Андрей Чернов

Когда ту песню обернула я в кольцо –
Вы стали плакать, опустив лицо.
 Т. Смертина
Соприкосновение с настоящей поэзией всегда действует оживляюще для души. Будто избавляется она от шершавой коры, покрывающей её, от затхлой повседневности, пошлости, цинизма, банальности. Чувствуется настоящее перерождение: избавление от ненужного сумрака бытийной ограниченности, «темного царства», окутывающего, застящего глаза, душащего не горло, но душу. И вот – будто от волшбы, всё это исчезает, тает. Что это за волшба? Почему имеет такую сильную власть?
Природа такого воздействия на восприятие читателя легко объяснима: в равной степени на нас производят такое впечатление и замечательные полотна художников, и гармоничные музыкальные композиции, и произведения ваяния и зодчества, если они действительно отмечены талантом. Создание прекрасного – одно из главнейших человеческих стремлений к гармонии и самопознанию. Акт сотворения из небытия являет собой путь гармонизации сущего, отрыв от чуждого хаоса природы. Сущность сотворения нового издревле воспринималась мистически, иррационально. В этом – проявление непостижимости творческого процесса, невидимого глазу зрителя. Ведь не только созидание нематериального – музыки, поэзии, невозможно наблюдать со стороны, но даже наблюдение за работой художника, скульптора или зодчего лишь дает представления о продукте творческого акта, но сам творческий акт всегда закрыт, непостижим для другого человека.
Поэзия, наравне с живописью и музыкой является древнейшим искусством. История в несколько тысячелетий дала поэзии не только богатейшую метафоричность, образность, пластичность языка и стихотворных форм, но и усложнила путь создания новых образцов оригинальной поэзии (новые темы отсутствуют уже почти как два столетия), привела к вспышке направления антипоэзии, если можно так сказать, не-поэзии. Впрочем, приставки «анти» и «не» имеют слишком негативный смысл, какой, мне думается, не следует применять в отношении авангардистской и постмодерновой поэзии – поэзия, если это действительно таковая, остается ею в любом виде и в любой форме. Поэзия – дух, а не форма. Поэтому тезис противников авангарда и постмодерна, о якобы метастазах цивилизации или культуры, порождающих явления постмодерна, вызывает большие сомнения своей предвзятостью и категоричностью. Эстетическое неприятие не может быть мерой определения поэзии. Мера всего, как известно, одна, и это рождает самую большую сложность.
Читая новую книгу русской поэтессы Татьяны Смертиной «За обманутых помолюсь…» (Дмитров, 2008) не оставляет всегда удивительное и желанное чувство соприкосновения с поэзией. Отбросив всё лишнее, неискреннее, начинаешь многое по-новому понимать. Сквозь прочитанное видишь (да и не видишь, а скорее угадываешь) очертания мира, будто бы и вовсе непохожего на наш, но стоит лишь всмотреться лучше – до рези в глазах (отчего же?) – как образы приобретают такой знакомый абрис.
Книга Т. Смертиной вобрала в себя значительную часть из написанного как в ранний период, так и за последние годы, подытожив творческий путь поэтессы. Под одной обложкой оказались стихотворения и стихотворные циклы различных лет и тематики, как дети не похожие и похожие друг на друга, живущие теперь своей собственной жизнью. Сборник «За обманутых помолюсь…» ценен прежде всего тем, что вобрал в себя многое из созданного Смертиной за несколько десятилетий. И несмотря на то, что на авантитуле нет подзаголовка «Избранное», данный сборник в полной мере может на него претендовать.
Редко когда одна книга поэта может дать целостную картину его поэтического дара и творческих исканий. Однако, пройдя значительный отрезок своего творческого и жизненного пути, поэт, отобрав лучшее за многие годы, дарит читателю бесценный слиток своего труда, вдохновения, сомнений и душевных мук – книгу избранных стихотворений. Так было, например, с книгой А. А. Ахматовой «Бег времени», хотя на момент издания (1965) Ахматова не могла полностью сказать всего. И её поэму «Реквием» читатель смог прочесть лишь через многие годы после смерти поэтессы, чье имя – одно из знаковых в Серебряном веке.
Книга «За обманутых помолюсь…» Татьяны Ивановны Смертиной является подобным слитком, дающим полноценную, развернутую картину творчества поэта. Тщательно отобранные стихотворения приоткрывают дверь в поэтическую действительность, названную Смертиной иномиром. Во взмахе втором «Крыльев» я уже останавливался на некоторых особенностях иномира, в этой статье я лишь вкратце обозначу важнейшие грани этой художественной действительности.
