся мощь атабеков спокойствие Фарса хранит,
Но в тех луговинах — немолкнущий птичий трезвон.

Фисташкою в сахаре кажутся милой уста...
Смогу ль описать эту прелесть, которой пленен?!

Вот вышла она на прогулку — стройнее сосны,
Духмяней жасмина, изнеженней, чем анемон.

Соблазн самирита во взоре надменном сквозит,
Я вздохом ее, как дыханьем Исы, воскрешен.

Луна ль в новолуние, идол иль ангел она?
Но, с ангелом схожа, с луной и с кумиром племен!

Все в мире сердца унесла, и — твое, Саади!
Как будто Наврузом весь праздничный стол подметен.

* * *

Изменяя старой дружбе, ты печали нашей рада,
Появилась, чтобы вскоре скрыть лицо свое от взгляда.

Полюбить посмел предерзко жалкий нищий падишаха,
Страшно выговорить слово, высока дворца ограда.

Коль настали дни цветенья, не сомкнуть уста бутона,
Говорю, но в бедном сердце — столько гибельного яда.

Никогда мне не удастся справедливости добиться,
Что — твое мне покаянье, лучше — гнев твой и досада!

Говорили мне, что стройный стан твой сходен с кипарисом,
Но такого кипариса не видали в кущах сада.

Так люблю тебя, что сердце от свиданья отказалось,
Ибо чувство совершенно — в том, что выгоды не надо.

Ведь Хосров объятий жаждал, звал Ширин, склоняя к ложу,
А сверленье Бисутуна и любовь — удел Фархада .

Хорошо давать советы сокрушенному любовью,
Разве скажешь ты, что поздно, что бессмысленна осада?!

Я родным своим недавно жаловался на сонливость...
Жар бессонницы изведав, все брожу я до упаду.

Саади, свой меч отбросив, чистотой души не хвастай,
Знай, обижен острым жалом: мед любви — твоя услада!

* * *
Должен юноша скитаться, чтобы в бурях он возрос,
Суфий душу не откроет, не упившись кровью лоз.

Строгий старец — на молитве, ринд — в квартале кабаков —
Так задумал их Всевышний, одинаков будет спрос.

Если завтра все созданья притекут на Божий суд,
Буду ждать я снисхожденья в сонме льющих реки слез.

Соловей, ты зарыдаешь, и с тобой восплачу я,
Ибо ты влюбился в розу, я же — в ту, что краше роз.

Простодушно изумится кипарису над ручьем
Не видавший кипариса, что украсил кровли скос.

Ты еще того дождешься, чтоб на улице ее
Незаметно в день обычный в жертву я себя принес.

Как душа — в постылом теле, в сердце раненом — любовь.
Брань из этих уст — мне в радость... Кто же так сладкоголос!

Если знать меня не хочешь, я в отчаянье взмолюсь,
Чтоб тебе мое посланье бурных вздохов смерч донес.

Непроглядна ночь влюбленных, и надежда им нужна,
Что прольется луч рассвета, что иссякнет ярость гроз.

Саади, ну, кто же ищет перлы в глубине морской?
В пасть чудовища ты вступишь, коль захочешь их всерьез.

* * *

Мне, как туче весенней поплакать дозволь — погляди:
В день разлуки и камень лить слезы готов — пощади!

Понял тот, кто испил хоть однажды напиток разлуки:
Тяжело расставанье носивших надежду в груди.

О рыданьях моих караванщику вы расскажите,
Чтоб верблюда снабдил паланкином в такие дожди!

Я — в тоске, от меня отступились друзья со слезами,
Словно грешников толпы, завидевших ад впереди.

Где ты, утро любви? Поздно! Дух мой лишился терпенья...
Как постящийся — сумерек, ждал я, твердил: «Приходи!»

Много дней я любил, но открыл свое сердце немногим,
Как я тайну хранил, как был скромен — сама посуди!

