ВИКТОР ВАСИЛЬЧУК

К годовщине чернобыльской аварии

 Сказание

 ОТ АВТОРА

Впервые попав в тридцатикилометровую зону особого контроля, что под Чернобылем, я увидел пустые людские поселения и ощутил что-то непонятное… Нет, это не было страхом, печалью… Казалось, стою на какой-то планете. Белокурые березки, вечнозеленые сосны, изумрудные поля, голубые озерца… Словно на картине. Вокруг – ни одного живого существа. И тишина. Неимоверная тишина. Даже в ушах зазвенело…
И только потом, когда подошел ближе к покинутым жилищам, увидел отдельных жителей опустошенного радиацией края. В бурьянах, понуро опустив голову, стояла корова с разбухшим выменем. Стрелой промчался диковинный, чересчур уж гривастый конь. А на обочине дороги спокойно сидела лохматая собака. Запомнились ее бесцветные глаза, равнодушно следившие за мной…
Возможно, мне все померещилось?.. Но та «зона» существует. Реальная. Ужасная. Безповоротная… И та, встретившаяся мне собака, покличь я ее, возможно, откликнулась бы. Да она, несомненно, уже умерла. Хотя в памяти останется навсегда, как и мой Буча.
А посвящена эта повесть всем «братьям меньшим», сгинувшим в пасти чернобыльского монстра…

1

Ночь была темная. С беззвездного неба сеялась морось. Под сломанным дубом умирал Буча. Изувеченная душа медленно выбиралась из покалеченного, изуродованного собачьего тела. Сознание тем не менее упрямо не покидало его. И он все понимал. Мутными глазами всматривался в черную бездну. Но светлее не становилось. Не слышно было и голосов. Он попробовал завыть. Кроме бессильного хрипения, ничего не вышло. Как и тогда, когда все начиналось. В том живописном полесском селе, раскинувшемся среди сосен, березок, зеркальных озер, небольшой извилистой речки. Неподалеку от Чернобыля.

2

На свет Божий он появился беспомощным. И, на удивление всем, почти без шерсти. Даже человек с большим воображением не назвал бы его щенком кавказской овчарки. Хотя мама была чистокровная. Крепкая, с широколобой головой, мощными мускулистыми лапами. Небольшие раскосые темные глаза добавляли ей красоты. Маму любили. Ласково называли Азочкой. И обязательно поглаживали по длинношерстной спине. Иногда и без надобности. Аза была умной овчаркой. Своего беспомощного малыша
оттащила в самый темный закуток будки. Еще и соломой притрусила. Соломы хватало. Хозяин работал в колхозе сторожем .
… Аза сразу поняла, что из всех пятерых щенят этот – особенный. Больной. Понурый. Унылый. Глаза у него мутные, гнойные. У других уже густой пушок высеялся, а этот – голый. Носик суховатый и горячий. Именно его она и облизывала чаще всего.
Хозяин тоже часто заглядывал в будку и щупал носы у щенков. Потом удовлетворенно кряхтел и поглаживал Азе спину. И так, казалось, будет всегда.
Но беда пришла внезапно. Вместе с гостями хозяина. Они долго разглядывали собачат. Причмокивали, заглядывали в пасти, мяли уши. Все хвалили Азу. Но вернувшись в будку, она не нашла своего щенка среди других.

3

Его несли в чем-то, пахнущем знакомой соломой. Казалось, вот сейчас мощные мамины лапы разгребут солому, и горячий язык увлажнит его сухую морду. Но нет. Чьи-то руки, как клещами, больно сдавили тело. Едва ноги не повыкручивали. Чем-то так сильно сдавили шею, что это мешало дышать. В следующее мгновение он почувствовал, что летит. Что-то мокрое, холодное со всех сторон обволокло тело. Это была вода. Он с ней уже знаком. Довелось как-то вымокнуть во время ливня. Но тогда она не была такой пронизывающей. Теперь лезла в нос, уши, слепила глаза. А потом все погасло. Лапы тщетно молотили воду – кирпичина на шее безжалостно тянула вниз. А тут еще и последние, спасительные пузырьки воздуха вырвались из пасти и сыпанули вверх. Собрав последние силы, цуцик инстинктивно рванулся за ними и сумел схватить спасительную смесь из воздуха и воды. Наполненные ужасом глаза поймали узкий лучик света. Но силы уже покидали его. Неумолимо тяжелая кирпичина снова потянула обессиленное собачье тело вниз…
- Мыкола! Мыкола, свети сюда, глянь, что-то в траншее барахтается! – закричал Максим товарищу, направив подводу на обочину.
Мужики ехали за сеном, которое стояло в стожке за селом. Рядом с дорогой в этом месте после недавних военных манёвров остался капонир, уже подтопленный водой. Тут и наткнулись селяне на оказию.
- Собачонка, сдаётся! Тяни быстрей, ты ж в болотниках, давай, видишь, концы ему приходят, пузыри уже пускает, - определил Мыкола. – Только осторожно… Еще укусит…
- Да где там, в пасти полнёхонько воды… Какой же негодяй такое учинил?
- За лапы задние бери, вода из легких выльется. Живой, видишь, барахтается. Надо в фуфайку завернуть. Дрожит.
- Себе заберешь? – неуверенно спросил Мыкола, вкусно затянувшись цигаркой. Он уже давно хотел завести собаку, но все не выходило.
Максим согласно кивнул головой, думая: «Юлечке понравится… Садик будет охранять… Хотя… Светлана рассердится… А-а-а… поймет, жена ведь…»
- Может, тебе отдать? – бросил неожиданно.
- Нет, нет, Максим, ты его вытащил… Глянь, как жмется к тебе, - отмахнулся Мыкола.
- Вот и хорошо, - согласился Максим.
А щенок нашел в себе последнее силы, чтобы крепко прижаться к человеческой груди. Затих. Это было его знакомство с добром и злом, со смертью, началом жизненных испытаний, щедрот и бед.