Создаваемый облик магически-первозданного мира – иномира – максимально отвлечен от действительности. Во всяком случае, таково главное впечатление. Циклы стихотворений, представленные в книге: «Северные лотосы», «Ангел верности», «Тайны привидений» погружают в нереальный, фантастический мир, где даже лирический герой эпически-фантастичен. Любовная, эротичная поэзия совмещает черты реальности и нереальности. Цикл стихотворений «Ангел верности» ярко изображает таинство брака, при этом акцентируется на преображении, изменении сути невесты. Это не только переход от девичества к взрослой жизни женщины. Во многих стихотворениях цикла белый венчальный наряд невесты имеет явную ассоциацию с погребальной белой одежды «Божьей невесты» – девушкой, умершей незамужней. Эту ассоциацию укрепляет и встреча с Ангелом у некоего моста, символизирующего, возможно, переход в иной мир.
Переход – важнейшая, центральная метафора названного цикла стихотворений. Важно подчеркнуть, что метаморфозы, ведущие к преображению лирической героини – невесты – вызваны любовью, дарующей, как и смерть, вечную жизнь:
И берёзы плыли млечно –
Божьи струны.
Будем жить мы – бесконечно,
Вечно юны.
Однако смерть дарует тлен, уход в вечность лишь сущностью души, любовь же призвана дать продолжение жизни – новую жизнь.
Есенинская тема Смертиной не случайна. Творчество поэтессы многое взяло как из наследия гениального русского поэта, так из русской народной среды – ведь Смертина, как и Есенин, также имеет крестьянские корни. Цикл стихотворений «Танец персиянки» вовсе не продолжение мотива, заданного Есениным. Даже наоборот: Смертина противопоставляет свою лирическую героиню лирическому герою «Персидских мотивов». Лирический герой Есенина воспевает прежде всего любовь, земную, овеществленную любовь – к женщине, к родине, к красоте. При этом есенинскому циклу чуждо разграничение действительности на прекрасное и безобразное. Безобразное в «Персидских мотивах» остается за кадром, не вторгается в плоть стиха, хотя и присутствует в нем опосредованно:
Улеглась моя былая рана –
Пьяный бред не гложет сердце мне…
Есенинский герой вырвался из гнетущей атмосферы, его рана стала «былой», т.е. осталась в прошлом, хотя и продолжает напоминать о себе. Стихотворения «Персидских мотивов» представляют духовный отдых лирического героя от тягот и испытаний, выпавших на его долю ранее. В этом, вероятно, можно усмотреть проекцию жизненных переживаний самого Есенина, ушедшего от «пьяного бреда» Москвы в экзотику Закавказья.
«Танец персиянки» иной – он презентует окружающее лирическую героиню уродство жизни на фоне стремления её к идеальному образу прекрасного, здесь – Рязань (шире – Россия) в стихах Есенина. Таким образом, картина этого цикла стихотворений, удостоенного 1-й Есенинской премии в 1995 году, обратная той, которая изображена у Сергея Есенина. Смертина демонстрирует подноготную жизнь жены шаха в серале, при этом подчеркивая гнетущую атмосферу нелюбви. В представлении персиянки, сказочной прекрасной страной вырисовывается родина лирического героя «Персидских мотивов» Россия. Стремление к прекрасному идеалу усугубляется несвободой здесь, в окружающей действительности. Отметим также, что среди чувств, охватывающих лирическую героиню, нет непосредственно любви, а вот влечение к прекрасному – важнейшее чувство, ведущее персиянку к окончательному разрыву с окружающей действительностью. И если отторжение ненавистного быта гарема выражалось в почти невинной насмешке: ответе на вопрос шаха что же за книгу читает его жена « – «Идиот», мой господин…», никаких последствий не имевшей, т.к. осталась не понятой мужем, то разрыв, давно назревавший, приводит, в конце концов, к гибели от рук подосланного шахом убийцы. Однако, любовь героини «Танца персиянки» отлична от той, которую изображает Есенин: это любовь к идеалу, к образу.
Стихотворения, собранные в рубрику «Печальная Русь за Сергея молилась…», раскрывают значение есенинского чувства «Быть поэтом – это значит то же…». Лирические переживания за судьбу Есенина, его творчества выплеснуты в скромные, почти лапидарные строки.