Если долгие дни в этом сердце любовь обитала,
Дни и годы нужны, чтобы выжить ее — подожди!

Но довольно, довольно... С тобой объясняться доколе?!
Остальное скажу я лишь страждущим, о, Саади!

* * *

Ничего-то о жизни не знают мудрецы, опьяненные сном.
Что есть жизнь? Средь бесчисленных мает вся она — опьяненье вином!

Ты не думай, что выпито много, снова чашу налей до краев,
Пожелаю тебе я: «Пусть разум не задержится в доме твоем!»

Не страшись опьяняться любовью, черпай страсти густое вино,
Гнев и слезы принес тебе разум, дружишь с ним — позабудь об ином.

Если жаждешь почета, не надо забывать о смиренье, поверь!
Если хочешь высокой награды, не забудь о служенье святом.

Отдохнувши в цветущей долине, вновь далеко ушел караван.
Опасаюсь, что он задержался лишь для сна на просторе степном.

И, покуда среди наслаждений не посеешь смиренья зерно,
Ты не думай о будущей жатве, клад разыскивай ночью и днем.

Сделай шаг в непроглядную темень, где струится живая вода...
Дивный жемчуг отыщется в море, клад в развалинах древних найдем.

О, не зря убеждается каждый, в дверь стуча непрестанно кольцом:
Эта дверь распахнется однажды, впустит бедного путника в дом.

Не ленись, отправляйся в дорогу, чтобы цели желанной достичь,
И пойми: чтоб дождаться рассвета, надо выждать во мраке ночном.

Саади, если жаждешь награды и не хочешь ее заслужить,
Знай: уснул караван средь миражей, и воды не добыть нипочем.

* * *

Благословенна и светла пора влюбленных, миг весны,
Когда благоухает сад и песни соловьев слышны.

Когда влюбленные сидят лицом к лицу, глаза в глаза,
И гул завистников умолк средь глубочайшей тишины.

Вот, как фисташка в скорлупе, — два тела под одной каба!
Ты видишь, воротом одним две головы окружены!

О, как наказаны враги! Для них довольно и того,
Что им влюбленные, вдвоем, не разлученные, видны.

Ты долю времени, как все, от жизни получил мирской,
Так обездоленным не будь, мудрец, в объятьях быстрины!

Когда постиг, что из тебя не выйдет пастыря вовек,
Ты отпусти овец к волкам, не будет за тобой вины.

Веселых риндов полюбив, им никогда не изменю,
Мне эти пьяницы милей, чем проповедники-лгуны.

И все, кто близок и далек, пусть что угодно говорят,
Я их злословие презрел, и осужденья мне смешны.

Прелестниц сладкие уста умеют скрытно похищать
Всю стойкость, что была вчера надежней каменной стены.

Пришел я на желанный пир, средь благородной черни сел,
Все изреченья мудрых смыл — здесь книгочеи не нужны.

Кто от болезни Саади найдет лекарство на земле?
Ведь знаменитые врачи от этих поисков больны!

* * *

О, сребротелый виночерпий, довольно спать! В тебе — нужда!
Вставай, пролей веселья влагу на пламень скорби! Эй, сюда!

Сюда! Края тяжелой чаши ты крепко, крепко поцелуй,
Потом пусти ее по кругу... О, в этой чаше — не вода!

Ведь амброй веют драгоценной и сыплют перлы без конца
Пьянящий ветер Ноуруза, плакучих облаков гряда.

Старались мы, чтоб ненароком души своей не осквернил
Тот, кто постится в харабате, ведь борода его седа.

Но, видишь: дерзостную руку он поднимает на любовь!
Где поселяется насилье, премудрость не совьет гнезда.

Кричу: «О, разум всемогущий! Зачем, испуганный, бежишь
Прочь от любви? Скажи, откуда такая робость и вражда?»