4

Спасенного щенка Максим назвал Бучей. Он, колхозный конюх, живший неподалеку от того сторожа, который хотел утопить бедолагу-собачонку, объяснял соседям такой выбор очень просто – когда-то у него был конь Буча. Любил очень вороного и назвал в его честь цуцика. Буча быстро привык к имени, потому что другого еще просто не имел.
- Где такого классного волкодава достал? – завистливо интересовались соседи.
Удивлялись по праву, потому что Максим долго никому не показывал уродливого щенка. Держал в хлеву. Варил ему похлебку. Покупал у ветеринара витамины, лекарства, пока пес не начал походить на настоящего кавказца. Даже длинная серая шерсть отросла. Поэтому на глаза односельчанам он показался, как говорится, во всей красе.
Буча тоже любил Максима: все норовил лизнуть в лицо. Это не было проявлением слепой благодарности за спасенную жизнь. Нравились Буче крепкие ладони, уютно пахнущие человеческим жильем. Так и хотелось уткнуться в них мордой и беззаботно лежать, вдыхая те успокаивающие запахи. Вряд ли можно было отыскать более подходящие для Бучи руки, чем те, в которые он попал. Точно в искупление за то ужасное недавнее прошлое. И хотя говорят, что собаки предчувствуют беду, ему совсем ничто не вещало о ней.
Но беда на то и беда, что приходит неожиданно, когда ее не ждут. И она и в этот раз ворвалась тихо, непредвиденно и буднично. В конце апреля.
…Максим каждую весну пас колхозных лошадей на озимых. Как только снег сходил с отведенного на выпас поля, он вместе с агрономом выбирал лучшие удобрения для посевов. И уже под конец прохладного апреля Максим вместе с гривастыми и Бучей ходил в раннее весеннее ночное. После этого его ухоженные, сытые лошади не только радовали глаз, но и в работе – на селе знали – его гривастые самые выносливые. Кроме основной колхозной работы, с их помощью распахивали огороды под картошку, возили дрова из лесу. А бывало, что и сельские свадьбы доставляли в город. Это тебе не дорогое авто, на которое бензину не напасешься…

5

Ночь прошла быстро. Даже неожиданно. Бледный месяц тоже незаметно растаял в легкой дымке тумана. Первые лучики солнца неторопливо пили росу с травы. Где-то высоко зазвучал жаворонок. Кони – заржали. Встревоженно насторожил уши Буча. Максим почесал собаку за левым ухом. Подтолкнул, дескать, пора. Поднялся сам с нагретого кожуха. Потоптался на углях ночного костра. Скинул поседевшие от пепла башмаки и босиком побрел к живому родничку. Шел не спеша, привычно, не пугаясь рассветной прохлады, так как и зимой любил пройтись босиком по скрипучему снежку.
Дышалось свободно, полной грудью. Пьяно пахло полынью. Щекотала, холодила ступни покрытая росой трава. Возле родничка остановился. Стал на колено. Пригоршней зачерпнул воды. А она, словно серебро. Поставишь, бывало, кувшин и через месяц не помутнеет. Выпьешь, настроение поднимется. Поздоровевшим себя чувствовал. Как-то нашел неподалеку от источника новый родничок. Пробил себе ручеек дорожку среди поля. Да чудо не в этом. Максим присел возле того ручейка и хотел расчистить. Колупнул раз, другой, а фонтанчик и вынес из-под земли небольшую рыбку. То ли из речки она выплыла против течения под землей, то ли из родничка. Никак не мог раскумекать. Чудес у природы немало…
До отвала напившись, Максим, играя, брызнул на собаку:
- Знаю, знаю, не любишь умываться. Протри-ка глаза, рассвет какой, посмотри…
А у самого вдруг пробежали мурашки под сорочкой. «Вот и постарел…» Кончиками пальцев учтиво пригладил пышные усы. «Сорок пять… Не так уж и много, если вдуматься. Нет, еще рано думать о старости…, - усмехнулся. – А кому хочется стареть, скажите, пожалуйста?..»
Кажется, недавно было. Отец зачерпывает большущей пригоршней прозрачное чудо из полевого родничка, а он, русоволосый хлопчик подставляет худенькие плечики под сотни цветных радуг. «Знаю, знаю, не любишь умываться. Протри-ка глаза, рассвет, посмотри, какой…» Над утренним полем взлетает счастливый детский смех. Катится золотистым одуванчиковым ковром…
И вдруг – гром. В апреле?!.. Сорвался с места Буча. Завыл тревожно. Иголкой кольнул Максиму в сердце тот вой. Снова громыхнуло. Как из пушек. Сотни пушек. «Что-то в селе, наверное, случилось…», - мелькнуло в голове.
- Буча, стереги коней! – крикнул, заскакивая на вороного.
Село не спало. То громыханье вытолкнуло всех людей на улицу. Сомнения отпали: что-то ужасное происходило по соседству с Чернобылем. Видно было и зарево над городом. Как змеи, поползли по селу слухи. Поговаривали, будто атомная станция загорелась… Максим, наслушавшись «версий», подался в сельсовет. Но там ничего не сказали. Председатель только плечами пожал:
- Не слезаю с телефона, но «оттуда», - он ткнул пальцем в потолок, - говорят: «Ждите распоряжений!». Какие-то неполадки на атомной… Что-то нечисто там, Максим, чувствую нутром…
На душе стало тревожно. Максим хлопнул ладонью коня и помчался домой. Село уже напоминало разбуженный улей. Никто не обращал внимания на погожее утро. Не бежали на ферму, в тракторный парк. В воздухе застыли страшные слова: «атом», «авария», «радиация». А через несколько дней появилось диковинное, чужое и пугающее – «эвакуация». Куда? Как? Что брать с собой? Надолго?..
Стон… Густой, томительный стон… Свинцовый - из людских воплей, детского плача, рева скотины, собачьего лая, рокота автомашин крепко стиснул со всех сторон растерзанное, всполошенное село. Беда роскошествовала… А в небе так неуместно, удивительно ярко и безобидно сияло солнце. Буйствовали розовым цветом ранние абрикосы. Беззаботно вспыхивали под ногами, копытами, колесами маленькие солнышки одуванчиков.
…Собирались недолго. Взяли самое ценное: документы, деньги, одежду, фотографии. Даже хату не заперли на замок, все охали, не забыли ли чего…