Было явленье Поэта на Русь…
Пожалуй, с первого взгляда, Сергей Есенин в смертинских строках предстаёт слишком идеализированным, этаким обобщенным «Поэтом». Человеку, не понимающему творчества Есенина, его места в русской жизни и литературе, не испытать подобного, пускай и почти религиозного, чувства.
Образцами поэтического эстетизма можно назвать стихотворения из цикла «Розовые стихи». Усложненные образы стихов, доведенные порою до аллегорий, погружают в ирреальную действительность сада-жизни, где одушевленными персонажами выступают цветы. Мир-сад, живущий своею, удивительно похожею на привычную человеческую, жизнью, наполнен своими драмами и радостями. Борьба света и тьмы, Добра и Зла вершится и здесь. Совершив аллегорическую подмену – отодвинув персонажа-человека на второй план, Татьяна Смертина акцентирует внимание читателя на цветке, как главном действующем лице, переживающим боль, страдания, радости и смятения.
Чрезмерная мрачность сюжетов некоторых стихотворений, сходная с гнетущим духом триллера, иногда кажется неприемлемой. Готический антураж и традиционно романтическая поэтика явные признаки декаданса.
Древнерусская языческая символика пронизывает творчество Татьяны Смертиной. При этом собственно языческой атрибутики может и не быть. Поэтесса использует символы и метафоры, являющиеся центральными в славянской мифологии: Солнце, Луна, вода, земля, огонь. Кроме того, Смертина с особым вниманием относится к использованию в стихотворениях названий растений, животных, грибов. Интересны, в этом отношении, выводы, сделанные российским филологом Николаем Копытовым в статье «Фитонимическая лексика в стихах «Травника» Татьяны Смертиной». Так, Н. Копытов отмечает значимость мифологических образов в стихах поэтессы: «Автор активно воспроизводит в своих стихах названия, основанные на воспроизведении мифологических сюжетов. Мифологический способ номинации представлен прежде всего языческими мотивами, и при этом делается акцент на персонажах славянской мифологии. Так, она говорит о "язычном зелье Ивана", которое отсылает нас к купальским реалиям».
В стихотворении «Среди этой немой глухоты…» Смертина живописно изображает праславянское мироощущение. В относительно короткое стихотворение вплетены важные элементы мировоззрения русичей.
Я по этой земле так ступала,
Словно я была тоже – земля.
И на этом костре так сгорала,
Словно пламя любило меня…
Земля и огонь являются важнейшими в языческом миропонимании. Через них человек получает неразрывную, извечную связь со Вселенной. Не зря в дохристианскую эпоху на Руси покойников либо сжигали, либо закапывали в землю. Возвращение в первооснову – и смерть, и жизнь.
Вымышленные действительности, эстетизация, описание крайне субъективных переживаний героини, увлеченность прошлым – всё это может показаться уходом от реальности, действительного мира. Господствующая в большинстве стихотворений тональность утомленной грусти усиливает постмодернистский характер творчества Смертиной.
Но сборник «За обманутых помолюсь…» содержит стихотворения, которые выходят за рамки постмодернизма. Гражданская лирика, звучащая больно, звонко, говорит нам, что поэтессе не чужды боли окружающих людей. Душевная чуткость к человеку, к своему ближнему, к его болям – так же трепетны, как и любовная лирика Смертиной.
Чтобы подчеркнуть важность именно гражданской линии в своём творчестве, Смертина и назвала свой сборник «За обманутых помолюсь…».
С болью и муками
тихо молюсь
за Россию,
за вас.
Как любой зрелый поэт, Татьяна Смертина многие стихотворения посвящает осмыслению творчества и поэтического дара. Поэтический дар поэтесса трактует мистически:
Лунная ящерка даже сейчас
Спит в этой книге – не надо ловить!
Замещая поэтическую одаренность образами, Смертина указывает на избранность поэтов, не зависящую от их воли. Поэтический дар в стихотворениях поэтессы фигурирует под символами лунной ящерки, волшебного кольца, Божьего перстня, браслета. Символы эти, присутствуя у героини, связаны с её жизнью и с её смертью исчезают, уходят вместе с нею. Избранность поэтессы подчеркивается равноправием её человеческой жизни и жизни этого Дара (ящерки, Божьего перстня…).
Поэзия, чистая лирическая поэзия – тонкая песнь, исходящая от волшебного перстня, подаренного создателем или потусторонними силами. И, зная какой очищающий душу эффект приносит настоящая поэзия, сложно не согласиться, что Татьяна Смертина обладает волшебным перстнем искусства.
АНДРЕЙ ЧЕРНОВ,
 Луганск