Он отвечал: «Не стоит кошке, войну затеявшей со львом,
На леопарда скалить зубы! Любовь — тягчайшая беда!»

Красавицы до основанья дом целомудрия сожгли
И заградили музыканты стезю в святые города.

О, как во рту слова обета горчат из-за подруги той,
Чье красноречие смущает блаженством сладкого стыда.

О, Саади! Летят мгновенья, но никогда не забывай
Колечко локона любимой, к нему привязан будь всегда.

Не мсти обидчикам жестоким, забудь о недругах своих,
Пока из мертвых не восстанут они для Страшного суда.

* * *

С тех пор, как в сердце вошла любовь, избыть я не в силах тугу,
Где сердце без горя? Его не найду, хоть целый мир обегу.

Ни мига в жизни я не провел, с возлюбленной веселясь.
Вместе с душой уходил мой вздох, ведь друга нет, я не лгу!

В раненом сердце тайна взросла, взлелеяна кровью слез...
Друга не видно, ужели мою тайну поведать врагу?

С болью смиряюсь — лекарства нет, его не сыскать нигде,
Нет бальзама, и рана болит, страдаю на каждом шагу.

Блаженно и счастливо сердце, вовек не ведавшее любви,
Но я счастливого сердца досель не видел в земном кругу.

Я много плачу, и влага глаз достоинство смыла с лица,
К чему эта влага? Много ее — словно росы на лугу.

О, Саади, умолкни теперь, потеряно дело твое!
Миг настал, я — с любимой, но жаль: узреть этот миг не могу.

ХАДЖУ КЕРМАНИ (1261–1352)
* * *

Твердят, что время эту страсть угасит, что она — обман,
Но разве можно позабыть сравнимый с кипарисом стан!

О, виночерпий! Дай вина, недопитого в прошлый раз,
Чтоб вмиг освободить себя и душу погрузить в туман!

Покличет в немощи своей меня на помощь муравей,
И целый мир я облечу, в своем несчастьи скор и рьян.

В такие страны брошен я судьбой жестокой, что — умру,
И ветер мой забытый прах не донесет в родной Керман.

Но будет ли, когда умру от жажды в городе чужом,
Глоток воды моим устам очами плакальщицы дан?!

Взываю вновь: «Не уходи! С отвергнутым хоть миг побудь!»
Она уходит прочь, а я пылаю, страстью обуян.

Когда проходишь мимо, знай, не грех — помедлить и спросить,
Как здесь приходится тому, кто не залечит горьких ран.

Не уповай на красоту, ведь не останется ее,
Как не останется с тобой никто из тех, кто ныне зван.

Ты понимаешь, почему я не назвал тебя в письме,
Я не хочу, чтоб кто-нибудь знал имя пери этих стран.

Я верю: в день, когда уйдет печаль твоей любви, Хаджу,
На свитке Вечности средь тайн ее останется чекан.

КАМОЛ ХУДЖАНДИ (ум. между 1391–1400)
* * *

Только звякнет дверное кольцо, я вспомню любимой лик.
Сердце, вслушайся! Звон кольца, кажется, снова возник.

Я видел во сне, что в моих руках — локонов милой кольцо,
С тех пор на ладони моей мечты — благоуханий тайник.

На поле страсти сердце стучит, как мяч при човганбази ,
Но локон с човганом сравнит глупец, тот, кто к лести привык.

На гордеца взгляни, что вчера молитвенный коврик нес, —
Сегодня катит большой кувшин — винный сосуд велик.

Камол, не хвались, что любимой любим, любезен ей что ни миг,
Покуда, розой взорвав бутон, не озарил цветник.

* * *

Друзья мои, вот — чаровница, которой сердце пленено.
Так никого во всей вселенной я не любил давным-давно.

О чем еще мечтать на свете узревшему ее ланиты?
И я гляжу, теряя разум и зрение, — в глазах черно!