6

И лишь, когда в чужой хате, далеко от их села, на старой раскладушке заснула Юлечка, Максим вспомнил о Буче. Вконец голову заморочили те военные. Все подгоняли. Видел же из окна автобуса, как собака настойчиво пробиралась через людскую толпу – шмыгала между коровами, лошадьми, подводами, машинами. Видел и не осмеливался позвать, потому что никто не взял с собой даже кошек. Глаза… Большие, полные ужаса глаза собаки искали, конечно же, его. И когда автобус тронулся, Максим изо всех сил закричал: «Остановитесь!.. Там – Буча! Собака! Остановитесь, прошу!» Но… Водитель будто и не слышал. Или, скорее, и сам был перепуганный. Вцепившись в руль, побелевший, он изо всех, казалось, сил жал на педаль газа. Ни слова – и пассажиры. Все убегали подальше от опустевшего, расхристанного, изувеченного атомом села…

7
Буча видел, как хозяин, его дочка и жена садились в автобус, и когда он тронулся, долго бежал за ним. До тех пор, пока старенький «рейсовик» не исчез за горизонтом.. Еще примерно полтора часа пес упрямо грёб мощными лапами глубокий песок дороги. А потом упал. Бессильно положил голову на передние лапы и… жалобно заскулил. Он не понимал, почему его покинули. Завыл. Далеко, где-то там под Чернобылем, таким же жутким воем откликнулось село. Там ему дали жизнь. Подарили доброго хозяина. А теперь?..
Буча попробовал подняться, но лапы почему-то не слушались. Так на дороге, в глубоком песке, он и уснул.
Проснулся Буча от солнца, светившего прямо в глаза. И от какой-то возни под боком. Черный котенок доверчиво жался к нему, терся о лапы, перечеркивая давнее убеждение людей в обоюдной вражде собак и кошек. Пёс лизнул котенка сухим от жажды языком. Тот перестал возиться, затих. Он еще раз глянул туда, за горизонт, где вчера исчез автобус с его хозяином, глубоко втянул воздух. В ноздри ворвался незнакомый запах. Но он почему-то не насторожил Бучу. Отряхнувшись от песка, понурив голову, он поплелся назад. За ним – котенок.
Почти у самой хаты большая черная сука, громко лая, бросилась на его маленького спутника, который проворно шмыгнул Буче между лап, и враз съёжился, став таким незаметным комочком, что Буча едва не наступил на котенка. Резко повернул голову и угрожающе зарычал на нападавшую. В другой раз он охотно побежал бы за ней. Она жила по соседству. Под забором ее хозяина всегда собиралась стая кобелей. Чёрная вздыбила загривок и отступила.
На подворье было пусто. Возле полуразваленной будки одиноко сидела курица. Буча вдруг почувствовал, что голодный, но не осмелился тронуть пернатую свояченицу. Пошел в хлев. В нем еще пахло коровой. В яслях лежал комбикорм. Попробовал есть. Горло давил непривычный вкус. Хозяин никогда не кормил его подобной едой. Долго запивал съеденное заплесневелой водой, поднявшись на дежку под хатой. Вода была старая. Без вкуса.
Котенок тоже резво взобрался на край дежи…
На следующий день село снова ожило. Наполнилось рокотом автомобилей, тракторов, людскими голосами. Буча повеселел. Бегал около людей в респираторах, противогазах. Обнюхивал все, надеясь почуять что-то знакомое. Но когда один из военных ударил его ногой под брюхо, отбежал. Лег подальше, положив голову на лапы. Настороженно наблюдал, как те люди поймали «свояченицу», мгновенно открутили ей голову. Вскоре томительно-вкусный запах заполнил подворье. Настырно замяукал котенок. Ему кинули косточку. Буча даже не шелохнулся.
- Видишь, уставился, окаянный! Наглотался радиации… Теперь понесет куда-то. Надо его тут дезактивировать вместе со всем этим дерьмом. Влад, возьми в кабине карабин. И мяса вытяни из юшки. Сейчас мы его приманим поближе… На-на-на…
Буча поднял уши. Почуяв в голосе того толстого недоброе, зарычал. Но теплая вкусная кость упала под самую морду, на миг забив духом разваренной курятины инстинкт самосохранения.
Но Буча не успел проглотить «гостинец» - прозвучал выстрел. Зажмурив глаза от боли, пес рванул в кусты. Левую заднюю лапу нестерпимо пекло огнем. Кавказец попробовал зубами вырвать эту «пчелу». Он помнил, как кусались рыженькие маленькие букашки, которых хозяин почему-то никогда не отгонял от себя. А их в садике летало порядочно. Не раз его жалили. А это снова…
- Вот он за деревом! Шляпа, попасть с двух метров не можешь! Давай быстрей, не то удерет!..
- Вы что, подурели! – сердито закричал им старший. – Оставьте в покое несчастное животное, оно и так тут натерпелось!
Подстегнутые охотничьим азартом военные не утихомиривались. Тогда старшина напомнил им давнюю охотничью примету:
- Если убьете собаку, то ружье обязательно сломается! А оно вам еще пригодится…
- Хорошо, Влад, оставь… Слышишь, что старший говорит.
…Какая-то невидимая внутренняя сила заставила Бучу подняться и пружиной бросила его тело вперед. Он бежал, пока в глазах не потемнело. Упал неожиданно на обочине дороги…
- Глянь, Степан, волк убитый! – остановил автомобиль на краю дороги Петро Шеремет. Он с коллегой совершал обычный дежурный объезд радиационной зоны.
- Какой это волк? Кавказская овчарка. Собачники, скорей всего, подстрелили, - возразил Степан.
Буча услышал голоса. Раскрыл глаза. Перед ним стояли почти те же люди. В форме.
- Так что, заберем на КПП, Степан?
- Он, наверняка, звенит от радиации… Ты уже козу припёр в отделение. Что из того вышло? Еще и мне перепало. Загремишь снова, юннат несчастный, в этот раз начальство уже не простит.
- Молчи, дай аптечку лучше, хоть перебинтую несчастного.
- Смотри, грызанёт, бешеный, должно быть… И сорок уколов не поможет…
- Да нет… Глаза у него полны слез. Досталось бедолаге. Из карабина его кто-то шандарахнул. Шарик, Шарик! Видишь, даже не шелохнется. Давай бинт, милиция обязана помогать потерпевшим. И сала отрежь шматок, там – в моём тормозке. Наверняка, голодный.
Буча вдохнул вкусный запах и сразу успокоился, приготовившись к самому плохому. Ему уже было все равно, но силясь поднять голову, слабо зарычал. Попробовал сильнее – из пасти вырвался глухой стон. На измученной собачьей морде можно было прочитать: «Люди, пощадите! Что я вам сделал?..» Жутко было смотреть сильным мужчинам на те собачьи слезы.
- Спокойно, Шарик, спокойно, - приговаривал мягко «юннат», бинтуя раненого, - все заживет, как… на собаке.
- Поехали уже, он все равно умрет, крови много потерял. Положи в кусты- собачники добьют или кабаны разорвут…
- Тебе бы на живодерне работать… Подай лучше банку с водой, напою еще, может, отойдет…
Вновь в который раз Буча почуял человеческий запах. Он уже не настораживал. Не предвещал беды. Но и не напоминал хозяина. То был совсем другой запах.
- Поехали! Поехали, времени мало, Петро! – подгонял коллегу милиционер. Вскоре их автомобиль исчез, оставив в одиночестве раненую собаку. Таинственно зашелестел лес, тоже одинокий. Без зверей, птиц. Без любителей лесной романтики.