Ты слушал ли о райском древе, растущем средь садов Эдема?
Дом девы — мой Эдем, а древо — стан тополиный — вот оно!

Ее волос, под легким ветром колышущихся, не коснуться —
Руками не уловишь локоть, как цепи скользкое звено.

Молитвенный истертый коврик ты на дорогу мне вручила,
Но я иду с кувшином винным, и в голове моей — вино.

Столь много страждущих влюбленных к ее ногам в слезах упало,
Что локоны, стыдясь, укрыли ее стопы, как полотно.

Аскет сказал мне: «Будь разумен, Камол!» Но каждому известно,
Что так безумствует разумный, как и безумцу не дано.

* * *

Дом у тебя под окном чаровницы есть.
Всюду безумцы, которым не спится, есть.

Локон избей — он сердец похититель,
Палки не будет, но гребень в светлице есть.

Лунный твой лик ранил сердце и зренье —
Блеска луны в каждом доме частица есть.

Вот я горю, и у девы на щечке
Родинка, что, не сгорая, искрится, есть.

К месту радений отправились ринды.
Разве отшельники в их веренице есть?

Будь осторожен, швыряющий камни, —
Винный кувшин под моей власяницей есть.

Пусть у меня нет подарка для милой —
В своде газелей такие страницы есть.

* * *

Клейма любви на душах людей — счастья подлинный знак,
Тот, кто этого счастья лишен, — знает лишь горе и мрак.

Будешь ты беды мне посылать — я же хвалы воздавать,
Ибо слова благодарной хвалы есть прибавление благ.

Честь для меня — обратиться в пыль перед порогом твоим,
Если однажды псом назовешь, стану я ниже собак.

Раз у влюбленного слезы текут, знай, это — сладостный дождь.
Прочь от него не беги, аскет, не попади впросак!

О голова, не мучайся зря перед порогом ее,
Что ж ты от пыли ее ворот не оторвешься никак?

Ждут меня угли и цепи в аду, но не могу уйти,
Лики и локоны гурий в раю не привлекли бы так.

Только мечта о свидании с ней есть у Камола в душе —
Дервиша грезы, ринда хвалы, друга беспечных гуляк.

* * *

Сердцу к твоим опуститься стопам хорошо,
И уподобиться робким рабам хорошо.

Рабства такого клеймо всю бы вечность носил,
Царству, чья мощь неподвластна векам, хорошо.

Рад бы от локона скрыться навек... Убежать
От мятежа в успокоенный Шам хорошо.

Все же как радостно рядом с той родинкой быть,
Что же — охотника тянет к силкам — хорошо!

К милым ланитам стремятся немые уста,
В пору тюльпанов так пьянствовать нам хорошо.

Перед концом я хочу твой услышать привет,
Кончив письмо, написать: «васасалам», хорошо.

Больно, Камол, но газель, но творенье твое,
В коем есть поприще звучным словам, хорошо.

ХАФИЗ (около 1325–1389)

* * *

Ты — как утренний свет, я — свеча, что чадит по утрам,
Что же, смейся, смотри, как уйду я, как душу отдам.

Сердце помнит струи — своевольные пряди твои,
В твой фиалковый сад превратится мой прах, знаю сам.

Двери зренья открыв, на порог твоих грез я всходил,
Но отринул меня этот взор, безучастный к мольбам.

О, печали мои, как воздать вам? Спаси вас Господь!
В одиночестве вы не оставили верного вам.

Я — зрачков своих раб, им служу, хоть они и черны,
Вспомнив горе свое, дам пролиться их светлым слезам.

Хоть дозволено всем на красавицу эту глядеть,
В ней увидят не все то, что видеть дано только нам.

Пусть над прахом Хафиза она, словно ветер, пройдет.
Саван и в тесноте на себе разорвет он, упрям.

* * *

Коль тюрчанка ширазская душу мою покорит ворожбой,
За индийскую родинку ей подарю Самарканд с Бухарой.