8

Долго приходил в себя после того несчастливого дня Буча. Лежал и старательно зализывал свою рану. Когда почувствовал, что может идти, подался, хромая, к знакомому родничку. Исступлённо пил прохладную воду, точно стремился утихомирить голод и боль. Нежное солнце, терпкие запахи трав напомнили ему о приходе лета. Буча знал эту пору года. Юленька, дочка хозяина, частенько заманивала его в те жаркие дни к речке. Ему не нравилось это. Напоминало о чем-то ужасном. Особенно, когда вода настойчиво лезла в ноздри, в морду.
Тем не менее он старался относиться к тем играм равнодушно, так как не видел в девочке врага. Напротив, ее добродушие, нежный тон голоса заставляли подчиняться, забывать о неприятном. А еще, когда Юленька поглаживала бочок и спину, он был согласен на все. Девочка тоже не оставалась в долгу. Каждый раз приносила к будке что-нибудь вкусное. Даже после того, как отец уже покормил кавказца. Мыла тарелку и подстилала под нее клеенку или газету, чтобы после трапезы в будке было чистенько. О! То были чудесные мгновения судьбы!

9

Быстро проходили дни и ночи. Тучи иногда прятали солнце, и на измученную землю падал неприятный дождь. После него в траве вдруг появлялись ярко-красные с белыми крапинками грибы. Под конец лета выросла целая армада их. И Буча даже не обращал на них внимания. Бывало, приходилось вместе с мышью есть траву, листья и тот разукрашенный гриб.
Собирал, что находилось, лишь бы жевалось. Хотя иногда везло найти птичьи, а то и куриные яйца. По лесу блуждало немало несушек. Их яйца были настоящим деликатесом. От них в животе ощущалась сытость, и лапы становились крепче. Буча приловчился употреблять те лакомства: возьмет в пасть, прокусит, выпьет, не уронивши ни капли на землю, а скорлупку оставит. Птицы их потом клевали.
Впрочем, последнее время пищевой ассортимент настолько обеднел, что довелось даже на вегетарианскую диету сесть: не то, что скорлупки съедать, а и снова жевать траву, грибы.
От той диеты живот у Бучи подтянуло аж до хребта. Он стал худым и голенастым. Слишком ушастым. Мех на спине, загривке сбился в кудели, около хвоста начало вылезать. Поэтому внешний вид у бывшей хозяйской овчарки, надо сказать, был никудышным. Однако пес не обращал на это никакого внимания. Он все чаще намеревался возвратиться в хозяйское жилье. А вдруг хозяин вернется. Будет искать его…
Однажды Буча вышел из лесу на шоссе. Был, как всегда, голодным. Поэтому пустой желудок подталкивал его к зеленому «Жигулю», стоявшему на обочине. А, может, вспомнилась милицейская легковушка и те люди, что спасли его, раненого. Побрел на голос. Тем более, что звучал он нежно и добродушно, совсем, как у Юленьки…
- Иди, моя собачка, сюда, бедненькая. Мама! Мама, смотри, кто-то собачку потерял!
- Оксана! – прозвучало резко, даже листва зашуршала на деревьях. – Оставь, говорю! Грязная… Из зоны, наверное… Мыкола, поехали, чего стоишь? Ребенок нуклидов наберется еще от этого мутанта приблудного. Видишь, как глаза горят. Своих дома хватает… Понавозили тех переселенцев…
Если бы Буча умел говорить, то сказал бы: «Едьте…» Но… Интеллигентным, наверное, был. Он лишь мирно помахал облезлым хвостом девочке, которая грустными глазами смотрела на него через окно автомобиля. Разве ж он виноват, что стал таким? Или в этом не заслуга людей? Или не человеческие руки разрушили жилище хозяина,
разломали его будку? Может, он и думал так, понуро бредя по обочине назад. В зону. Зачем? Что его звало?..
Вдруг из-за деревьев вылетела волчица. Немного меньше Бучи. Видно, тоже давненько не охотилась. Она ощерила желтоватые выщербленные зубы. Он раньше, в ночном, отгонял похожую от коней. Но та была большой, с крепкими зубами. В их мощности Буча даже успел убедиться. И до сих пор на загривке остался глубокий след.
Вспомнив ту схватку, он тоже ощерил зубы, подготовился к обороне. Между тем волчица не отскочила. Так и сидели они, пока не начало смеркаться. Волчица не сводила с Бучи стеклянных глаз. Буче надоело – он трусцой оббежал ее и… подался в село. Серая медленно двинулась за ним.
Около хаты хозяина было пусто. Военная техника поломала деревья, кусты, ограду. Осиротело лежал разбитый колодезный сруб. Криницу засыпали. Дом тоже мало чем напоминал опрятное когда-то жилье. Оконные рамы зияли чернотой, точно чьи-то большие выплаканные глаза. Пугал пустотой и дверной проем. Ветер жутко скрипел отломанным куском крыши, сдирая пятнышки известки с потрескавшейся стены.
Буча громко завыл. Его поддержала волчица. Он не обрадовался этому. Где-то в глубине своей души надеялся услышать такое ж собачье завывание. А слышался лишь голос серой.
На хмурое небо выкатился ярко-белый круг луны. Будто захотел послушать страшное беспомощное завывание. Выхватил из темноты колючую проволоку, ржавые таблички с треугольничками, полуразобранные, разворованные жилища, их черные, пустые окна и снова закатился за облако. Вмиг почернело. Буча еще громче завыл, точно требовал возвращения того хоть и холодного, но света.
Вон там, из большущей лужи его вытянули полуживого. Той улочкой ходил с хозяином в конюшню. За тем магазинчиком в него целились камнями школьные сорванцы. Он таки хорошо проучил их один раз: даже штаны нескольким подрал. Немножко дальше состоялся настоящий бой с соседским Сирком. За Черную воевали. Как она тогда смотрела на него, победителя! После той драки и старый бульдог, который жил через три хаты от хозяина, всегда почтительно смотрел вслед. Тем не менее Буча никогда не зазнавался. Он любил это село, его людей, их друзей, помощников во всю широту своей собачьей души. А теперь где они? Вернутся ли?..

10

Максим глянул на луну. Зажмурился. Как-то неспокойно стало на душе.
- Пошли, Иваныч, в хату! – окликнул с порога Петро Тимофеевич, колхозный бригадир, давший приют его семье после эвакуации. – Прохладно что-то сегодня. Наверное, дождь будет. В такую ночь не прибежит твой Буча, не жди. Пошли, говорю, по чарочке выпьем, праздник же…
- Какой? – равнодушно поинтересовался Максим.
- День революции… Побеседуем. Хату твою обмоем. Уже хлопцы пол настилают. До Нового года переселитесь…
- Сейчас иду! Думаю, заболел где-то или след потерял. Так не может быть… Читал, что собаки за сотни километров возвращаются домой.
- Иваныч… Может, он никуда и не пошел из хаты…
- Или с голоду где-нибудь умер. Хороший пес… Едва живого из капонира вытащил. Привыкли все к нему. И Светлана тоже… Вначале не хотела его… Из-за Юльки смирилась. Да и полюбила…
Мужчины сели к столу. Налили по чарке. Молча выпили. Закусили. Выпили еще по одной.
- Революция… Партия… - завелся вдруг Максим. – Чернобыль… Все мы думали… А кто теперь о нас думает? Кто о крестьянине когда заботился, Петро? Только требуют. Давай молоко, мясо… А где его брать? Старые отживают, а молодежь не очень поспешает… Да и цены просто смешные… Реформы, перестройка… Где ж вы раньше были, гос-с-спада хорошие?..
- Правильно рассуждаешь, Максим! – попробовал успокоить конюха бригадир.
- Что тут правильного? Работаем – и баста! Утром и вечером, в дождь и жару, без выходных и праздников, без отпусков. Даже про болезни забываем. И люди, как собаки, и собаки, как люди… Завтра возьму машину и поеду в зону!
- Хорошо, Иваныч, то будет завтра, а сейчас перекусим, картошка стынет. Могут не пустить…
- Пустят!
- Зона ж, Иваныч…
- Прорвусь. А-а-а, наливай, Петро, ты прав, завтра виднее будет.
- Не переживай, Иваныч, читал я в газете, что в Америке один пес возвратился к хозяину через несколько лет. Столько километров отмерял лапами!.. А еще там есть специальное кладбище, где за большие деньги собак хоронят. Совсем, как людей…
- Вот так! У нас человека не могут нормально похоронить, а там – собак… Ты видишь! Что то за газета? Хотя… мы ж люди. Мордуем несчастных животных. Нет, сначала издеваемся над собой, а они мучаются рядом с нами. Нет, таки прорвусь. Живой Буча, чувствую, ждет меня. Виноват я перед ним, Петро…
В ту ночь Максиму не спалось. Снились разные химеры. Будто он в Нью-Йорке. На кладбище. Везде чистота и порядок. Идет он по асфальтированной дорожке. По обе стороны – собачьи бюсты. И внезапно – похоронная процессия. С десяток мужчин и женщин, одетых в черное. На катафалке – гроб, в нем … собака. Пригляделся – Буча…
Утром Максим пошел в колхозную контору. Председатель правления разрешил взять «Ниву» с водителем. Они сразу двинулись в дорогу. Путь был нелегким. С водителем Максим почти не разговаривал. Щемило сердце. Ехал, казалось, в гости. Гостинец прихватил – кость с мясом.
Чем ближе подъезжали к зоне, тем тревожней становилось. Вокруг ни одной живой души. Одни березки и сосны стояли нерушимо. Одиноко.
«Нива» остановилась возле полосатого шлагбаума. Старший контрольно-пропускного пункта доложил куда-то по телефону. Лишь через час пообещал приехать оттуда старший по званию. Дожидаясь его, Максим начал вспоминать родное село, свою жизнь. Когда-то, осиротевший, нашел тут приют. Отец на мине подорвался. Распахивал забытое послевоенное поле трактором и налез на «фашистский подарок». Мама не выдержала, через год умерла. Добрые люди согрели, накормили, одели, а потом ухаживали, как за родным. Так и остался в той стороне. Не искал счастья в другом месте.
Были и учителя. И работа. Сначала за лошадьми ходил, потом прицепщиком техники стал. Выделили трактор. Да не мог на нем работать, все отец вспоминался. Со временем ушел из тракторного парка. В конюхи. То от деда, наверное. Это сейчас эта профессия не престижная. А тогда… Первый человек на селе. Сумел и Максим возродить бывшую дедовскую гордость. Женился на красавице-доярке. Вместе хату поставили с резной крышей. Садик высадили, пчел завели. Жили не хуже других. Дочь Юля – девочка как маковка. И в один день – ни села, ни хаты, ни лошадей. И Буча пропал…