Виночерпий, пролей мне хмельную струю, ведь не будет в раю
Берегов Рукнабада, садов Мусаллы и любимой второй!

О, смуглянки-проказницы, в скорбные дни похищают они
Все терпение сердца, как яства пиров — тюрок бешеный рой.

Не нуждается в несовершенной любви совершенство твое!
Что румяна и мушки тебе, и к чему украшаться сурьмой?

Созерцая Юсуфа красу я постиг в этот гибельный миг,
Отчего соблазниться смогла Зулайха, не укрылась чадрой.

Сколько б ты ни кляла меня, так же люблю — нежно благословляю,
Ведь на сладких устах украшеньем цветет слово горечи злой.

О, душа моя, выслушай верный совет, вывод горестных лет,
Ведь счастливые юноши так старику жадно внемлют порой:

«Все забудь, музыканта воспой и вино, мирозданье темно,
Ведь загадки, увы, никому не дано разгадать мировой!

Ты газель сочинил, словно перл просверлил... Спой ее, о, Хафиз,
Чтобы песне в ответ покатился с небес жемчуг звезд огневой!»

* * *

Грудь моя от сердечного жара, от яда сгорела,
Дом охвачен огнем и до пепла ограда сгорела.

Все в разлуке с любимой расплавилось тело мое,
И в огне красоты сердце, пылкое смлада, сгорело.

Сердце в каждом, кто локоны сладостной пери узрел,
Пожалело меня и, погибели радо, сгорело.

Видишь: сердце свечи, сострадая горючим слезам,
Как ночной мотылек, чья безумна услада, сгорело.

Я с тобою расстался и вижу: сочувствия нет,
Отчужденное сердце в бореньях разлада сгорело.

Наважденье пиров унесло власяницу мою,
Дом рассудка — в дыму, и сокровище сада сгорело.

Чаша сердца разбилась от клятвы безумной моей,
И душа, как тюльпан, без глотка в муках ада сгорела.

Не ищи приключений, вернись, ведь зрачки моих глаз
Власяницу сорвали, и зренье от взгляда сгорело!

Лучше выпей вина — оборви свои сказки, Хафиз,
Мы не спали всю ночь, и свеча среди чада сгорела.

* * *

Хоть осыпавшее розы сладко веянье вдохнуть,
Не хмелей под звуки чанга, осторожность не забудь.

Коль в руках — бутыль, а рядом — твой собрат на людном пире,
Пей с умом! В такое время осмотрительнее будь!

Чашу спрячь под власяницей — в этом веке кровь струится,
Как вино из чана... Бойся опьяниться хоть чуть-чуть!

Пятна винные слезами смоем с нашей власяницы,
Нынче — время благочестья, ясный нам указан путь.

Свод небесный — словно сито, сеющее дождь кровавый,
Что ни капля — царский череп, от судьбы не увильнуть.

Нет, искать под этим сводом тщетно чистых наслаждений,
Ведь в прозрачности напитка донная таится муть.

Весь Ирак, всю область Фарса ты, Хафиз, пленил стихами.
Час настал Багдад увидеть, на Табриз пора взглянуть!

БИНАИ (ум. 1512)
* * *

На чужбине в ночи я похож на страдальца, как тот,
Кто, облекшийся в траур, свои злоключенья клянет.

Днем, согбенный, похож на прожившую месяц луну,
Так меня придавил небосвода бегущего гнет.

Дни и ночи мои в непрестанной проходят тоске,
Я похож на того, кто сломился под ношей невзгод.

Ниц упал я в слезах и похож помертвелым лицом
На увядшую розу, что более не расцветет.

Все — не как у людей, ни умения их, ни ума!
Я похож на того, кто весь мир в озлоблении пнет.

Чашей скорби губительной я, Бинаи, опьянен,
Я — как тот, кто в отчаяньи чашу за чашею пьет.