- Жаль собаку, разумной была, верной, - сказал вслух.
- Так вы собаку приехали искать? – удивился высокий молодец в форме капитана милиции.
- А что тут удивительного? – тоже вопросом сердито ответил Максим.
- Напрасное дело, езжайте домой. Нельзя туда. Вы ж сами знаете, радиация высокая. Хотите, чтобы меня посадили…
Так и возвратился Максим ни с чем домой.

11

…Бучу разбудили холодные белые мухи, которые настырно липли к носу и мгновенно исчезали, оставляя мокрые капельки. Чтобы согреться и, по возможности, найти что-то на завтрак, он со всех ног припустил в лес. Туда, где надеялся разжиться какими-нибудь харчами. Туда, где можно было прятаться от назойливых холодных мух.
Однако он не знал, что там его ожидало еще одно нелегкое испытание. Безрадостное и беспощадное будущее, о котором он и не подозревал. Ведь нацелен был на одно: как и чем погасить сосущее чувство голода. За ним, стараясь не отставать, бежала волчица.
Уже почти полностью стемнело, когда Буча, ломая когти, выскреб из-под подмерзшего снега мышь. В этот раз ему по-настоящему повезло – серенькая попалась неплохая. Он держал ее под лапами. Теплый полуживой комочек приятно грел лапы, будоражил желудок, выталкивая горячую слизь на одеревеневший язык. Почувствовав, как комочек шевельнулся, со сдавленным рычанием придавил ее лапами. Красные капли крови прыснули в снег. Вдруг Буча услышал поскуливание. Он повернул голову – неподалеку лежала уже знакомая волчица. Голову положила на передние лапы, а язык свесила набок. Буча зарычал. Серая не отскочила, напротив, начала, совсем по-собачьи повизгивать. Тогда он схватил свою добычу в зубы и отбежал в сторону. Держась на расстоянии, волчица последовала за ним. Тем временем из-под ног Бучи вышмыгнула еще одна мышь. Он проворно прижал ее к снегу, а ту, первую, мгновенно проглотил.
Волчица начала подползать ближе, выставляя перед собой лапы. Когда она очутилась совсем близко, Буча углядел, что лапы у серой изуродованы. Что-то непонятное заставило его прервать скромную трапезу. Немного успокоившись, попробовал снова есть уже остывшую мышь. Он хорошо знал: если не проглотит ее сейчас, то скоро она станет, как камень.
Волчица продолжала приближаться. В следующую минуту Буча вздыбил загривок и решительно ступил навстречу, ощерив зубы. Их глаза встретились. Но то был не хищный холодный блеск, не хитрый, а затуманенный болью, голодом, полуугасший огонек затухающей жизни.
Буча взял зубами мышь и положил ее к лапам волчицы. Сам отошел. Однако она не накинулась сразу же на еду. Тяжело втянула в себя воздух, медленно поднялась и подошла к «подарку». Буча отвернулся. Он слышал, как серая не торопясь начала есть добычу. Теперь все ясно: «Серая уже не отстанет от меня». Старательно разгреб снег до самой листвы, сгреб ее в кучу, и зарылся в нее, уткнув в лапы холодную морду. Завтра ему придется долго охотиться…
С того времени волчица не покидала Бучу. Он и не прятался. Наоборот, когда она отставала, ждал, делая вид, что занят охотой. Поймав все-таки мышь, клал ее на след в снегу, хорошо зная, что Серая подберет, а сам искал другую. Бывало, находил. Вскоре его лапы тоже мало чем отличались от лап спутницы. И когда ударили февральские морозы, он по целым дням не вылезал из своего укрытия.
Одним необычайно пронизывающим вечером Серая смело вошла в логово Бучи, а он сразу почувствовал, как хорошо иметь в нем соседа. Единственное, к чему он долго не мог привыкнуть, - запах. Среди мешанины самых разнообразных, какие только мог различить его талантливый нос, выделялся особый, давно знакомый. Вражий… Именно
тот запах и заставлял что-то вспоминать. Иногда ночью он против воли выталкивал его из нагретого логова. Тогда Буча неудержимо выл. На весь лес. А Серая почему-то не поддерживала. Возможно, догадывалась о собачьей тоске…

12

Следующая весна пришла в лес неожиданно. Где-то наверху, над верхушками пожухлых сосен резанул куски хмурого неба солнечный луч, превращая искристый снег в грязную кашу. Зелепетали ручейки, давая всему живому вдосталь напиться талой воды. Припав к одному из них, Буча пил, пока не отяжелел живот. То же самое сделала и Серая.
Они шли рядом – пес, который остался без дома и хозяина, и волчица, притихшая от беды. Шли, не ведая, куда. Вперед, надеясь каждый на свое. Обезлюдевшая, согретая первым теплом зона породнила их, погасив давнюю обоюдную злобу, вытравив ненависть голодом, холодом, одиночеством. Объединила желанием выжить. Наконец, продолжить свой род… Буче казалось, что все вокруг вымерло. Какая-то удивительная тишина стояла в лесу. Ему хотелось быстрее выбраться из этих мертвых зарослей. Выйти на дорогу, которая ведет в село. Встретить людей. Своего хозяина. Его дочку.
Если бы встретил их, бежал бы, пока хватило сил. Потом облизал бы руки, лицо. Упал на спину, вывалялся в грязи. Рычал бы, выкручивая «восьмерки» хвостом…
Впереди, в кустарнике, что-то завозилось. А через мгновение оттуда высунулось страшилище – черная, щетинистая голова с хищно торчащими клыками, красными углями глаз. Серая даже отшатнулась, прижавшись к нему, наверное, это и придало ему смелости. И он рванул вперед. Буча ловко увернулся от клыков, а когда кабан, неожиданно споткнувшись, завалился не бок, стремглав кинулся на него. Челюсти автоматически стиснули загривок под ухом мохнатого монстра. Тот дико захрипел, силясь подняться. Не удалось.
Краем глаза Буча заметил, как Серая тоже вцепилась в ляжку кабана. Но это было ошибкой. Щетинистый, подхлестнутый резкой болью, вдруг поднялся на передние лапы и резко мотнул снизу вверх могучей головой. Буча даже не успел почувствовать, как острый клык распорол ему левый пах – на миг завис в воздухе, а потом тяжело шлепнулся между деревьями. Волчица же держалась намертво. Но увидев, что кабан, не обращая на нее внимания, упрямо наступает на собаку, предприняла другой маневр – отпустила ногу и забежала вперед, рискуя собственной безопасностью, прямо под клыками. Кабан собрался подцепить настырную волчицу. Да полученная от Бучи рана осадила его. Пользуясь этим, Сера грызнула его за ухо. И тогда щетинистое чудовище, громко хрюкая, отступило.
… Рана Бучи была глубокой. Он попробовал достать ее языком. Не удалось. Попробовал еще раз – прозвучало жалобное поскуливание. Беспомощное. Бессильное. И тогда подползла волчица… Буча зажмурил глаза и нырнул в темноту. А Серая старательно и долго зализывала горячий окровавленный бок своего спасителя, который снова в который уже раз боролся со смертью, неизвестно чем утоляя жажду жизни.
Она тоже не знала этого, как и не знала, что после этого долго будет скитаться по зоне в поисках еды для него и себя. На первых порах ей повезет поймать зайца. Будет носить в пасти воду для раненого пса. Будут стрелять ей вдогонку собачники. «Зоновские скитальцы» даже не подозревали, что, прикидываясь подстреленной, она мастерски обманывала их. Гоняясь за живучей серой, они удалялись от лежбища Бучи…

13

Именно тогда, когда Серая так счастливо ускользала от тех выстрелов, отвлекая давних своих врагов от Бучи, в зону пришел май. Буйствующий высокими травами, на редкость яркими цветами актеи, смолки, зеленчука. Непривычно безмолвный. Сдавалось, все застыло в ожидании чего-то неожиданного. Между тем, если бы кто-нибудь из людей заприметил серую волчицу, то понял бы: она собирается народить щенят. Но никто бы не догадался, что это не собака, а Буча – не волк. Неумолимая зона изменила их внешность, точно злая волшебница. Хотя мать-природа была все же сильнее и всячески стремилась перебороть ту страшную реальность коварной радиации – дала возможность продолжить род собачий. Дала она шанс и ее самому совершенному творению – людям: они сумели-таки покинуть эти лихие места. Представьте – потоп или землетрясение… Хотя радиация намного коварней. Заставила же в этой «зоне» оставить много дорогого людям: дома, улицы, сады, гусей, кур, поросят, лошадей, коров, телят, собак. Немало их блуждает. Одинокие, они живут каким-то чудом, находят еду. Им иногда везло, и они продолжали свои мытарства, дичая без людской заботы. Не раз доводилось встречаться с ними и Буче с Серой.
…Полдень докучал жарой. И Буча, тянувший тушку козы, остановился отдохнуть. Оставив под кустом можжевельника ношу, начал вынюхивать, где б найти хоть маленькую лужицу. Томимый жаждой язык, казалось, выпадет. Но вдруг на полянке Буча углядел корову. Она даже не отскочила, не отбежала, когда он подошел к ней. А знакомый запах молока подталкивал собаку все ближе. К разбухшему синеватому вымени, с которого уже капала белая маслянистая жидкость. Буча интуитивно вцепился в отвисший сосок. Теплое, густое молоко брызнуло в высохшую пасть. Живительным ручейком потекло в сморенный желудок. А корова стояла, как вкопанная, точно и ждала этого. Напившись до отвала, Буча распластался рядом. А в логове его ждала Серая. Буча отдыхал. Он даже не подозревал, какую непоправимую беду только что принес себе, высасывая из обреченной скотины отравленную жидкость…
Вернувшись в логово, Буча долго обнюхивал мертвых щенят. Не мог никак сообразить, что с ними случилось. Они лежали неподвижно под боком Серой. Уже холодные. Умерли, скорее всего, от голода, потому что у волчицы уже несколько дней не было молока. Но еще один щенок вяло возился между лапами. Цеплялся, как мог, за жизнь.

14

Новоселье у Максима и его семьи было шумным. Председатель сельсовета торжественно вручил ему ключи от дома, произнеся длинную тираду о том, что, мол, беда есть беда, а жить нужно. Намекал, что время вскорости залечит печаль по покинутому наследству дедов. Да и дом новый не хуже брошенного. Все жали руку Максиму. Точно и горя не было. Только бригадир Петро Тимофеевич молча взял его за плечи и отвел в сторону.
- Не кручинься, Иваныч. Пережили войну, голод и это горе одолеем. Люди у нас хорошие. И край наш чудесный. Привыкнешь. А чтоб легче было, возьми подарок мой. – Бригадир нагнулся к корзинке, накрытой платком. – Думаю, сам назовешь. Я не отважился…
Из корзинки на Максима черными пуговками глазок смотрел щенок. На загрубевшую от ветров, дождя и солнца щеку конюха скатилась непрошенная слеза. Бригадир, увидев временную слабость Максима, смутился и сказал:
- Ладно, Иваныч… Я это… Пойду… А вечером загляну…
Максим лишь кивнул в ответ, беря в руки щенка:
- Иди ко мне, Буча, иди, маленький…
А в это время с Бучей творилось что-то непонятное. Он не находил себе места. Как безумный, бегал вокруг логова. Царапал лапами деревья. Переворачивался. А потом вдруг кинулся стрелой из лесу на давно забытую дорогу, которая вела к покинутому, изуродованному, уже местами заросшему бурьяном, селу.
…Начало уже темнеть, когда обессиленный Буча заполз под сломанный дуб. Утратив от усталости нюх, просто грудью наткнулся на перепуганного кота. Если бы Буча присмотрелся и обнюхал того всполошенного драного зверька, то, несомненно, узнал бы в нем котенка, который когда-то пришел сюда вместе с ним с далекой левады – тогда, после выселения людей. А разве ж мог остановиться тот кот, напуганный всеми бедами, ужасами и голодом возле этого пса – почти лысого, с оторванным ухом, пошматованным гнойным боком и мордой, сплошь покрытой страшными язвами?..
Буча медленно поднялся на передние лапы и, срываясь на волчий вой, протяжно и громко залаял в темную прорву ночи, словно хотел, чтобы тот жуткий лай долетел до Космоса. Но лай летел над зоной и возвращался эхом от серой мороси.
Налаявшись, Буча положил голову на лапы и оцепенел. Силы оставляли его. Словно угадывая это, спокойно подошел кот. Потерся головой о собачьи лапы и примостился под его еще теплым боком, выпустив из пасти на размокшую землю кусочек окаменевшего хлеба. То был маленький запас на черный день. Кошачий…
С неба сыпануло еще сильнее. Заскрипели деревья. Они были слишком старыми и, наверное, вспомнили древнюю легенду о том, как собака и кот спасли людей от голода, отдав им хлеб, который отобрал у людей Бог, разгневавшись на них за непочтительное отношение к дару Господнему. Натужно скрипели деревья возле забытой хозяйской хаты и немощно следили за тем, как теперь люди не могут ничем помочь своим легендарным спасителям. И даже не увидят, что их кот уже навсегда затих, свернувшись калачиком под боком Бучи.
Буча помутневшими глазами глянув в черную бездну ночи. Но светлее не стало. Не послышались голоса. Он попробовал завыть. Кроме бессильного хрипа, ничего не вышло. Тогда Буча широко открыл пасть и что есть силы втянул влажный, горьковато-холодный воздух. И затих. Зона на этот раз не хотела дарить ему даже самой маленькой надежды.
А где-то далеко в лесу нестерпимо выла волчица…


 Перевела с украинского ТАМАРА ГОРДИЕНКО